Было совершенно очевидно: ищет он не тему для разговора, а подбирает слова, способ выразить то, что его тревожит.
Наконец настоятель устремил на послушника живой и блестящий взгляд. Строго и веско он заговорил о критическом состоянии здоровья брата Рене, потом, все время употребляя только сослагательное наклонение, не желая выдавать своей тревоги, попытался выяснить, сможет ли молодой человек продолжать работу по восстановлению архивов самостоятельно.
Бенжамен громко сглотнул, почувствовав что-то вроде облегчения. Он признался, что боится, что его переводы будут не столь точны, как переводы брата Рене, но обещал стараться делать все как можно лучше, пока ситуация не изменится. Он попытался выяснить побольше о состоянии здоровья своего наставника, но отец Антоний лишь вздохнул в ответ.
Наверное, действительно следовало готовиться к худшему.
Помолчав, настоятель снова заговорил о важности порученной ему миссии и о том, отдает ли молодой человек себе отчет в том, какая громадная работа ему предстоит. По-отечески заботливо он говорил о том, как он верит в его способности и чувство ответственности.
«Просто надо много работать и не отвлекаться», — твердо закончил настоятель.
Одной тщательно продуманной фразой аббат выразил все, что хотел. Он даже не спросил, о чем послушник беседовал с братом Бенедиктом. Судя по всему, ему и так все было известно: кто-то сообщил ему об этом еще накануне. Он давал юноше понять, что следовало оставить брата Бенедикта наедине с его причудами и сосредоточиться на служении Господу.
А служить Господу значило сейчас реставрировать архивы.
Выйдя от настоятеля, Бенжамен решил навестить брата Рене. Слухи в монастыре распространялись слишком быстро, и ему не хотелось, чтобы о дружбе его подопечного с «варваром» старику рассказал кто-нибудь другой.
Не спросив разрешения, молодой человек побежал к келье библиотекаря, постучал в дверь, но ответа не дождался. Тогда он вошел и увидел, что старик лежит на кровати и дремлет, сжимая на груди четки. Казалось, он собрался уснуть так навеки. Капюшон больного сбился на сторону, и, тихонько приблизившись к кровати, Бенжамен в слабом свете наступавшего утра впервые смог рассмотреть своего наставника. Больше всего его поразили глубокие морщины, избороздившие маленькое, высохшее от старости круглое лицо и большие уши с болтающимися мочками. Глаза под густыми бровями цвета перца с солью были закрыты. Нос с горбинкой ему уже приходилось видеть, когда старик сморкался. Небольшой изящный рот был приоткрыт, губы дрожали.
Брат Рене удивленно открыл один глаз и, несмотря на усталость, которую выдавал цвет его лица, с трудом попытался приподняться и сесть, прислонившись к стене, дабы поприветствовать смущенного посетителя.
— Ну что, мой мальчик? Боюсь, придется вам заканчивать нашу работу без меня, — вздохнул он с гримасой сожаления.
— Я ничего не смогу закончить без вас, брат Рене, — вежливо ответил послушник.
— Придется, мой друг. Не надейтесь понапрасну и не тратьте силы на то, чтобы убедить меня, что я скоро встану на ноги. Я знаю, что меня ждет… — При этих словах старик зашелся в тяжелом приступе того нехорошего сухого кашля, от которого у окружающих просто сердце разрывается, а потом с трудом продолжил: — Я не очень хорошо разбираюсь в механике, но мне кажется, что с моим мотором далеко не уедешь.
Холодной дрожащей рукой он взял юношу за плечо и легонько потянул к себе, давая понять, что хочет, чтобы тот пододвинулся. Бенжамен нагнулся и поднес свое ухо к губам старика так, словно намеревался принять исповедь умирающего.
— Он ужасно барахлит! — выдохнул тот, улыбаясь.
Он просто просиял, гордый тем, что сумел удивить своего юного ученика. Брат Рене не был человеком веселым в общепринятом смысле слова, но иногда он позволял себе пошутить, что и проделывал обычно в самых драматических ситуациях. Особо опасен он был на похоронах, потому что в любой момент мог рассказать потерявшему бдительность соседу по процессии забавный анекдот из жизни покойного. И тому приходилось каяться на исповеди за безумный и неприличный смех.
Брат Рене нашел юмору практическое применение и научился извлекать из него реальную пользу. С его помощью он скрывал ото всех свою чувствительность и ранимость, юмор помогал ему отвлечься, с ним легче было преодолевать тревоги и страдания.
Он, конечно, не считал юмор грехом, однако полагал, что тот маскирует некоторые его слабости, именно поэтому всегда шутил вполголоса.
