Итак, я лично была уверена, что Елена Вадимовна узнала нападавшего, но отчего-то перепугалась до ужаса, когда я стала о нем расспрашивать.
Во время всех этих размышлений я машинально смотрела на здание больницы и так же машинально вычисляла окна палаты Елены: получалось – крайние справа на втором этаже. Скользнув по ним взглядом без какой-либо очевидной цели, я машинально скосила глаза вниз – и тут заметила стоящую в тени деревьев сутулую фигуру в мешковатом вылинявшем больничном халате.
Лица стоявшего было не разглядеть, он развернулся ко мне спиной, а затылок его прикрывала сложенная из газетной страницы шапочка-пилотка, надвинутая на самые уши. Мужчина (или женщина, ибо так тоже вполне могло быть), задравши голову, не сводил глаз с окон палаты, в которой лежала Елена. Похоже было, что он стоял так довольно давно.
Я подождала минуты три, картина не менялась.
Тогда, решив во что бы то ни стало рассмотреть личность Елениного воздыхателя, я осторожно выползла из машины и начала красться в его сторону – шаг, другой, третий, но тут он нервно оглянулся на издаваемый мною еле слышный шорох – я так и не успела рассмотреть его наружность – и быстро удалился по узкой тропинке между больничных корпусов, то и дело нервно запахивая на себе полы халата и убыстряя шаг.
Кричать «Стой!» и устраивать на территории больничного комплекса погоню мне никто бы не позволил. К тому же я могла ошибаться: вдруг на моем пути попался всего-навсего скучающий от безделия «ходячий» больной-зевака? Подумав секунду, я приняла другое решение.
Если удиравший был не скучающим больным, а кем-то другим, следившим за окнами Елены, то, испуганный погоней, он попытается покинуть территорию больничного городка через другой вход. Он не знает, что у меня машина, – поэтому перехватить его весьма возможно.
Я рванула авто с места, сделав невероятный вираж, на предельной скорости выехала за ограду и понеслась вдоль железного забора, держа курс на второй выход.
И, как оказалось, не зря: действительно, у кованой калитки маячила знакомая фигура. Теперь видно было, что это мужчина: беглец торопливо, на ходу расстегивал на себе больничный халат, вот он сдернул его одним рывком с плеч, смял и бросил в кусты, туда же полетела шапочка. Оставшись в помятом пиджаке и брюках, он вышел за калитку и, то и дело сбиваясь на бег, пошел по тротуару. Он нервно оглядывался и судорожно двигал обеими руками – только боязнь привлечь к себе внимание мешала ему припустить что есть духу.
Может быть, я и сумела бы подъехать к незнакомцу на минимальное расстояние, но я очень некстати высунулась из окна машины, – как раз в этот момент мужчина в очередной раз оглянулся, – и вот тут уж он задал стрекача, расталкивая прохожих и являя моему взору лишь вытершиеся подошвы дешевых кроссовок.
К счастью, впереди не намечалось ни одной подворотни или аллеи, куда бы он мог свернуть. Это дало мне возможность прибавить газу и за каких-нибудь две или три минуты прижать беглеца к стене одного из домов.
Он стоял, прильнув к стене, и смотрел на меня исподлобья из-под спутанной челки. Теперь я смогла рассмотреть этого удиралу: на вид ему было лет сорок – сорок пять, простое скуластое лицо с тяжелым подбородком, невысокая, скорее кряжистая фигура.
– Привет, – сказала я, распахнув дверцу машины и спустив на тротуар правую, толчковую ногу.
– Что тебе надо? – спросил он сквозь зубы, засунув в карман правую руку.
Именно по этому жесту я и догадалась, кто он.
– Невоспитанный ты человек, господин Юрий Стоянов!
– Иди отсюда! Я тебя не знаю!
– Велика беда! Знакомство наше не займет и двух минут.
– Мне некогда!
– Ах, какой торопыга! Когда ты огрел собственную жену по голове сковородкой, то так же торопился?
Вздрогнув, человек попытался быстро выставить перед собой руку с газовым пистолетом, но к этому я уже была готова. Пригнувшись, чтобы не попасть под струю газового выхлопа, я рванула из машины, на ходу развернулась на триста шестьдесят градусов и боковой стороной руки, сложенной «лодочкой», огрела его по челюсти снизу вверх.
Уже заваливаясь на меня, противник тем не менее попытался оглушить меня, нанеся удар мне в висок рукояткой пистолета, так что пришлось применить еще один прием – ударить его со всей силой в пах снизу вверх, одновременно руками рванув его вниз за одежду.
Безжизненное тело навалилось на меня всей своей тяжестью.
