окраины района, слева тянулось дикое поле, заросшее бурьяном. В нем, словно облысевшие ели, торчали скелеты высоковольтных вышек.
Оставив машину на обочине, Смолина включила карманный фонарь и осторожно вошла в неосвещенный подъезд. Краска здесь облупилась, да и сам дом как-то скособочился, просев в фундаменте — стены были покрыты трещинами. Нужная квартира была на втором этаже, и Анна удивилась, увидев широкую деревянную лестницу. По всему было похоже, что дом доживал последние годы, и было странно что здесь кто-то еще живет — в паре окон она еще с улицы заметила свет.
Дом был старинной планировки, и на этаже было всего две квартиры. Нужная Смолиной дверь была самая старая и ободранная. Анна замерла перед ней на несколько секунд, словно не решаясь вторгнуться в чужую жизнь, давно ставшую смертью. Прошлое, до этого лишь эфемерно преследовавшее ее во снах, становилось все более реальным, обретая физические формы. Это пугало, но, с другой стороны, делало видимым, осязаемым. А значит, с этим уже можно было что-то сделать.
Смолина сунула ключ в ржавый замок и в это время слева от нее раздался скрежет. Анна вздрогнула от неожиданности и выронила ключ. Соседняя дверь открылась, осветив темный коридор.
— Вам что здесь надо? — послышался старческий голос. В дверном проеме Смолина увидела древнюю старушку с мусорным пакетом в руке.
— Я подруга Кати… — растерянно произнесла Анна, шаря руками по пыльному полу в поисках ключа.
— Громче говори, дочка, я глуховата! — проскрипела соседка.
— Я говорю — я к Кате!
— К Катьке-то? Так она не живет здесь уже года почитай два! — прошамкала старушка.
— Три. Ее убили, — тихо сказала Анна. Под рукой звякнул ключ.
— Страсти-то какие! — всплеснула руками старушка. — А я-то и не знала! То-то смотрю — не приходит никто! Думаю, съехали чтоль?
Анна вновь вставила ключ и повернула, но ничего не произошло — он застрял в замочной скважине.
— На себя дерни дверь-то, дочка, — подсказала старушка. — Катька-то всегда с ней тоже колупалась… Вишь, дом старый, ремонт не делали испокон веков…
Анна дернула дверь и с силой вогнала ключ, тут же провернув его вправо. Замок щелкнул и дверь открылась.
— А что случилось с Катенькой? А как же Машенька, дочка-то?
— Я не знаю, извините… — буркнула Анна и проскользнула внутрь.
— Господи, помилуй, жуть-то какая творится… — слышались причитания старушки. — Я-то вон одна живу, никому не нужна…
Соседка поплелась выносить мусор, и Смолина поспешно прикрыла дверь.
Квартира встретила ее темнотой и запахом пыли и плесени. Смолина нашарила выключатель, но он лишь сухо щелкнул — электричество давно отключили за неуплату. Анна осветила фонарем прихожую.
Она чувствовала себя словно вор, тайно прокравшийся в чужую жизнь. И если бы не грязный сверток в ночном лесу — она бы не имела права на это. Но та ночь сделала эту трагедию для нее личной.
Смолина огляделась. В тесной прихожей стояло несколько покрытых пылью пар недорогих, но изящных туфель. На крючке, вбитом в стену, висело женское пальто, элегантный зонтик и шляпка. Видимо, Катя при жизни любила наряжаться, хотя денег у нее явно было не много. В углу стояли аккуратные оранжевые резиновые сапожки.
Квартира была двухкомнатная. Анна прошла в гостиную. Если здесь и побывала милиция, то бардак они не навели — квартира выглядела словно древняя девственница, про которую все забыли. Анна поняла: здесь все было точное так же, как и три года назад.
Никто не приходил сюда протирать полы, стирать пыль со стола и поливать цветы, которые осыпались высохшими в труху лепестками, словно у них была своя, личная осень. Мусорное ведро так никто и не успел выкинуть — оно было наполовину заполнено. На стене висел отрывной календарь с датой: одиннадцатое сентября две тысячи третьего года.
Смолина медленно прошлась светом фонаря по комнате. На прикроватной тумбочке лежал потрепанный женский журнал, стояла шкатулка с дешевыми украшениями, косметичка. На полках, покрытых сантиметровым слоем пыли, рядком виднелись корешки книги — Ремарк, Набоков, какая-то беллетристика по саморазвитию, «Сто лет одиночества» Маркеса. Среди такого соседства нелепо смотрелся диск с какой-то компьютерной игрой, непонятно как оказавшийся среди книг. Анна повертела его в руках — на обложке было написано «Клуб одиноких китов», но на самой картинке ничего про китов не было. Девочка с внешностью северянки и глазами цвета ледяной голубизны, словно глядящими откуда-то из бездны. Но привлекала она в первую очередь не огромными глазами, а чрезмерно выпуклой формой груди в анимешном стиле, короткой юбочкой и глубоким декольте. Она хищно улыбалась, а в ее окровавленной руке виднелся ритуальный нож. Все это напомнило Смолиной детство, и она поспешила отложить диск. Странный выбор, особенно учитывая, что компьютера в квартире она не заметила. Впрочем, кто знает, что в голове у восемнадцатилетней девчонки? Она и сама была такой когда-то давно.
Анна перевела луч фонаря дальше. На стуле навалены шмотки, на спинке до сих пор висит женское белье. Все было как в обычной комнате обычной одинокой девушки, за исключением некоторых моментов, заставляющих сердце Смолиной каменеть. Вот посреди комнаты повесил голову деревянный пони, у которого вместо ног — выгнутые полозья, благодаря которым он может раскачиваться туда-сюда. Около кровати — детская колыбель. Под стулом лежит никому не нужная пластиковая кукла. На кровати разбросана детская одежда — штанишки, кофточка, носочки — все такого игрушечного размера, что сложно поверить, что это все принадлежало когда-то живому маленькому человечку. Комната закружилась перед глазами, и Анна по стеночке добралась до ванной. Она нервно крутанула вентиль холодной воды, но кран лишь издал жалобный скрип — вода была отключена. Смолина уперлась рукой в стену и медленно опустилась на край ванны. Слезы сами собой потекли из глаз. Не надо было ей приходить сюда. Она думала, что это касается и ее, но сейчас она убедилась: здесь была другая жизнь, чужих людей. И их больше нет — ни людей, ни жизни.
Анна с трудом встала и оперлась о раковину. Из зеркала, спрятавшегося за толстым слоем пыли, на нее смотрела бесконечно усталая и несчастная женщина. Какого черта ты тут делаешь, Смолина? Людмила была права — три года прошло, пора забыть. Время лечит.
Она уже собралась уходить,
