– Что ж сюда прикатил, в прокисшее наше пространство?
– А задумываться начал. Для чего я есть на этом свете? Ну, нарубил я там «капусты». И еще, сколь надо, дорублю. Ну, купил семье дом. Счет есть. Баб меняю. Но для чего все?
– А в самом деле – для чего? – От крутых максовских галсов Забелин за эти годы начал отвыкать.
– Не прикалывайся. Ведь для чего-то я появился. Ну не только для того, чтоб сожрать пару тонн говядины, покрыть фекалиями несколько гектаров и спустить в презерватив столько спермы, что ее хватило бы для осеменения карликового европейского государства.
– Вот тебе и цель – не пользуйся презервативами.
– Презрение на вас. Словом, может, нас Мельгунов безнадежно испортил, а может, пионерская организация, где я за отрядного барабанщика состоял, но скучно до одури на себя одного работать, там деньги множить, когда здесь зарплата по пятьдесят долларов на человека.
– По двадцать не хочешь?
– Есть у меня, короче, такая мыслишка – «покачать» ситуацию на родине. Поднять что-то серьезное, так чтоб жизнь вокруг забурлила. Э, разве вам понять!
– Это нам непросто. А ГКЧП опять не боишься? А то у нас еще в твое отсутствие и покруче случилось – слышал, должно, как президент из танков по Верховному Совету тренировался. И не факт, что в последний раз.
– Отбоялся. Потому что больший страх познал – зажиреть.
– То есть соскучился по высокой духовности?
– Это у вас-то? Была, да вся вышла.
– Неудивительно. Флоровские разбежались.
– Забелиных скупили. Хоп! Два – ноль.
Пикетироваться с Максимом, как и прежде, было занятием бесперспективным.
– И чем конкретно думаешь заняться?
– Поглядим, прикинем, где что поднять можно. Должны же быть зоны, которые вы, олигархи, еще не пожгли.
– За олигарха – это тебе отдельный поклон – высоко поднимаешь. А с зонами у нас по-прежнему все в порядке. Одна сплошная рублевая зона. А доллар – что-то вроде зеленого билета на волю… Один или с семейством? В семье-то хоть нормально?
– О, это нормально. В семье как раз полный нормалек. Они теперь натуралы. Дочка – та и вовсе по-русски с акцентом. И что обидно – специально, стервозинка малолетняя. Патриотизмом отца язвит. Так что семья моя бывшая – чистые невозвращенцы.
– Бывшая?
– Нет, с дочкой контакт остался. А с женой – разбежались втихую. У нее теперь собственный бойфренд. Хахель, по-нашему. Много я, Алеха, понял за эти годы. И главное – от чего человек старится.
– Ты сегодня что-то глобальностью наповал лупишь.
– Человек, Алеха, от собственного страха старится. От страха смерти. А у нас еще похлеще – на страхе жизни взращены. Поступка боимся, а потому пригибаем сами себя так, как никакое КГБ не могло. Вот ты, кстати, как со своей? Помнится, развестись грозился?
– Собираюсь вроде.
– То-то и оно-то. Даже жен впрок придерживаем. И не любим давно, и мучимся, и грызем оттого, а сожительствуем. Потому что с молодости страх в нас под старость одному, без сиделки, остаться. Супруга как клюка – авось пригодится. И под это-то «авось» всю жизнь себя ломаем. Всякое свежее чувство притапливаем. Бляданем втихаря – и на базу, зализываться.
– Не по поводу ли Наташеньки Власовой сии страдания?
Ораторствующего Максима будто по губам ударили.
– Да, Наташка – это, конечно… Я ведь, как все мы, задним числом такой умный. А тогда? Вроде уезжаешь в другой мир. Что там ждет? Да и у Натальи тоже ребенок. Думалось: ну куда? Уеду, забудется… Как она? Одна, или?..
– Не знаю, Максик. Как через полгода после тебя ушел, так и оборвал. Знаю только, что вроде по-прежнему в институте.
– Да, фея была. Теперь, конечно, постарела, обрюзгла, как все мы. Мельгунова хоть поздравил?
– В смысле?
– Да ты чего, в самом деле?! – Максим вскочил. – Семь дней назад весь научный мир отмечал семидесятилетие академика Мельгунова. А любимый ученик, стало быть, и прознать про это не удосужился!
Сконфузившийся Забелин беспокойно огляделся: «испортит ведь репутацию, скандалюга старый».
И будто накаркал – из-за деревянной перегородки поднялся полный мужчина с недовольным, обмазанным сочащимся маслом лицом.
– Нельзя ли потише с вашими откровениями? Тут женщины, между прочим.
– Нельзя, – не садясь и делая быстрые знаки увидевшему его официанту, отказал Флоровский.
– Что? Совсем нельзя?
– Совсем.