Бенжамен любезно улыбнулся в ответ. Улыбка вышла натянутой. Он очень старался, но у него не получилось: внезапно необъяснимое сострадание пронзило до глубины души и погрузило в глубокую печаль. Он этого никак не ожидал. В конце концов, этот одинокий и угрюмый старый монах не был ему ни другом, ни родственником. Его поразила близость смерти, которую он почувствовал сквозь сжимавшие его плечо тонкие пальцы. Юноша готов был разрыдаться.
Брат Рене увидел ужас в глазах послушника.
— Ну же, мой мальчик, мы не знаем, что такое смерть, и поэтому печалимся. Она страшит вас, это так естественно. Но со временем, если в душе есть хоть немного веры, она перестает производить на тебя впечатление, как ни старается. Между нами говоря, мне еще повезло: смерть не застала меня врасплох. Со мной она честна, почти деликатна, так что не стоит меня жалеть.
— Мне жаль скорее себя, брат Рене. Вы представить себе не можете, как мерзко мне сейчас оттого, что все это время я… предавал вас.
— Не говорите так, мой мальчик! Предать можно только того, кто тебе доверяет, а между нами доверие еще не успело возникнуть.
— Я вам солгал.
— О Господи! Ну так что же? Вы хоть думали о том, насколько велика ваша ложь и какой вред она мне принесла?
Бенжамен не нашел, что ответить.
— Вот видите, ваш так называемый обман и все его последствия пока касаются только вас.
— Почему вы говорите «пока»? — спросил Бенжамен, немного помолчав.
Брат Рене пристально посмотрел юноше в глаза своим лихорадочно возбужденным взглядом:
— Зло таится не в поисках истины, а в том, как эту истину используют, когда находят…
Итак, он все знал.
Молодой человек не понимал, каким образом, но старику все было известно. Брат Рене продолжал, оставив недомолвки:
— Мне сказали, что вы часто беседуете с братом Бенедиктом. Вы молоды, и я уверен: ему удалось убедить вас принять участие в поисках разгадки тайны отца де Карлюса. Не хочу знать, что вы думаете обо всей этой пугающей истории, потому что не хочу вынуждать вас снова лгать мне. — Улыбнулся и добавил: — Возможно, я не верю тому, что вы говорили в воскресенье, хотя всех остальных вам удалось убедить… Имейте это в виду. Впрочем, не стану упрекать вас за то, что вы пытаетесь разгадать эту загадку. Я сам давно этим увлечен. Я только прошу вас быть очень осторожным. Прежде всего следует опасаться самого себя, потому что вы не знаете, каким человеком станете, когда вам откроется истина. Окажетесь ли вы достаточно сильным, чтобы не использовать ее для того, чтобы нарушить покой и уничтожить веру людей, которые не смогут вынести ее бремени и предпочли бы ничего не знать? А если истина разочарует вас? Что, если ваши фантастические предположения не подтвердятся? Не появится ли у вас соблазна придать ей то значение, которого она никогда не имела? Истина — опасное оружие, и все зависит от того, в чьих она руках. Никогда не забывайте, что она может служить как добру, так и злу. Поэтому надо всегда быть очень осторожным с самим собой и, конечно, с другими. — Тут больной запнулся и смолк. — Вы, конечно, знаете, — продолжил он уже менее уверенно, — о моих сложных отношениях с братом Бенедиктом. Возможно, мое мнение о нем ошибочно, но я так и не решился довериться ему. На это есть причина. С самого его вступления в орден я пытался понять, что могло привести в наш монастырь такого человека, как он. Но, несмотря на все усилия, мне это так и не удалось. Постепенно при существующем здесь дефиците общения между нами возникло глубокое непонимание. Не поймите меня превратно: брат Бенедикт, возможно, самый подходящий человек, тот, кто сможет отыскать истину и распорядиться ею наилучшим образом. Но я не был в этом уверен и хочу, чтобы вы это знали. — Он потрепал молодого человека по щеке и, по-отечески ему улыбнувшись, устало закончил: — Вот так-то, мой юный друг. Возвращайтесь теперь к вашим обязанностям, мне кажется, работы у вас предостаточно.
Бенжамен встал и вышел из кельи. Он был взволнован, но в то же время спокоен. Он знал, что навсегда запомнит те несколько минут, что он провел у постели брата Рене.
И еще он знал, что обязательно вернется сюда.
Всю неделю Бенжамен усердно молился, пытаясь уйти от мучивших его вопросов. Несмотря на все свои старания, он не мог избежать взглядов брата Бенедикта, преследовавших его и в церкви, и в трапезной. Любопытно, что в этих взглядах не было ни вопроса, ни даже признаков нетерпения. Именно это и было самым невыносимым. В воскресенье Бенжамену не хватило смелости появиться в комнате отдыха, он предпочел в одиночестве побродить по саду.
