Никто не ожидает, что на генпрогоне все будет «как на премьере», но ничего подобного и в помине нет. На сцене представлена от силы четверть необходимых декораций, хотя Юля еще два месяца назад поставила задачу сделать «любимовский», «как тогда на Таганке» занавес, двигающийся по сцене, из нейлоновой рыболовной сетки, черных и красных шерстяных ниток.
У дамской части массовки «не рисуется», у мужской части – не стоят, как это было задумано, высокие прически, а париков нет. И вообще, половины массовки нет – кто-то заболел, кто-то еще обедает, кто-то переживает тяжелый развод. Яша попытался запить, и лишь благодаря быстрой реакции Упыря и умным часам удалось предотвратить катастрофу. Сам Упырь ходит не в себе, потому что его юная женушка снова лежит на сохранении с угрозой выкидыша.
В общем, в последний момент полезли косяки, которые где-то скрывались все это время.
Сумасшедшая Офелия, исполняющая очередную трогательную, полную тоски песню, от которой в обычное время зрители начинали хлюпать носами, сорвалась и заорала на тружеников:
– Какого лешего вы делаете?!
– Тут немного подтянуть, – отвечает один, скрежеща инструментом.
Музыка стихает, Офелия замолкает, слышно, как она совершенно не по-девичьи клацает зубами.
Наконец подтянуто. Снова начинается ария – но тут старший рабочий, ругнувшись, прогоняет младшего и начинает скрежетать снова. Офелия издает сдавленный вопль:
– Что происходит?!
– Ослабить. Вы же не хотите, чтобы все лопнуло?
Спустя каких-то двадцать минут они определяются, что на самом деле надо заменить, и Юлия сулит страшную смерть каждому, кто еще раз заскрежещет во время ее исполнения.
В разгар действа приносят наконец занавес – черно-красный, похожий на сон анархиста, – надо делать перерыв и вешать его. После того как он наконец повешен, выясняется, что рельса никуда не годится. Из-за занавеса кричат и скандалят, сам он полощется, и создается полная иллюзия того, что это бунт вещей.
– Стоп! – кричит Юлия. – Осветитель! Вот сейчас наконец-то было то, что надо! Запишите!
Что, интересно знать, запишет осветитель – великая тайна. Зато точно известно: то, что так восхитило режиссера, больше никогда не воссияет. Свет не приручается, хоть ты тресни.
«На генеральных репетициях обязательно должен быть скандал, – философски напоминает себе Мария, незаметно проглатывая таблетку валерьянки, – в таком случае нас ждет невообразимый успех. Час дня уже, а мы еще не раскачались».
Занавес вдруг приходит в движение и начинает гонять людей по сцене – то скоро, то медленнее, а то и поперек, как и положено, символизируя неумолимую судьбину. Гамлет, издав вопль, ожесточенно терзает его – и срывает, рабочие снова лезут, чтобы восстановить статус-кво.
– Продолжайте же, черт бы вас всех побрал! – кричит, срываясь на визг, неузнаваемая Лялечка, и Мария спохватывается: сейчас ей надо не валерьянку распивать, а быть на сцене, излагая Марку-Гамлету результаты обращения взора внутрь себя.
«Спасите!» – только и думает она, взлетая на сцену и пытаясь сделать вид, что уже давно там.
Подлый занавес сдвигается – и Мария-Гертруда оказывается лицом к лицу с Призраком так, что становится глупо отрицать, что она его не видит.
Апофеозом идет основной скандал, после которого Юлия-Офелия откровенно плюет на все, говорит: «Все, я утопилась». И демонстративно садится на передний ряд, всем своим видом показывая, что она выкрутилась – теперь очередь других.
Актеры поют дрожащими голосами, у всех чугунные головы, свет вытворяет черт знает что, музыканты будто впервые играют свои партии. Ноги у всех ватные, языки горят, слова вываливаются из памяти.
Будет ли финал этому всему?
Наконец Юлия, поднявшись, делает знак:
– Стоп! – Открывает рот, точно желая что-то сказать, но машет рукой. – Все свободны.
Когда стаи шатающихся зомби, до недавнего времени бывших воодушевленными, подающими надежды актерами, удалились прочь, в зале остались лишь Юлия, не имеющая сил, чтобы снять все эти Офеличьи накидки, и Мария, которая чувствует себя так, точно на самом деле отхлебнула вина с крысиным ядом. Где-то по театру блуждал тенью своего брата Алексей-Клавдий, то ли отдуваясь, то ли прячась ото всех.
В темном зале скрывался Гуров, который все это время честно пытался не смотреть на прилюдные конвульсии агонизирующих актеров. Наверное, есть что-то хуже незваного зрителя генерального прогона, таящегося во тьме зрительного зала, но представить себе это явление непросто. Полковник сто раз пожалел о своих неформальных методах и проклял фантазии. Но дело есть дело, сам заварил. Он набрал номер Крячко.
Глава 25
Подошел Алексей, все еще в гриме и костюме Клавдия:
– Что, уже разошлись?
– Угу.
– Юля, я говорил тебе, что еще рано давать премьеру. Они же все больные…
– Это их нормальное состояние, хроническое. Ты не сипишь? – обратилась Юля к Марии.
– Вроде бы нет.
– И ты не сипишь?
– Нет, – пожал он плечами.
– И я не сиплю. Эти бездельники постоянно болеют всем, от ангины до простатита. Нет смысла откладывать.
– Они ни слова не помнят.
– Помнят. А не вспомнят – опозорятся.
– Юляша…
– Все! Если ты так настаиваешь – не будем играть. Звони всем и отменяй.
– Кому – всем?
– Телевидение, радио, флюэнсеры и прочая нечисть – тебя сожрут с кашей, и можешь быть уверен, что больше ты их не соберешь.
– Ни-ког-да, – подтвердила Мария, делая глоток, – отменное вино.
Хлопнула входная дверь.
– Кого там черт принес? – удивилась Юлия, поднимаясь и оглядываясь.
В зрительный зал вошли двое – скромно одетый худощавый молодой человек и улыбчивый коренастый мужчина.
– Доброго всем вечера, – сказал крепыш, – позвольте представиться: полковник Крячко Станислав Васильевич.
– Рожнов Степан Александрович, – назвался молодой человек, – следователь.
– Следователь? – светски улыбаясь, осведомилась Мария. – Это интересно.