– А, ну тогда, конечно. – Мужчина неловко посмотрел вниз, на своих спутниц, и, оседая, произнес удивительную фразу: – Тогда что уж. Но хоть потише.
– Вежливый, – неприязненно произнес Флоровский. Характер у Макса не изменился. – Все вежливые. Аж до подлости. Старому учителю семьдесят. Может, плохо ему – и ни одна зараза из учеников не навестила. Только водку жрать сильны.
В агрессивном раже он незаметно исключил себя из числа «зараз».
– Есть идея?
– Есть. – Прежним, из былых времен движением Максим сдул насевший на правый глаз локон. За прошедшие годы этот кокетливый локон не исчез и даже не поредел. – Едем к Мельгунову. На день рождения.
Это был вираж по-Флоровски.
– Так день рождения вроде семь дней назад был.
– Восемь! Восемь дней рождения прошло! – обличающе скорректировал цифру Флоровский. – Ну я-то весь из себя в загранице. Но ты же здесь был…
Забелин смолчал – объяснять, что отношения с Мельгуновым прервались после того, как старик выставил его без объяснений из института, не хотелось.
К ним подплыла метрдотель:
– У вас, Алексей Павлович, все в порядке?
– Да вот американец чуть-чуть перевозбудился. Отвык от ауры нашей.
– Да, пиво у нас замечательное. А вы разве не дождетесь?..
– Увы! Время. – Обрадованный возможностью увильнуть от суходеловских побасенок, Забелин выдернул из портмоне пластиковую карту банка «Светоч».
И тотчас сверху, словно туз, бьющий валета, ее припечатала золотая карта западного банка.
– И без возражений, – потребовал Макс.
Выйдя вслед за приятелем на улицу, Забелин услышал наполненный радостью смех.
Смеялся Макс. Расставив ноги, запрокинув вверх голову с видом человека, впитывающего в себя морозную Москву.
– Слушай! – крикнул он. – Как же это можно – восемь лет без этого?
– Ты меня спрашиваешь?
Из переулка, от бардовского ресторанчика «Гнездо глухаря» выпорхнули две девичьи фигурки. Девушки с любопытством скосились на шумящего посреди Никитской мужика, но, видимо, не найдя его заслуживающим внимания, заскользили вперед, втаптывая сапожками хрустящий ледок и весело переговариваясь.
– Чтоб я сдох. – На лице Флоровского проявилась причудливая смесь блаженства и обескураженности.
– А прежде был неотразим, – подковырнул Забелин и тут же пожалел.
– На пари?! – И, не дожидаясь отказа, Максим поволок приятеля по горячему следу.
– А как хороши! – едва догнав, направленным в спины шепотом, поделился он. – Особенно та, что с краю.
Это был самый его забойный ход. В движениях девушек, каждая из которых находилась, естественно, с краю, появилась настороженность. Они перестали перешептываться и внимательно прислушивались. Последняя фраза, оставлявшая место для догадок, вселила в них плохо скрываемую неуверенность, и теперь они ревниво косились друг на друга.
– А какая нога под ней удивительная, – не уставал восхищаться Макс.
Девушки невольно замедлили шаг.
– Хороша нога! Безусловно, хороша! – наигрывал Макс, вовсю интригуя и тем готовя почву для знакомства. – С такой изя-ящной линией.
Но не желавший проигрывать пари Забелин тонкую игру сорвал.
– Особенно правая, – припомнив прежние времена, громко объявил он, и девушки, встряхнувшись, подхватили друг друга под руку и прибавили шагу – кому нравится быть объектом розыгрыша, да еще со стороны старперов.
– Так вы в бесчестности к пари. – Возмущенный Макс бросился вперед: – Девушки, постойте! Постойте, донюшки. Имею вопрос!
Он догнал их уже на Тверском бульваре, деланно отдышался, разглядывая свежие, недовольные лица.
– Что хотели?
– В Москве давно не был. Подзабыл многое. Скажите, эта дорога по этой дороге идет?
– По эт… – начала было девушка в шапочке, но смуглолицая подруга, очевидно, более сообразительная, потянула ее вперед.
– Придурок старый, – процедила она.
– Ответ, достойный вопроса, – с удовольствием констатировал приблизившийся Забелин.
– И даже это вас не спасает. – Максим совершил новый рывок.
– Девчата! Простите глупую шутку старого эмигранта. Когда-то на этом месте все так шутили.
– Вот и у моих предков такие же мурашки в голове, – подтвердила смуглолицая. – Как забабахают, и сами смеются. И чему?
– Все. – Макс категорически сбросил с себя неуместное ерничество, обратившись в элегантного, строгого нравом мужчину. – А вот не подскажете ли вы, как нам пройти в Университет миллионов?
На этот раз девушки задумались всерьез:
– А где это?
