— Какой ты добрый, Сванте. Ты придешь к нам завтра утром? — почти шепотом, преодолевая застенчивость, спросила Полли.
— Непременно, если ты этого хочешь, — твердо пообещал Сванте Странд.
После его ухода нижний этаж опустел. Свет на кухне был погашен: Лиселотт уже перемыла посуду, а заодно и чужие кости. На веранде при полном освещении дремал Еспер.
Полли погасила часть лампочек, стараясь не прислушиваться к тому, как бушующее озеро плещется у самого порога веранды.
Была полночь, девушка продрогла в своем шелковом свитерке. В холле второго этажа тускло светил ночник.
Где-то скрипнула дверь, заурчала водопроводная труба. Полли юркнула в свою комнату и впервые пожалела, что в доме Альберты на дверях нет надежных замков, ей ужасно хотелось запереть свою дверь.
В это же время в спальне Альберты Эдуард Амбрас думал примерно о том же.
Он был уверен, что сегодня к нему пожалуют гости, и потому даже не стал раздеваться, только скинул ботинки и положил медальон на ночной столик.
И хотя Эдуард ждал совсем другого посетителя, он ничем не выдал своего удивления.
— Прости, что я врываюсь так поздно, — сказал Рудольф Люнден, — но мне хочется сегодня же уладить возникшие между нами недоразумения. Я пришел извиниться перед тобой.
Вместо пасторского сюртука на нем был халат из шотландки. Красная клетка подчеркивала его широкие плечи и высокий рост. Может, она подчеркивала и цвет его лица, но в полумраке этого не было видно.
Мужчины уселись за маленький столик возле балконной двери.
— Можешь не извиняться. Ты ни в чем не виноват, — сказал Эдуард, закуривая сигарету.
— Виноват. С самых похорон Альберты я относился к тебе враждебно, с предубеждением и уверял всех, что тебе не место в нашем узком семейном кругу. Признаюсь, я посрамлен. Больше чем кто-либо из нас, ты в этом доме на месте. Ты единственный представитель семьи Фабиан, и не надо забывать, что твой отец раньше нас всех имел отношение к приходу святого Улофа. Он вспоминал когда-нибудь Швецию, свое детство?
— Сомневаюсь. Зато моя бабушка Пепита всю жизнь помнила разные истории и постоянно их рассказывала. Одна из них про вашу церковь.
— Не может быть! А что именно?
— Она рассказывала, что в церкви хранится средневековая скульптура святого Улофа.
Пастор удовлетворенно кивнул.
— Да, это бесценная, удивительная скульптура, — начал он, — примечательна она тем…
— Я знаю, — перебил его Эдуард, словно нетерпеливый школьник. — Она примечательна тем, что изображает не шведского святого, а норвежского. Раньше его почитали только в Нидаросе, в Тронхейме. Но голпы монахов и других странников конными или пешими тянулись туда из более южных мест. Скульптура в вашей церкви доказывает, что путь их лежал через пустоши вокруг Лубергсхют-тана. Пепита весьма проникновенно живописала, какие муки им приходилось терпеть в ваших лесах.
— Подумать только! — воскликнул пастор. — И это в Латинской Америке! А что она еще вспоминала?
— Она рассказывала о господской усадьбе в Лубергсхюттане. О книгах и картинах, о том, что она уехала оттуда, не претендуя на это богатство. Но думаю, Франс Эрик выплатил своей мачехе и ее сыну их долю. Именно эти деньги и помогли ей с инженером Хамбрасом уехать в Венесуэлу и там обосноваться.
— Похоже на правду, — согласился пастор. — Как раз тогда Франс Эрик получил миллионное наследство от своей почти столетней бабушки и, по его словам, все до последнего эре вложил в производство, результат не замедлил сказаться.
— Однако кое-какие драгоценности Пепита все-таки увезла, — продолжал Эдуард. — Например, этот медальон. Она его обожала, называла Францискиным и считала, что он приносит удачу. Поэтому, когда у отца появился золотой скорпион, она подарила ему медальон в качестве футляра для амулета.
— Я вижу, она не забыла Лубергсхюттан. А какие-нибудь связи с родиной у нее сохранялись?
— Ей было не до того. Они постоянно переезжали с места на место. При этом она всегда жила в тревоге за отца. Перед смертью она мне сказала: «Береги медальон. Отвези его на родину, к Франциске и святому Улофу. Мне не следовало забирать его из Швеции».
— Сделанного не воротишь, — проговорил пастор. — Благодарю за беседу. Ну, пойду, иначе я тут задохнусь от твоего дыма.
— Разве здесь накурено?
— Тебе тоже ничего не стоит отравиться угарным газом, — предупредил пастор. — У тебя нарушено обоняние. Как ты обходишься без сигарет во время дежурства в больнице?
