Ознакомительная версия.
Незадолго до китайской командировки будущего отца синьоры Марии его первая жена заболела раком гортани и умерла. Промучилась она, говорят, очень недолго. Все ее богатство досталось неутешному супругу. Детей у них не было.
В Пекин вдовец приехал, разумеется, один, тут же встретил в посольстве и сразу узнал совершенно очаровательную молодую женщину, на которую обратил еще внимание пару лет назад в Мадриде на конференции. Она там что-то за кем-то записывала, успевая одаривать его, тогда еще женатого человека, несмелой легкой улыбкой.
Вскоре они поженились, и в следующем году у них родилась дочь Мария. В Мадрид семья вернулась лишь через четыре года — закончился контракт родителей. Вскоре закончилась и их совместная семейная жизнь.
Как-то дипломат задержался в заштатной стране, которую свора дружных и гуманных государств собиралась разбомбить и разрушить до основания во имя невнятных высоких международных принципов, а дипломат должен был убедить общественность, что им и его друзьями по большому и сильному военному блоку сделано все возможное, чтобы отложить бомбежку на целых пять дней. Другая страна, расположенная восточнее остальных, настаивала на новых переговорах и на ракетно-бомбовой паузе еще дней на десять, даже, по-моему, на пятнадцать. Но вопрос был совершенно принципиальный. Сойтись никак не могли. Пока суд да дело, страна, которая была восточнее всех, срочно вывозила из страны, которую собирались превратить в руины, какие-то важные агрегаты, секретные документы и особо ценных друзей.
Дипломат закончил свои бессмысленные переговоры и вернулся усталый, но очень довольный собой: он всегда был доволен, когда выматывался в пустых разговорах и бесполезных миссиях. В голове крутились сюжеты новой книги о том, как трудно быть интеллигентом в стае хамов и мерзавцев.
С этими мыслями он и отпер дверь их семейного гнездышка, а там, в его постели, крепко спал его же начальник и ближайший друг, а жена, не заметив возвращения мужа (все телеканалы утверждали, что он день и ночь продолжает битву за то, чтобы другая битва, кровавая и смертоносная, состоялась как можно быстрее и эффективнее), сидела на кухне и попивала кофе с коньячком. Она очень любила после страстных ночей кофе именно с коньячком. Он бодрил и в то же время успокаивал.
Муж был горячо возмущен не столько изменой, сколько бесстыдной верностью интимным традициям его ветреной жены. Кофе после него — это ничего, это — законно, а после любовника — крайне возмутительно и даже гадко!
Произошел разрыв. Взаимная неприязнь дошла до того, что почти одновременно с бомбежкой той страны (мирную паузу продлили на целых три дня, что было верхом взаимного уважения между Западом и Востоком) дипломат покинул семью: он переехал в пригород Мадрида к своей старой приятельнице-актрисе, постоянно снимающейся в фильмах Альмодовара.
В руинах уже лежала чужая беспомощная страна на границе Европы и Азии, в руинах лежала и семейная жизнь дипломата и писателя.
С тех пор синьорита, в дальнейшем синьора Мария Бестия, была предоставлена сама себе. В материной постели за время взросления дочери перебывала вся дипломатическая, военная и часть культурной элиты страны. Были пролиты литры слез и как будто даже несколько капель чей-то крови. Отец, видный дипломат и талантливый литератор, известный во всех интеллектуальных кругах Испании светский человек, однажды был повержен обыкновенным инсультом. Такие инсульты случаются со всеми — и с плебеями, и с аристократами. После них все выглядят одинаково жалко и несчастно.
Страна, которую разбомбили, успела к тому времени вновь отстроиться и даже стала претендовать на достойное место в своре стран, когда-то не желавших дать ей передышки хотя бы еще на пару дней. То есть много воды утекло. А для старого дипломата и литератора время превратилось в заплесневелый пруд.
Мария часто приезжала к отцу в загородную клинику, где он прозябал годами, и сидела рядом, нежно держа в своей ладони его дрожащую исхудалую старческую руку. Не знаю, сколько времени это длилось, но Мария успела вырасти, похоронить мать, окончить факультет политологии в Барселоне, выйти замуж и развестись. Старый дипломат все еще коротал свои безрадостные деньки в той же клинике. Его еще дважды разбивал инсульт и один раз поразил обширный инфаркт. Но очень, видимо, живучий был этот мужик.
Незадолго до смерти он позвал к себе дочь и поведал ей историю своих богатств, которые позволили ему находиться все это время в одной из самых дорогих клиник Европы, содержать дочь и даже материально помогать бывшей жене, когда та была жива.
