— Уже воскресенье? — улыбнулся Коваль.
— Оно самое, — подтвердила Даниловна, и на ее чуть подкрашенных губах появилась довольная улыбка. — Их и в воскресенье не увидишь, все в поле да в поле.
Она метнулась в продолговатую нишу, где стоял диван и журнальный столик, схватила с подоконника тряпку, мигом провела ею по столешнице и сразу исчезла.
Директор совхоза «Прибрежный» Самченко уже несколько дней собирался приехать и познакомиться с Ковалем. Только ему одному рассказал Келеберда, кто такой Дмитрий Иванович.
Не успел Коваль закрыть дверь за Даниловной, как зазвонил телефон и она снова взбежала на второй этаж. Полковник услышал ее взволнованный голос.
— Владимир Павлович, как же так! — жалостно произнесла она. — Я же цыплят поджарила, картошки сварю…
Коваль понял, что в планы директора не входил завтрак в гостинице. Прикрыв поплотнее дверь, он вернулся на балкон и загляделся на утренний лиман. От уже хорошо знакомого Дмитрию Ивановичу живописного пейзажа веяло покоем и ленивой умиротворенностью. Словно белые лебеди, застыли в заливе фелюги рыбколхоза. Чуть ближе к берегу так же неподвижно стояли на тихой воде несколько лодочек — деды-рыбаки, казалось, вытаскивали бычков прямо у себя из-под ног.
Среди этой тишины и благодати вроде и не было места черной ненависти, и не могла здесь пролиться человеческая кровь. Только полковник Коваль по своему горькому опыту знал, насколько подобная благодать временами бывает обманчива и коварна. Он верил в доброе начало в человеке, но всегда был настороже, и это мешало ему жить легко и благодушно.
Теперь, когда лиманские воды выбросили на берег убитого человека, этот красочный пейзаж словно бы померк. Где-то за далеким ясным горизонтом, а возможно, рядом по берегу ходит зло в человеческом облике, и не будет никому покоя, пока его не обнаружат…
Директор совхоза появился через несколько минут после телефонного звонка. Поднялся на второй этаж вместе с молодым человеком, которого отрекомендовал как председателя рыбколхоза. Владимир Павлович — высокий, несуетливый, задумчивый, даже печальный — сразу понравился Ковалю.
— Наконец выбрался, — сказал он. — Хозяйство. Глаз да глаз нужен… Но сегодня все бросил… Впервые за весну и лето. Покажем вам наши голубые нивы…
Коваль согласно кивнул, подумав при этом, что директор не все сказал. Очевидно, людей в селе взволновала случившаяся трагедия, и Самченко интересно было узнать его мнение.
Моторка перевезла их на фелюгу. На палубе возле кубрика Дмитрий Иванович увидел казан, в котором дымилась уха, а рядом, на импровизированном столике, — большие миски с вареной таранью и красными раками.
— Первым делом — это позавтракать, — сказал голубоглазый бригадир в нейлоновой куртке и высоких сапогах, коренастый, с обветренным загоревшим лицом. Он принялся открывать бутылки. Подошли еще три рыбака и уселись возле казана.
— На меня не очень рассчитывайте, — улыбнулся Коваль, кивнув на батарею бутылок.
— Да и я такой же, — поддержал его Самченко.
— Но вырваться один раз в год в плавни и не пропустить по рюмочке — вас просто не поймут, Владимир Павлович, — заметил председатель рыбколхоза.
Беседа шла неторопливо: про уловы, урожаи да про сельские дела — не так часто встречаются рыбаки с совхозным начальством, и в конце концов само собой перешли к событиям, которые всколыхнули Лиманское.
Коваль изучал собеседников.
Самченко и председатель рыбколхоза Татарко в свою очередь присматривались к знаменитому детективу. Наверное, искали в нем какие-то особенные черты, не догадываясь, что полковник был во всем, кроме разве что своей проницательности, самым обыкновенным человеком.
После завтрака, когда председатель все же, не выдержав, отправился на моторке к колхозным фелюгам, а рыбаки вернулись к своим делам, Самченко и Коваль остались вдвоем на палубе.
Смущенно улыбнувшись, директор отважился спросить:
— Может, и неудобно, но что вы думаете об этом убийстве, Дмитрий Иванович?
Коваль ответил не сразу.
— Келеберда, наверное, уже что-то знает, — словно объясняя свое любопытство, добавил директор совхоза. — Но и нам бы знать не мешало.
