в этот раз она была бы готова и смогла бы ответить. Он выше разве что на пару дюймов – но у нее руки и ноги длиннее. Мускулы жилистые, это да, но она бы поставила на свои.
Пришлось бы.
Но у него все еще был в руке пистолет.
Она села на уголок диванчика, ближний к двери.
Единокровный брат снял рюкзак с плеч, поставил на пол, сел в кресло.
– Вот теперь тут уютненько.
Во дворе, под крепнущим солнцем, Сэди стала подергивать лапами. Открылись мутные глаза. Она попыталась встать, но ее не держали ноги, и она легла снова, тяжело дыша и недоумевая.
Ее вырвало, живот крутило, она лежала, жалобно повизгивая. Хотелось, чтобы была Эдриен, и холодной воды хотелось.
Наконец она смогла встать, сделала, пошатываясь, несколько шагов. Снова ее стошнило. Медленно, пьяной походкой, она шла к дому. Хотелось снова заснуть, но еще больше хотелось, чтобы Эдриен. И вода.
Возле коврика для йоги она остановилась, понюхала. Чуть стало лучше, когда услышала запах Эдриен. Но был еще какой-то. Она его учуяла тогда, когда что-то укололо, а потом стало тошнить.
Человек. Незнакомый. Ей это не понравилось, она зарычала.
Подошла к дверям патио, но они были закрыты, и Эдриен не было видно внутри.
По ступеням идти было трудно и долго. Но там оказалась вода, и Сэди стала пить и не могла остановиться.
Миска для еды была пустая, но есть и так не хотелось.
Эдриен не пришла ее впустить, и Сэди стала ждать, как ее учили. Снова заскулила с надеждой. Потом посмотрела на лестницу.
Идти вверх не хотелось, хотелось войти в дом. Но она пошла к лестнице. По-собачьи вздохнула и двинулась вверх.
* * *
ДД держал пистолет ровно.
– Чертовски большой дом для одной тощей бабы.
– Это дом моей семьи.
– Так старичье-то гавкнулось ведь? Бабулю размазало в машине, а дедуля от старости дал дуба. Пиццу всю жизнь лепили. Может, я прихвачу себе кусок, когда мы тут закончим. А ты вся такая думаешь, ты особенная. Суперпуперважная со своими дивидишниками, стримами, блогом, где учишь людей, как жить, что есть, чтобы они вокруг тебя прыгали и твою дешевку покупали втридорога. Так вот, все это фигня. Что действительно было важно – это мой отец. Доктор Джонатан Беннетт. Мой отец, поняла?
– Да, он был преподаватель. Это очень важная работа.
– Умный он был, поумнее тебя. Поумнее всех вообще. С этой наркоманкой – моей мамашей – он только ради меня оставался. Потому что меня любил.
– Я знаю.
– Он меня защищал.
– Естественно, ведь вы – его сын.
– А из-за тебя он погиб. Это твоя шлюха-мамаша залетела и пыталась его обдурить. Ничего от него в тебе не вижу и не видел никогда, так что наверняка вранье. Но это не меняет того, что случилось. Она на него вешалась, как все они. Дураком надо быть, чтобы не брать, что само в руки плывет, а мой отец дураком не был.
Пусть говорит, подумала она, спокойно держа руки на коленях и продолжая прикидывать, что в комнате сойдет за оружие.
Бабушкин канделябр. Тяжелый, легко схватить и махнуть. Медная миска, которую Эдриен купила у Майи в магазине. Приличный вес, можно метнуть. Нож для бумаг у нее на столе, ножницы в среднем ящике. Острые.
Пусть говорит, поддерживай разговор.
– Ни одна другая не имела от этого ребенка и ни одна такого не утверждала. Зачем вы их убивали?
– Эта пронырливая сука, что ты наняла, добралась до того мудака-репортера? Он еще об этом пожалеет. А она уже пожалела.
Ее окатило холодом, по коже побежали мурашки. В животе что-то противно дернулось.
– Что вы хотите этим сказать?
– Она тоже думала, что она хитрая, но меня ей не перехитрить. Я сын своего отца. Вчера вечером я ее замочил и бросил истекать кровью на улице.
– Боже мой!
Эдриен, ухватив себя за локти, качнулась на диване.
– Сама напросилась. Нечего было соваться в мой дом и пытаться выпытывать про меня у моей сестры. Нет, Никки болтать не будет.
– Вы… вы убили свою сестру?
– Пока нет. – Он хихикнул и снова осклабился. – Но когда убью, виновата опять будешь ты. Это ты наняла проныру, ты втравила Никки в это дело. Значит, ты их обеих и убила, как ты убила моего отца. Ты мне, сука, жизнь к херам сломала, ты убила единственного человека в мире, который меня любил. Тебе вообще на свет появляться не следовало.
– Ничто из того, что вы делаете, его не вернет.
– Знаю! – Он ударил кулаком в подлокотник кресла. – Ты думаешь, я, блин, этого не знаю? Думаешь, я совсем дурак?
У нее теперь сердце колотилось в горле толчками такими же дикими, как ярость в его глазах.
– Нет, но я не понимаю, чего вы хотите добиться, убивая. Я пытаюсь понять.
– Я за него мщу, идиотка. То, что делает сын, настоящий сын, когда убивают его отца.
Нет, урезонивать его бессмысленно, поняла она. Но можно потянуть время.
– Вы думаете, он бы хотел, чтобы вы так поступали? Всю свою жизнь посвятили убийствам? Вы говорили, он вас защищал. Хотел для вас лучшей жизни. Вы могли бы стать преподавателем, как он. Или поэтом – ваши стихи затягивают.
– Он меня учил стоять за себя! – Человек с пистолетом ткнул себя в грудь большим пальцем левой руки. – И я стою за себя и за него. Мои стихи – это дань ему. А лучшее я оставил напоследок.
Левой рукой он расстегнул молнию на клапане рюкзака и вытащил аккуратно сложенный лист бумаги.
– Хочешь, чтобы я тебе это прочел?
Она не ответила, подобралась. Придется напасть, решила она. Если он все равно будет стрелять, она не станет этого ждать, как беспомощная слабачка.
ДД откашлялся:
И наконец, и наконец мы встретились с тобой,
Как это было нам давно назначено судьбой.
Я месть свершу, как даст мне бог,
Услышу твой последний вздох.
Стряхну я с пальцев кровь твою
И песнь победы запою.
Он засмеялся ухающим смехом и отложил листок.
– Песнь победы! Я добавил еще пару строк, потому что хотел чуть-чуть веселья и легкости в конце – у меня же сегодня счастливый день, воистину красный день календаря! И чуть-чуть иронии, потому что я тебя сейчас до смерти забью к хренам.
Он встал. Эдриен сделала вдох и приготовилась броситься на него.
Сэди в яростном
