Мой дом в середине квартала выходил на автомобильную стоянку, где усталая женщина в красных тренировочных штанах отсасывала окрестным клеркам в их обеденный перерыв. Она занималась этим в собственном пыльном пикапе, и клиенты, снова выбравшись на яркий солнечный свет, первым делом оправляли брюки, затем смотрели налево, направо — и спешили дальше по своим делам. Иногда, пока женщина была с клиентом, рядом с пикапом возились и играли ее дети. На всей Девятой авеню только и было достопримечательностей, что эта женщина, прачечная самообслуживания, газетный ларек да небольшая закусочная. Кроме того, здесь каждое утро можно было встретить пьяного пуэрториканца с огромными ручищами и зачастую — с черным «фонарем» под глазом, который, пошатываясь и прихлебывая кофе из кружки «Уайт касл», пытался прогнать вчерашний хмель, распевая песни собственного сочинения. «Я клал на кубинцев! — немузыкально хрипел он. — Клал на гаитянцев! Я их всех убью!»
Какое падение для старины Билла Уайета, который останавливался когда-то в самых шикарных отелях (гонконгский «Конрад», лондонский «Коннот», парижский «Ритц» и так далее). А во времена администрации Клинтона меня и вовсе приглашали на прием в Белый дом — вот так-то, сэр! Сам сорок второй президент США — высокий, слегка косоглазый, красноносый — пожал мне руку и, пока штатный фотограф Белого дома щелкал своей камерой, сказал своим грубоватым, чуть хриплым голосом что-то вроде «Рад видеть вас, мистер Уайет, спасибо за поддержку». Потом президент двинулся дальше, но мне было достаточно и этого, и он тоже это знал. Когда несколько минут спустя президент пожимал руку Джудит, она почти утратила дар речи; с ее губ точно во время полового акта срывались одни лишь коротенькие междометия и обрывки слов: «О!.. Да! Я… Спасибо. Да!..» И снова щелкнул затвор фотоаппарата, что происходило каждый раз, когда Билли Клинтон протягивал руку кому-то из гостей. Наши фотографии с президентом (на снимках и я, и Джудит скалились, как умалишенные) прибыли в большом, хрустящем, чистеньком конверте ровно два дня спустя, доставленные, вне всякого сомнения, частной президентской почтовой службой: обратный адрес, вытисненный на конверте чуть наклонными серыми буквами, был прост и лаконичен: «Белый дом». Джудит потратила почти шестьсот долларов, чтобы вставить оба снимка в рамку; свою фотографию с Биллом К. она увезла с собой в Сан-Франциско; что до второй, на которой был снят я, то одному Богу известно, куда она девалась.
Я мало что помню о первых неделях своей жизни на Тридцать шестой улице, и причина этого весьма проста: я обнаружил принадлежавший Джудит флакончик снотворного, заткнутый в одну из моих кроссовок, и начал ежедневно принимать по три или четыре таблетки. Это очень маленькая доза — такой не убьешь себя, да я к этому и не стремился. К тому же самые серьезные перемены всегда происходят незаметно: ты думаешь, что еще плывешь, хотя на самом деле уже идешь ко дну. Ты засыпаешь перед телевизором. Ты физически ощущаешь, как закатываются под лоб глаза, и это отнюдь не неприятно. Ты забываешь снять носки, прежде чем лечь в ванну. У меня были матрас, стол и стул, которые я приобрел у уличного торговца, и мне этого вполне хватало. Раз или два в сутки я заказывал на дом готовые блюда в ближайшей китайской закусочной и не возражал, если приправленный имбирем цыпленок оказывался холодным. Брился я от случая к случаю, вместо наволочки натягивал на подушку майку, а газеты читал начиная с последней страницы.
Через какое-то время пришли документы на развод, и я подписал отмеченные красным фломастером страницы не читая. Я и так знал условия: ребенок оставался у Джудит, я имел право на посещения. Наша старая квартира была продана очень быстро, вырученной суммой распоряжался ее адвокат. Мне было все равно — я давно решил, что Джудит и Тимоти должны получить как можно больше. Мои пенсионные сбережения, над которыми я когда-то так трясся, подлежали разделу как совместно нажитое имущество, поэтому — очевидно, уже понимая, что в ближайшее время работать я не смогу — я согласился на полную ликвидацию всех моих счетов и пакетов акций, хотя и понимал, что подобный шаг повлечет за собой штрафные санкции и начисление ретроактивного налога. И тем не менее полученная сумма, даже деленная напополам, была достаточно внушительной, чтобы я мог проскрипеть еще сколько-то времени — быть может даже несколько лет.
Вскоре, однако, выяснилось, что мое благородство было напрасным; довольно скоро и весьма неожиданно Джудит вышла замуж за молодого предпринимателя, работавшего в области современных технологий, что освободило меня от обязанности нести расходы по содержанию общего ребенка (о чем я втайне сожалел, так как это могло бы поддержать во мне чувство собственного достоинства и самоуважения). Теперь я мог жить только надеждами на будущее. О новом муже Джудит я предпочитал ничего не знать, но однажды, листая возле газетного стенда журналы с портретами финансовых знаменитостей, я наткнулся на статью о нем. И испытал самое настоящее потрясение.