В «Фольксваген» мне пришлось его запихивать, как куль с картошкой.
* * *
Юрия Стоянова я привезла на свою конспиративную квартиру. А куда же еще?
И долго приводила его в чувство – сперва отмачивая под душем, запихав его туда прямо в костюме, а потом сунув папашке под нос вату, обильно смоченную аммиаком. Очень уж он был слаб на голову, этот человек с газовым пистолетом. Он так долго не хотел приходить в себя, что мне даже пришлось самостоятельно разоблачать его и закутывать в собственный купальный халат.
– Ааааа… а…а…а… – невразумительно замычал он наконец.
Пришлось еще раз сунуть ему под нос комочек ваты, а потом, продев руку ему под мышку, волочь в комнату , как тяжелораненого.
– Ну все, хватит, – сказала я, усадив его на диван и заметив, что глаза его под плотно прикрытыми веками задвигались. – Где была правда – там правда, а сейчас ты просто ломаешь комедию. Давай, приходи в себя и начинай отвечать на мои вопросы. Иначе на эти же самые вопросы тебе придется отвечать в другом месте.
Юрий все-таки открыл глаза и мутно посмотрел на меня.
– Готов?
Ответа не последовало.
– Хорошо, я начну первая. За что ты ударил Елену? Ты хотел ее убить?
Юрий молчал, привалившись к стенке дивана, и не отрывал от меня взгляда.
– Только не говори мне, что это был не ты! Елена не могла не узнать того, кто покушался на нее, – и тем не менее молчала, защищала его, а, спрашивается, зачем бы ей это делать, если только в это время ею не двигала… любовь. Да, любовь! Не так-то просто вот так взять – и в одночасье записать в предатели человека, с которым ты прожила без малого пять лет, деля с ним и радости, и горе! Сперва, правда, мне пришло в голову, что несостоявшимся убийцей был некто, кого Елена испугалась, оттого и молчит, а потом я решила: с чего бы ей молчать-то, если сама она в больнице, под круглосуточным наблюдением, дочка Аня… тоже спрятана в хорошем месте, а муж ушел к другой? И потом, эти фотографии, что были у вас по дому разбросаны, – ну на кой черт они грабителю, что это за странный грабитель такой, что первым делом лезет смотреть семейные альбомы? Кому вообще интересны эти альбомы, кроме вас троих – нет, четверых, если считать биологическую мать Ани. Дальше: украденные вещи – видеокамеру и магнитофон – воры упаковали в принадлежащую Елене хозяйственную сумку. Что же это – грабители шли «на дело», не позаботившись о том, куда они сложат наворованное? Не говоря уже о том, что еще надо было знать, где эта сумка лежит…
– Я не хотел убивать… Нет, я даже не думал о том, чтобы убить… напротив, я… я и в больницу пришел, чтобы узнать, как она… я только войти внутрь не решился…
Он говорил, запинаясь почти на каждом слове. Но говорил!
– Почему ты ударил ее? Потому что она не хотела отдавать вам Аню?
– Нет… это получилось случайно… я не хотел…
– Ну да, ты еще скажи, что она сама виновата. Все мужья, которые издеваются над женами, в конечном счете говорят то же самое.
– Нет. Все дело в том, что…
* * *
Тринадцать лет назад молодой красивый художник Юра Стоянов получил заказ от одного издательства, выпускающего иллюстрированный этнографический атлас, на цикл картин и зарисовок о Средней Азии. Юрий страшно обрадовался этому заказу – по счастливой случайности, он отвечал тайному замыслу художника: он давно мечтал побывать на родине турецких ковров, узбекского плова и Ходжи Насреддина. Романтическое воображение молодого художника рисовало завлекательные картины: Восток – дело тонкое, пустыня под белым солнцем, басмачи, трава, вздымающиеся к небу хребты Джунгарского Алатау…
Пройдя пешком с мольбертом через плечо немалую часть Ферганской долины, волею судьбы Юра приехал в поселок Голиблар Джизакской области Узбекистана. В этом живописном кишлаке он остановился на постой в небольшом глинобитном домике семьи Торешоевых и сразу же принялся зарисовывать картины сельского быта.
Увы, они были неутешительны: селение постепенно превращалось в развалины, напоминающие отдельные аулы в степях; на порогах мазанок, пол которых был устлан полусгнившим камышом, день и ночь сидели никому не нужные высохшие старики; женщины с закутанными в платки лицами с раннего утра уходили на хлопковые поля, мужчины пасли немногочисленный скот. На дорогах клубилась белая пыль, как бы затуманивая общую неприглядную картину.
