У тети Лилиан никогда не было детей, и она умерла в 1960 году, в сорок пять лет. Дядя Хилберт тяжело воспринял смерть жены и не хотел никого видеть, кроме Льюиса. Именно в те дни он начал повторять ему, что когда-нибудь Уайвис-холл перейдет к нему.
Он сообщил об этом родителям Льюиса, и вскоре у них вошли в обыкновение присказки типа «когда все это станет твоим» и «когда ты вступишь во владение своим поместьем». Дяде Хилберту, однако, едва исполнилось шестьдесят, он был крепок и полон сил, продолжал работать адвокатом, и Льюис плохо представлял себя на его месте и вообще считал, что негоже с нетерпением ждать такого события. В Суффолк он ездил часто, возможно, гораздо чаще, чем если бы Уайвис-холлу предстояло вернуться к Берлендам или к одной из теток, живущих в Америке.
Чувства Льюиса к поместью претерпели много изменений. По природе вещей, луга, рощи и ручьи уже не казались ему залитыми неземным светом, он уже не видел в них великолепие и свежесть мечты. Мальчик взрослел. Он стал воспринимать землю как имущество, парк — как нечто, чем можно удивить окружающих, а фруктовый сад и огород — как источник деликатесов. Хотя Льюис намеревался жить в доме по крайней мере часть года, он понимал, что его можно выгодно продать, и видел, что ценность или цена (кому как нравится) наследства с каждым годом растет. Сосны в лесу, в котором последним был похоронен охотничий терьер дяди Хилберта, Блейз, он считал полезной и выгодной культурой. Обратив внимание на мебель, которой был обставлен Уайвис-холл, он взял в публичной библиотеке книги по антиквариату и фарфору и по фотографиям прикинул, сколько все это стоит. От получившейся суммы захватило дух. Льюис сделал еще одну вещь: запечатлел, как он с женой в гостиной принимает гостей. На его почтовой бумаге будет стоять простой адрес: «Уайвис-холл, Нунз-у-Ипсвич, Суффолк». Это было одно из честолюбивых стремлений Льюиса — иметь адрес без названия улицы, чтобы не создавать неудобства для почты. Дом и участок были обозначены на картах «Орднанс Сюрвей»,[24] составленных для этой части Суффолка, и Льюис, когда бывал в подавленном настроении, доставал их, разглядывал, и настроение улучшалось.
В шестидесятые годы он уже был женат и имел двоих детей, сына и дочь. Когда родился сын, он решил, что будет правильно «шаркнуть ножкой» и назвать мальчика в честь Хилберта.
— Древнее семейное имя, — сказал он жене, хотя это было неправдой; этим именем крестили только его дядьку, единственного. Просто в конце девятнадцатого века существовала мода на немецкие имена, и дядька, родившийся в 1902 году, попал в последнюю волну этой моды.
— Оно мне совсем не нравится, — сказала жена. — Люди будут думать, что его зовут Гилбертом или Альбертом. Не хочу, чтобы его, бедняжку, дразнили.
— В школе его будут звать по фамилии, — возразил ей Льюис. Хотя и бедный, он имел грандиозные планы в качестве будущего владельца Уайвис-холла и прилегающей земли. Он победил — или ему казалось, что победил, — и мальчика назвали Хилбертом Джоном Эдамом.
Льюис написал дяде Хилберту, сообщил о своем намерении назвать сына в его честь и пригласил его в крестные. Отказавшись на том основании, что он больше не верит в бога, дядя Хилберт прислал в подарок серебряную крестильную кружку, достаточно большую, чтобы в нее влезла пинта пива. В записке, прилагавшейся к кружке, о выборе имени ничего не говорилось, и вообще тон ее был очень холодный. Позже, когда Льюис с женой и малышом приехал в Уайвис-холл, Хилберт прокомментировал наречение внучатого племянника таким же именем, как у него, следующим образом:
— Бедняжка.
К тому времени все уже называли малыша Эдамом.
Льюис был неглуп, поэтому скоро понял, что каким-то непостижимым образом рассердил дядьку. Он принялся выправлять ситуацию, восстанавливать баланс. Дядька всегда получал поздравления с днем рождения, ему своевременно высылались подарки на Рождество. Хилберта пригласили в Лондон, и во время визита ему предлагались всевозможные развлечения: походы в театр и на концерты, специальная экскурсия «Свингующий[25] Лондон» —
Карнаби-стрит,[26] Кингз-роуд[27] и дальше в том же роде. Льюис отлично знал, что этого делать не следует, что он подлизывается к человеку только ради получения наследства. Но не мог с собой справиться, просто не в силах был поступать иначе.