— А мне откуда знать, Владимир Павлович? — ответил полковник. — Знания исходят из фактов. А у меня их нет. К тому же я, как вам известно, пенсионер. — И добавил с едва уловимой горечью: — Уголовный розыск, если и напал на след, распространяться не имеет права. В херсонской милиции ребята чудесные и вскоре разберутся… А относительно предположений, то, наверное, и у вас они есть. Вы лучше других знаете местных жителей.
— Я не криминалист.
— Для этого им и не нужно быть. Личность убитого установлена: Петр Чайкун. И об этом людям известно. Жил в Белозерке, а раньше в Лиманском. Возможно, и вы его знали.
— Чайкунов у нас в Лиманском несколько семей. Живут дружно, по-родственному. Да-а, — протянул директор, — знал я убитого.
— Ну вот. А зная людей, можно разобраться и в происшествии… Расскажите… Глядишь, и преступника найдем…
Директор совхоза улыбнулся:
— Надеялся у вас кое-что узнать, а теперь приходится самому рассказывать… Про Чайкунов известно многое… Род свой ведут издавна, люди хозяйственные, работящие, но падкие на деньги… До революции владели собственной фелюгой, магазинчик был, батраков имели, женились только на имущих девушках и сами хорошее приданое давали. В тридцатых годах кое-кого из них раскулачили… А когда лет пятнадцать тому назад из четырех слабеньких колхозов организовывали наш совхоз, оказалось, что в одном из этих колхозов председателем был Иван Чайкун… Помню первое собрание. Я перед этим работал директором соседнего совхоза и давно уже забыл о таком беспорядке, какой увидел здесь. Часть людей пришли пьяные, уселись сзади и вели свое собрание. Время от времени из тех полупотемок — а тогда здесь были еще керосиновые лампы — в мой адрес долетали выкрики: «Знаем! Не хотим! Не нужен нам чужак!» Уже было известно, что директором новосозданного совхоза назначили меня.
Пока секретарь райкома рассказывал, что государство хочет людям помочь, строит оросительную систему, дает кредиты, что совхоз, как организация государственная, более прогрессивна, все сидели тихо, даже крикуны молчали. А когда пошел разговор о руководстве, поднялся базар… Еще по дороге, в машине, секретарь сказал, что Иван Чайкун, который сам претендует на должность директора, может создать оппозицию. Но в конце концов порядок навели и огласили приказ о моем назначении. Я в свою очередь назначил Ивана Чайкуна заместителем и оставил на своих местах всех, кто раньше был бригадиром, звеньевым или кладовщиком. На какое-то время «оппозиция» успокоилась. И все же бывшее колхозное руководство работало спустя рукава, без чувства ответственности. Задождил ноябрь, кукуруза не собрана, овощи в поле, давно время вспахать зябь, а бригадиры и звеньевые просиживают в чайной. Нужно было искать новых людей, добросовестных специалистов…
Однажды вечером, когда я сидел в конторе совхоза один, заходит покойный капитан в отставке Комышан Степан Андреевич, отец нынешнего рыбинспектора, и прямо говорит:
«У нас в колхозе не было толку, и при совхозе не будет порядка, если будем доверять и давать власть Чайкунам, Сидоренкам, Манькивским…»
«Почему так считаете?» — спрашиваю.
«Они раньше колхозом правили, как хотели, и нечистые на руку были. Умеют перед начальством выступить, а сами за пазухой камень держат…»
«А вы кем работаете?» — спрашиваю. Я еще тогда не всех людей знал.
«На разных работах. Теперь сеяльщик», — отвечает.
«Хотите должность повыше?»
«Я, — говорит, — не за должностью пришел, горько смотреть, что эта компания выделывает…»
Поблагодарил я фронтовика. Он мне потом помог во многом разобраться… Но вас, Дмитрий Иванович, интересует, конечно, Чайкун, — задумался директор. — Петро в начале нашего хозяйничания жил и работал здесь, в Лиманском. Именно в то время, о котором я рассказываю, где-то вскоре после визита Комышана, приходит ко мне скотник Христенко и говорит:
«Телки недосчитались. Милиция животину ищет, но не найдет, потому что завфермой Петро Чайкун договорился с двумя скотниками, отвели ее в Софиевку и продали за триста рублей».
Я решил обойтись без милиции. Вызвал Чайкуна, говорю:
«Ну вот что. Свидетелей тут нет. Телку, которую по вашему распоряжению продали в Софиевку, чтобы к вечеру вернули. И мне доложите».
Лицо его покрылось пятнами.
«Не приведете, отдам под суд».
На другой день утром заходит Петро Чайкун и говорит:
«Телка на месте».
Я, наивный, еще не зная взаимоотношений между местными жителями, рассказал по секрету эту историю бухгалтерше, которая, оказывается, дружила с кем-то из Комышанов.
