— Что с вами? — удивилась седая женщина.
— Ничего, — ответил я. — Абсолютно ничего. Только скажите мне, вы не встречали больше ту противную гражданку, которая в вагоне просила вас рассказать о всех деталях жизни Таганрога?
— Журналистку? Ну почему же она противная? Просто своеобразная… Как же, она и теперь ко мне заходит.
— Она журналистка?! — опять раскрыл я рот.
— Да журналистка. Она собирает здесь материал для книги «На родине Чехова».
— Так уж не вы ли рассказали ей о моей тетушке Наталье Сергеевне Чернобаевой?
— Вот как! Наталья Сергеевна ваша тетушка? Да, я рассказывала и о ней.
— И говорили, что тетя собирает вещи-уникумы?
— Говорила. Но ведь об этом многие знают.
— И всякие детали, вроде той, что начальницу гимназии звали Зинаидой Георгиевной?
— Поскольку ее интересовало мещанское прошлое Таганрога и поскольку я сама училась в местной гимназии, я и об этом ей рассказала.
— Но ведь она говорит, что тоже училась в местной гимназии и жила тут возле монастырского подворья, — она же сама должна все это знать!
— Кто жил возле монастырского подворья? — недоуменно посмотрела на меня женщина. — Из наших гимназисток того времени возле монастырского подворья жила, насколько я помню, Люда Калмыкова, что потом так неудачно вышла замуж за Камбурули, но она, бедняжка, давно скончалась в Ялте.
— Так, значит, эта женщина — не Люда Калмыкова?
— Я же вам оказала, что Люда умерла.
— Послушайте, я очень вас прошу, никому не рассказывайте о нашей встрече! И вообще считайте эту гражданку по-прежнему журналисткой…
— Но разве она не журналистка? — воззрилась на меня женщина.
Я оставил ее в полной растерянности.
Подделка или не подделка?
И вот мы опять на морском берегу — Геннадий, Гриша и я. Но море уже не то: волны налетают на берег, обдают нас холодными брызгами и, шиш, откатываются назад, смутно белея пеной в тяжелом темном пространстве. (Фу, до чего мне трудно пейзаж дается!)
Когда я во всех подробностях отчитался перед приятелями, Гриша сказал:
— Смелая бабочка! Вытащила из повести часы — и продает.
— Так она и воротник продаст, — предположил Геннадий.
— Какой воротник? — не понял я.
— А который «морозной пылью серебрится», бобровый, Евгения Онегина.
— Вы думаете, часы Мериме — подделка?
— Безусловно! — в один голос воскликнули Геннадий и Гриша.
— Но ведь Евгений Онегин — лицо вымышленное, а Мериме — факт. И о часах он сам написал, сам!
— Мало ли что писатель напишет, — скептически сказал Геннадий. — Если инженер пишет о реактивном самолете, то тут все выверено: наврешь — и сверзишься на землю, костей не соберешь. А поди узнай, бобровый был у Онегина воротник или каракулевый. Вот даже твой доцент не знает, были у Мериме часы или нет.
— А все-таки надо доказать, что часы — липа. Без этого как ее арестуешь? — задумчиво оказал Гриша. — Что она часы продает — это ее дело, ни под какую статью не подведешь. Что называет себя Людой — тоже ничего еще не значит. Пошутила — и только, а прописалась, может быть, и правильно. Что волосы покрасила — так если задерживать всех, которые волосы красят, в милиции им и места не хватит.
— Но как доказать, что часы — подделка? — теряя терпение, воскликнул я.
— Как? — Гриша подумал. — Поезжай-ка ты, брат, в Ростов, в библиотеку, и проверь насчет сходства подписи. Да заодно походи по часовым мастерским, по граверням, не обращался ли к ним кто с таким заказом — подпись выгравировать. А ты, Геннадий, езжай в Новочеркасск: может, она там эту операцию проделала. Я же тем временем свяжусь с кем следует в юротделе милиции и тоже похожу по мастерским, хотя мало вероятности, чтоб она рискнула на месте подделать. Ну и за твоей тетушкой понаблюдаю малость.
— Мне бы, конечно, съездить в Новочеркасск не мешало, — с ноткой сожаления сказал Геннадий, — да вот беда — завтра мой реферат обсуждается. Придется сестре поручить — она бойкая. Сегодня что у нас? Пятница? Как раз в Политехническом сейчас у них студком заседает. Позвоним — и все тут.
Мы отправились на междугородную.
Соединили нас с Новочеркасском быстро, но слышимость была отвратительная. Надрываясь, я кричал:
— Дина, это говорю я, Яша!..
— Какая каша? — будто из Антарктики доносился голос Дины.
— Да не каша, а Яша!.. Копнигора!..
— Что? Идти пора? Куда идти пора?..