Естественно, Льюис продолжал возить семейство в Уайвис-холл на летние каникулы. Теперь у него уже появилась дочь — был соблазн назвать ее Лилиан, но он не поддался ему и назвал ее Бриджит. Его жена с удовольствием съездила бы в Корнуолл или даже на Майорку, но Льюис всегда заявлял, что вопрос не подлежит обсуждению, у них на это нет денег. Вероятно, на самом деле он имел в виду, что они не могут позволить себе не поехать в Нунз. В семидесятые в окрестностях Нунза нельзя было купить даже плохонький домик менее чем за четыре тысячи фунтов, а Уайвис-холл стоил раз в пять дороже.
Однажды, вскоре после ухода на пенсию, Хилберт сообщил Льюису, что составил завещание, которое «пойдет тебе на пользу». Он очень благожелательно улыбался, пока все это рассказывал. В тот день они сидели на террасе. Ее стену украшали парные каменные статуи нескромного вида, изображавшие персонажей из классической мифологии. Под окном гостиной пышным цветом цвела agapanthus africanus, голубая лилия. Хилберт, Льюис и Берил сидели в старомодных шезлонгах из полосатой парусины. Рассказывая о завещании, Хилберт наклонился к Льюису и похлопал его по колену. В ответ тот пробормотал что-то о благодарности.
— Я принял окончательное решение, когда ты назвал мальчика в мою честь, — сказал Хилберт.
Льюис снова рассыпался в благодарностях и добавил, что назвать сына Хилбертом было правильно и должно при данных обстоятельствах.
— В данных обстоятельствах, — уточнил Хилберт.
Он имел привычку исправлять грамматические или стилистические ошибки. Вероятно, у Эдама это от него, иногда думал Льюис, или, возможно (с горечью размышлял он много позже), Хилберта в Эдаме, среди прочих качеств, привлекла такая же, как у него, педантичность.
Льюису не нравилось, когда его поправляли, но он вынужден был смиряться, причем с улыбкой. Ведь это не навсегда. Верн-Смиты не отличаются долголетием. Отец Льюиса умер в шестьдесят, а его дед — в шестьдесят два. Все три тетки скончались, не достигнув семидесяти. Хилберту в следующем году должно исполниться семьдесят, и Льюис говорил своей жене, что дядя неважно выглядит. Он стал один «заскакивать» в Суффолк на выходные, а в то Рождество он взял с собой жену и отправился в усадьбу на четыре дня, прихватив продукты для рождественского стола. Женщине, приходившей убирать дом, и старику, следившему за садом, было велено называть его «господином», и от этого он чувствовал себя самым настоящим наследником. Вряд ли у дядьки много денег, размышлял он, но и этой малости хватит, чтобы установить в доме отопление и отремонтировать комнаты. Льюис еще не решил, будет ли, после того как приведет Уайвис-холл в порядок, продавать его, с тем чтобы потом купить дом побольше и получше в самом Лондоне и домик за городом, или оставит его себе и продаст часть земли сельскохозяйственного назначения. По его оценкам, сделанным на основе изучения витрин риелторских агентств в Ипсвиче и Садбери, Уайвис-холл к концу 1972 года стоил примерно двадцать три тысячи.
Для Льюиса постоянным источником раздражения было то, что Эдам не выказывает Хилберту особого уважения и почтения. Мальчишка грубил и всегда строил из себя умного. Он называл двоюродного дедушку по имени и не подскакивал, когда старик входил в комнату. Льюис требовал, чтобы Эдам помогал ему «проявлять заботу» и ездил с ним в Уайвис-холл на выходные, но сын почти всегда заявлял, что слишком занят или что там слишком скучно. По сути, за последние десять лет Эдам поехал только один раз, насколько Льюис помнил, да и то только потому, что ему пообещали дать пострелять. Визит получился не очень успешным, потому что Эдам надулся, когда ему предложили ружье четырнадцатого калибра, так называемое «дамское». С тех пор Льюис иногда спрашивал себя, как бы все сложилось, если бы Эдам подчинялся ему и был бы вежлив с капризным стариком. Не получилось бы так, что Хилберт оставил бы дом Бриджит или даже «Юридическому сообществу»?
Прошло еще три года, прежде чем дядька умер. Таким образом, он стал самым долгоживущим Верн-Смитом. Приходящая домработница нашла его утром в один из апрельских дней 1976 года. Он лежал на полу на верхней площадке черной лестницы. Причиной смерти было внутримозговое кровоизлияние. В тот год Эдаму было девятнадцать, он учился на первом курсе университета и приехал домой на пасхальные каникулы. После кремации, пока немногочисленные родственники печально разглядывали цветы, поверенный дядьки, его партнер по адвокатской практике в Ипсвиче, заговорил с Льюисом и высказал предположение, что тому известно содержание завещания. Полностью уверенный в том, что собственник — он, Льюис отмахнулся от разговора, заявив, что негоже обсуждать эту тему в такой день. Поверенный кивнул и ушел.