Статья, озаглавленная «Молодые мудрецы грядут», подробно объясняла, почему принадлежащая ему компания так востребована. Оказывается, она владела патентом на какую-то лазерную технологию хранения информации. Технических подробностей патента я не понял, но это не главное. Главное заключалось в том, что патент был получен как раз тогда, когда вся страна буквально помешалась на проблемах хранения информации, словно именно в этом заключался залог бессмертия.
Имелась в статье и глянцевая фотография нового мужа Джудит. Выглядел он очень молодо. Выражение его лица показалось мне каким-то чересчур спокойным, почти сонным; шея у него была слишком длинной, близко посаженные глаза немного косили, однако одет он был в очень хороший костюм, который — я почти не сомневался — выбрала для него Джудит. Подпись под фотографией гласила, что новому мужу Джудит двадцать восемь лет, что он учился в Стэнфордс и Калифорнийском технологическом институте и является обладателем научных степеней в области современных компьютерных технологий. Мне он показался совсем мальчишкой. Еще на одной фотографии он выглядел слишком толстобедрым, колченогим, как утка. Если я был потерпевшим аварию минивэном, то он напоминал новенький грузовичок для доставки белья в прачечную. Каким-то образом Джудит сумела не только учуять этого типа на противоположном конце страны, но и захомутать его. Впрочем, я знал — она это умеет. Джудит достаточно было один раз подмигнуть, один раз улыбнуться, и он приполз бы к ней на коленях.
Я сразу же возненавидел нового мужа Джудит за его молодость, за его мозги, натасканные разбираться в малопонятных и, по-видимому, фантастически прибыльных вещах. Потом я начал терзать себя, гадая, ласкала ли его Джудит, прижимала ли она это идиотски-счастливое лицо к своим роскошным грудям в полной уверенности, что все дальнейшее произойдет само собой. Она не могла не видеть, что в этом младенце нет и сотой доли опасной, ядоносной силы Уилсона Доуна, но, быть может, Джудит просто не придавала этому значения? А он — почувствовал ли он, как замедляется его пульс и как снисходит на него неземной, блаженный покой, который когда-то испытал и я в момент, когда большие и мягкие соски Джудит касались моего нёба? Понял ли он тогда, понял ли, что снова вернулся домой, — поставил машину, закрыл гараж и взбежал по ступенькам крыльца туда, где ему ничто не грозит, где ждет его полная и абсолютная безопасность, какой он не наслаждался с тех пор, как ему исполнилось два годика? Понял ли он, что эта женщина — женщина-мать, женщина-жена — будет заботиться о нем и прижимать к его лицу эти чудесные, мягкие штуки, чтобы он мог сосать их в свое удовольствие, покуда он будет исполнять все, что она захочет, а именно — снабжать ее деньгами? Что ж, может быть. А может быть, Джудит действительно его полюбила.
Мрачная ирония ситуации дополнялась еще одним аспектом. Когда неделю спустя новый муж Джудит обнародовал активы своей компании, выяснилось, что лично он «стоит» восемьсот пятьдесят два миллиона. Это меня добило. Когда я поднимался к себе в квартиру, на ходу дочитывая статью, у меня просто подогнулись колени — пусть немного, но все-таки. Можете качать головой, можете смеяться сколько хотите! Когда-то и я неплохо получал, но за свою зарплату я пахал, высунув язык, не хуже ездовой собаки, а теперь все деньги, которые я сумел скопить для семьи за несколько лет, превратились в ничто, в жалкие гроши, в мелочь, своей величиной не превышающую ошибку округления при расчетах в доме нового мужа Джудит.
То, что теперь Тимоти ни в чем, кроме родного отца, не нуждается и нуждаться не будет, служило мне слабым утешением. Мой сын был еще слишком мал, и его вполне могло ослепить, околдовать сверхбогатство отчима: особняк площадью в девятнадцать тысяч квадратных футов в округе Марин, места в отдельной ложе на матчах «Фортинайнерс» [7], летний дом на Гавайях. Я, отец Тимоти, исторгший из своих чресел семя, давшее ему жизнь, отныне был низведен до статуса погасшей луны в захолустной галактике, до положения семиюродного дяди, о котором вспоминают не чаще двух раз за всю жизнь. Я писал Тимоти письма, отправлял послания по электронной почте, посылал небольшие подарки, однако у меня самого эта мышиная возня способна была вызвать только слезы. Я и плакал — плакал о своем потерянном сыне. И о своей жене тоже. Мне действительно очень недоставало Джудит: ее голоса, ее смеха — всего. Если бы она вернулась, я бы принял ее с распростертыми объятьями, в одно мгновение все забыв и простив. Но пока мне не оставалось ничего другого, кроме как стараться не падать духом и поддерживать связь с сыном. Увы, Тимоти писал и звонил мне все реже, и неудивительно — нам почти не о чем было говорить. Я ничего не знал о его новой школе и его друзьях. Думаю, Тимоти и его мать были счастливы: Джудит всегда умела добиваться своего. Так она смогла перейти на другой уровень, смогла спасти сына и от меня, и от того, что я совершил.