Новоиспеченному политологу Марии откровенность отца пришлась очень кстати. Она оставила за собой на всю жизнь фамилию своего первого и последнего мужа. О нем рассказывала очень неохотно: пьяница и бабник, младший сын богатого фермера с севера Испании, а вообще-то дрянной человечишка. Словом, от себя ей он оставил только свою странную фамилию.
У нас, в Сан-Паулу, тоже была такая девка. Взяла фамилию самого крутого парня в городе и убила его. Вот так взяла однажды утром мачете, с которым он обычно ходил в сельву, и отрубила ему голову. Приревновала к своей подруге. Если бы не отец жестокой стервы, ей бы точно несдобровать. Однако отец у нее был видным полицейским чином. Его очень уважали судьи, прокуроры и крупные бандиты. Когда такие люди все вместе заступаются за человека или его семью, жизнь у всех непременно сложится счастливо. Он и помог ей выкрутиться. Как — не знаю. Она потом еще раза два выходила замуж. Оба ее мужа выжили, но мне кажется, их обоих воспитала ее непростая биография. К тому же тот ее первый муж здорово насолил многим накануне своей смерти. Последующие мужья были куда скромнее!
Однако Мария не пошла по тому же пути, как та моя знакомая в Сан-Паулу, а построила собственную судьбу. Ей не нужно было мачете, хотя связи отца очень и очень пригодились.
Она быстро постигла секреты его успеха в Китае и поняла, откуда прибывало богатство. Паралитик назвал ей имена двух друзей, с которыми когда-то имел дело. Один из них англичанин, второй — китаец. Англичанин жил то в Лондоне, то в Вашингтоне, а китаец — практически везде. То есть он пребывал то в одной стране, то в другой, всегда, правда, возвращаясь в Пекин или в Шанхай, где имел влиятельную корпорацию по каким-то высоким, в том числе секретным, технологиям. У этой корпорации был многомиллиардный бюджет.
Сеньора Бестия не называла имен. Я сам их прозвал по-своему: англичанин Том и китаец Бэй, что означает «белый». Том был темноволосый, черноглазый, смуглый. А Бэй — с молочной кожей, лысый, как колено, и с бесцветными глазами, что вообще редкость для азиатов. Англичанину Тому было к тому времени сорок пять лет, а китайцу Бэю — немногим за пятьдесят.
Все последующие годы сеньора Бестия спала с тем и с другим. Это было безопасно, потому что по условиям работы эти два крутых парня друг друга видеть вообще не должны были. Они даже как будто и не знали друг друга.
«Кто такой этот мистер Том?» — мог спросить с удивлением ксьеншенг[7] Бэй. «А что это за ксьеншенг Бэй?» — вполне мог изумиться мистер Том. И всякий следователь, прокурор или судья в растерянности развели бы руками.
А все потому, что знакомство этих двух влиятельнейших в мире людей проходило через посредника. Им был отец сеньоры Бестии. А когда его разбил паралич, посредником стала сама синьора. Обе стороны не могли не согласиться с этим, потому что в руках у нее оказалось достаточно доказательств, чтобы на взаимный вопрос «Это кто такой?» даже рядовой следователь смог бы легко и непринужденно оживить их память. К тому же такого рода дела рядовым следователям обычно не поручаются. Ими, как правило, занимаются государственные комиссии, международные трибуналы и даже главы крупнейших разведок мира.
Так что возражений сторон не последовало. Место паралитика заняла его очаровательная дочурка.
Я долго ломал голову: что так роднило англичанина Тома и китайца Бэя? Неужели только глазки, губки, плечи, грудь, бедра и ножки прекрасной испанской дамы? Ну и еще некоторые чарующие атрибуты ее нестареющего тела… Сейчас я уже могу ответить на этот вопрос, но нужно ли? Она ведь мне все это рассказывала, как беспамятливой, молчаливой, даже глухой проститутке Мадлен. Как в свое время Иван Голыш. Разве такой инвалид может о чем-то догадаться или кому-то что-то передать? Разумеется, не может!
Поэтому не имеет смысла придираться к подробностям моего рассказа и искать им подтверждения в нашей честнейшей и добрейшей реальности. Все это лишь догадки и всякие глупости.
Ну кто поверит, что сначала один очень влиятельный в мире человек, а именно наш англичанин Том, облаченный особой властью и страшно уважаемый мировым сообществом политиков, толстосумов, военных и юристов, ставит перед самыми компетентными учеными задачи планетарного масштаба, а потом, получив блестящие результаты, передает их абсолютную копию мало кому известному посреднику. Даже если этот посредник и отмечен в своей жизни чем-то славным, то уж точно не тем, что получает за свою тайную деятельность весьма нескромные проценты от конечного результата работы ученых. Там ведь и одного процента всего от одного научного проекта хватило бы на безбедную жизнь нескольким поколениям. А тут — не один процент и не одна золотая идея!
Ознакомительная версия.