— В помещении для медицинского персонала курить не запрещают. И в Дании тоже…
— Да, кстати. Зря ты сегодня так обидел Мирьям.
— Это она меня обидела.
— А вчера? Когда ты на кухне разглагольствовал о своей нищете и богатой наследнице. Разве это было необходимо?
— Но это правда. Вчера это была еще правда.
— Такой уж ты правдолюбец? Знаешь, как говорят у нас в Смоланде? — Взявшись за ручку двери, пастор Люнден медленно и отчетливо произнес: — С чертом дело имеют дважды—когда выбирают пастора и когда делят наследство.
Эдуард разделся, натянул черную пижаму и отправился в ванную. Проглотив две таблетки снотворного, он вернулся в уютную, но прокуренную комнату.
— Один гость ушел, другой пришел. Что тебе нужно?
— А как ты думаешь?
— Никаких ссор, — отрезал он. — На сегодня хватит. Мирьям поднялась с кровати и подошла к нему так близко, что ее белокурые волосы защекотали ему лоб, а шелковая сорочка коснулась его тела.
— Я хочу знать, — прошептала Мирьям, губы ее приходились на несколько сантиметров выше его уха. — Я хочу знать все о медальоне, об амулете…
— Только не сегодня!
Резким движением Эдуард оттолкнул ее, и она отлетела к кафельной печи.
— Для меня это важно, слышишь? Для нас обоих важно, — процедила Мирьям сквозь зубы. — Так или иначе, ты все время обманывал меня, скрывая свои истинные намерения. А я не люблю, когда меня обманывают и используют для своих целей.
— Господи, Мирьям, давай выясним отношения в другой раз, а то я уже принял две таблетки снотворного. Чего я не люблю, так это когда в час ночи меня допрашивают о моих истинных намерениях.
— Ну, нет, так легко ты от меня не отделаешься! Какого черта ты до сих пор прятал свой медальон? Боялся обнаружить, что мы с тобой фактически родственники?
Молчание Эдуарда вдохновило Мирьям на новую тираду:
— А Альберта! Бедная старуха думала-гадала, написала в феврале новое завещание. Зря беспокоилась. Если б ты на крещенье, когда был здесь впервые, назвал свое истинное имя. Или… — Пальцы Мирьям скользнули по шнурку вьюшки. — Или ты все-таки открылся ей, только в другой раз?
— В другой раз я ее не видел, — сухо ответил Эдуард.
— А на пасху? — намекнула Мирьям. — Вечером в понедельник? Когда я ждала тебя у «Трех старушек»? Молчишь? Как прикажешь понимать, что…
Эдуард Амбрас распахнул дверь спальни.
— Я принципиально не отвечаю на оскорбительные намеки. Сделай милость, иди отсюда, пока я тебе не врезал.
Выкурив последнюю сигарету, он растянулся на постели Альберты, погасил лампу и мгновенно уснул.
На рассвете он спал беспробудным сном. И не слышал, как щелкнула дверь, не слышал шагов, приглушенных мягким ковром.
Не видел руку, схватившую медальон, оставленный на ночном столике.
Блеснул золотой скорпион.
Он крепко спал и не почувствовал боли от укола, когда ему в шейную вену вонзилась смертоносная игла.
Амулет, которому он доверил свою жизнь, погубил его.
Убийство
15. КТО ЗНАЕТ МАЛО, СУДИТ СКОРО
В понедельник утром черный «мерседес» комиссара Вийка возвращался в Стокгольм. День был серый, и в воздухе висела изморось, правда, ветер стих, и комиссар больше не опасался, что добротную виллу его матери затопит водой.
Город отделался сравнительно легко, зато в других местах стихийное бедствие нанесло большой ущерб. Озимые были уничтожены, весенний сев задерживался. Затопленные предприятия остановили работу, на муниципалитет свалились огромные непредвиденные расходы по эвакуации шахт, починке насосных станций и плотин, строительству новых дорог и мостов. В полной беспомощности люди смотрели, как неуправляемая сила прямо на глазах разрушает их дома.
В Арбуге Кристер услышал, что из-за паводка движение по шоссе Е-18 и Е-3 сильно сокращено или даже вовсе перекрыто. По крайней мере, не надо ломать голову, какое из них предпочесть.
В одиннадцать часов по полицейской рации его вызвали обратно в Скугу.
— На одной из прибрежных вилл обнаружен труп. Обстоятельства подозрительные. Адрес: Хюттгатан… Повторяю. Обнаружен труп, похоже, это убийство. Возвращайтесь.
Кристер Вийк вздохнул, но стал разворачивать машину. Он жалел, что так безоговорочно пообещал две вещи: в два часа явиться в комиссию по уголовным делам и вечером успеть ко второму акту «Летучего голландца», в котором мечтательная Сента поет свою знаменитую балладу.
