плиты пола.
Я медленно поднялся со своего места, плавно и тихо, как встает зрительный зал в финале гениального произведения, сыгранного на грани понимания происходящего на сцене, прежде чем взорваться и рукоплескать до полного утомления актеров, вынужденных выходить на поклон в десятый раз.
— Великолепно, — все, что я мог выдохнуть. — Непревзойденная вечеря.
Актер, видимо, устал настолько, что не собирался подниматься. Я обошел стол и протянул руку священнику — помочь встать. Иона не шевелился, вена на его шее, вздувшаяся, упругая и синяя, не пульсировала, я наклонился поближе — падре не дышал.
Я сидел за небольшим железным столом, зачем-то намертво прикрученным ржавыми болтами, аж по шесть штук на ножку, к каменному полу, и отупело смотрел на чистый лист, что подсунул мне инспектор, сильно смахивающий на того сыщика, который встречал меня на пирсе во сне, только теперь без серого котелка и клетчатого плаща, но с усами и хмурой подозрительностью во взгляде.
— Что писать-то? Я все рассказал.
Случившееся выбило меня из седла; голова трещала, словно не почивший «на сцене» Иона, а я сам осушил «Грааль» размером с ведро, мысли путались, хотелось откинуться, расслабить мышцы, но табурет, предложенный мне моим «мучителем», не предполагал комфортного расположения на нем, и спина из ноющего состояния грозила перейти в режим болевого шока.
Долговязый полисмен, старая, натренированная ищейка, внимательная к мелочам и беспощадная, когда это было выгодно ей, отвратительно оскалившись, съязвил:
— Как все было на самом деле, да вы не торопитесь, отдохните, соберитесь с мыслями и не спеша, обстоятельно…
В подтверждение своих слов он вынул из шкафа еще несколько листов и кинул на стол:
— Если не хватит, добавлю.
Моя дрожащая рука с трудом начала выводить: «Я, ни то ни се…» — и почти сразу же остановилась. Первая мысль (утверждают, что она самая верная) на предмет дачи показаний показалась мне чересчур откровенной, даже экзотической, и я не решился изложить ее на бумаге. Звучала бы она приблизительно так: «Я, ни то ни се, совершил задуманное мной идеальное преступление. Зная о замыслах падре Ионы собрать на вечерю своих прихожан и объединить принесенный каждым кагор в один общий напиток, я заранее добавил яд в чан, обеспечив таким образом после объявления хозяином о моем неучастии в принесении вина полное алиби».
Нет, я даже вспотел, такого о себе писать не буду, иначе начнешь презирать собственное я, что ведет в итоге к меланхолии и сопутствующим ей впоследствии сердечным приступам. Мне тут же вспомнилось добродушное лицо священника, ответившего на мой вопрос «Ваша выгода ясна, а мне зачем идти туда?» еще в комнате: «Я не скажу тебе заранее, кто из присутствующих какому греху подвержен и, мой друг, тебе самому придется определить «убийцу» (того, кто готов им стать). Ты же хочешь проявить себя как детектив-интеллектуал?»
Я горько усмехнулся, теперь против самого горе-следователя ведется расследование.
— Вам смешно, — поинтересовался долговязый «Мегрэ», от взгляда которого ничего не могло ускользнуть.
Я резко отодвинул от себя лист бумаги и раздраженно сказал:
— А в чем, собственно, меня обвиняют?
Инспектор неторопливо выдвинул ящик стола и выудил оттуда потертую записную книжку, служившую полицейскому верой и правдой много лет в самых разнообразных качествах: и стульчиком, и подушкой, и щитом, и даже грозным оружием (был случай, о котором стоило рассказать, но не в этот раз), — и потряс ею передо мной:
— На основании показаний десяти свидетелей вас обвиняют в убийстве.
Я икнул:
— Десяти свидетелей?
— Да — спокойно констатировал инспектор. — И каждый из них утверждает, что вы единственный вошли в церковь в восемь вечера с вином, коим и был отравлен досточтимый падре.
Конечно, некоторое количество людей присутствовало на улице и мой приход в храм мог не остаться незамеченным, но руки мои были свободны от какой-либо ноши, входя в двери церкви, я ничего при себе не имел. Он блефует, догадался я:
— Можно ознакомиться с показаниями?
— Я оглашу их сам, — инспектор напялил на орлиный нос очки, и, полистав записную книжку, остановился на нужном месте. — Пожалуйте, первое свидетельство. Господин такой-то полагает, что вы, человек, никогда не посещавший церковь, являясь по сути атеистом, неспроста нанесли визит падре. Возможно, спор не только о единстве Бога, а о Его существовании вообще… — полицейский поднял глаза на меня. — В вашем-то понимании Бога нет, — и снова уткнулся в книжку. — …Мог привести к конфликту, повлекшему за собой гибель служителя церкви.
Инспектор причмокнул и уставился на меня через стекляшки окуляров ледяными серыми глазами:
— Что скажете?
— Если бы падре проломили голову чаном для кагора, это походило бы на финал эмоционального спора, — я развел руками. — Отравление же готовится заранее. По-моему, шито белыми нитками.
Инспектор, удовлетворенно покивав, сделал в своем блокноте пометку.
— Следующий свидетель взял на себя смелость утверждать, что вы «молитесь» двум «богам» одновременно, литературе и сыскному делу, — полисмен покрутил ус и еле заметно улыбнулся), — и посетивший вас ранее, а именно утром того же дня, падре пытался указать вам на грехопадение в обнимку с парочкой кумиров, за что вы и решили коварно наказать, тут так и сказано — «коварно», его самым суровым образом.
Инспектор снова внимательно посмотрел на меня:
— В этом случае у вас было время подготовиться, не правда ли?
— Время было, — прищурился я. — А вот яда не было, не храню я в шкафчике для посуды отравляющие вещества, и да, чтобы его приобрести, мне нужно было выйти, а я не покидал комнаты после визита священника до самого вечера. Вам придется поискать свидетелей, видевших меня днем.
Полисмен опять (манера у него, что ли, такая) покивал, сделал запись и добродушно сказал:
— Поищем, а заодно и шкафчик проверим. Не желаете «послушать» следующего обвинителя?
Я вальяжно махнул рукой:
— Вводите.
— Некто имярек настаивает на том, что вы, будучи персоной не воцерковленной, весьма далекой от почитания Бога, молитвенных бдений и соблюдения ритуалов, тем не менее позволяете себе произносить Имя Его где ни попадя и совершенно без толку и требуемого пиетета. Вероятнее всего, Иона, как ярый поборник чести Господа нашего Бога и доброго имени церкви Христовой, попытался вразумить и урезонить недостойное поведение «ни того ни сего», что и привело его (Иону) к преждевременной погибели.
— По данному обвинению могу лишь посоветовать вам, — я широко улыбнулся инспектору, — продолжать поиски свидетелей моей несостоявшейся дневной вылазки, а заодно и несуществующего продавца яда.
Полисмен, казалось, вообще никогда и ни на что не реагирует эмоционально:
— Благодарю за подсказку, — только и промолвил