Геннадий вырвал у меня трубку и заорал:
— Девушка, соедините как следует!..
Послышался какой-то звон, гул, и я совершенно ясно услышал голос Дины:
— Какой дурак разыгрывает меня!..
Я обрадованно ответил:
— Да это ж я, Яков. Ты меня слышишь?
Узнав, чего мы от нее хотим, Дина оказала:
— Если вы это всерьез, я сделаю. Звоните мне завтра в шестнадцать.
На рассвете я отправился на мотоцикле в Ростов. В читальном зале библиотеки еще было пусто, когда я вошел туда и попросил книгу Виноградова. В книгу были вклеены десятки фотокопий писем Мериме к Соболевскому с подписями автора. В одном письме стояло Pr. Mérimée, в другом P. Mérimée, в одной подписи остроконечный accent падал на «e», в другом он небрежно склонялся к согласной «m», но в основном подписи были все одинаковы и удивительно напоминали подпись, сделанную на часах. «Подделка или не подделка?» — думая я о брегете, рассматривая подписи. И вдруг замечаю, что одно письмо аккуратненько подрезано снизу, как раз там, где по смыслу должна следовать подпись. Та-ак! Кому-то факсимиле понадобилось… Иду к библиотекарше, спрашиваю:
— Скажите, пожалуйста, не помните ли вы, кто до меня брал у вас эту книгу?
— Господи! Да ее у нас каждый день читает по нескольку человек.
— А не брала ли ее у вас недели три назад крашеная женщина с кошачьими глазами?
— Оставьте ваши шутки при себе, — говорит библиотекарша и хочет отобрать у меня книгу.
Но я не дал, пошел опять к столу и принялся читать. Все-таки, думаю, пригодится, если и впрямь придется писать реферат о Мериме. Читаю, делаю выписки и натыкаюсь на следующий абзац, относящийся к истории дружбы писателя с графиней Монтихо, этой «умной и талантливой женщиной, в жилах которой вместе с испанской кровью текла кровь упорных шотландцев и веселых валлонов»:
«Именно ей был обязан Мериме рассказом о приключении на сигарной фабрике, которое в 1845 году было им обработано в неподражаемую повесть «Кармен».
Так вот что оказывается! Мериме так же встречался с цыганкой Кармен и ее возлюбленным Хосе, как Лермонтов с Тамарой и Демоном. Какие могут быть часы! Просто великолепная писательская выдумка.
— Ура! — крикнул я от радости и сейчас же услышал голос библиотекарши:
— Гражданин, ведите себя прилично, иначе попросим вас выйти.
— Не беспокойтесь, — оказал я. — Сам уйду. Вот только скопирую подпись Мериме.
Затем сажусь на мотоцикл и начинаю объезжать часовые мастерские. Действую хитренько: «Скажите, — спрашиваю, — вы не смогли бы выгравировать на моих часах подпись Мериме?» «Чего-чего?» — обычно не понимает гравер. Я показываю снятую мной копию и внимательно смотрю в лицо гравера. Нет, ничего подозрительного не замечаю, хотя передо мной вот уже тринадцатый гравер…
Шестнадцать часов. Еду на междугородную и вызываю Дину:
— Дина, привет! Ну что?
— Ах, да вы меня с Геннадием замучили! Обошла все мастерские — никто понятия не имеет о Мериме. Только в одной мастерской оказали, что какой-то старик приносил золотые часы с боем, чтобы переделать завод головкой на завод ключом.
— Вот как! Это подозрительно, — сказал я, вспомнив, что на столе у тети лежали часы именно с ключом.
— Мастер оказал, что такого случая еще не было: обыкновенно делают наоборот — завод ключом заменяют заводом головкой. А ключом карманные часы заводили в старину.
— А как он выглядел, старик тот?
— Ну, я не спрашивала.
— А на какой улице мастерская?
— На Подтелковоком проспекте.
— Всё… Ты по мне скучаешь?
— А, иди ты!
С междугородной еду к поэту.
Дверь полуоткрывает он сам и со страданием говорит:
— Слушайте, я же вам оказал: уезжаю в Москву. — Потом прищуривается и восклицает: — Как, это вы? Бесконечно рад! Дорогой, мой, да ведь ваша тетушка на редкость даровитая переводчица. Ей-богу! Не чета многим, которые ходят в членах Союза десять лет. Я читал рукопись и наслаждался: так угадать эпоху, так проникнуться настроениями поэта и так все это передать в словах чужого языка!.. Короче: рукопись с моим заключением я переслал в Москву, в Союз писателей. Сегодня я сам лечу туда. Архаровцы уже два года маринуют мою книжку в одном издательстве. Ну да от меня не так легко отбиться… Прилечу — и сейчас же в Союз. Буду подталкивать дело вашей тетушки со всем пылом шестидесятичетырехлетнего юноши!..
