— Пусто здесь у вас, — попыталась я заговорить с женщиной.
— Отделение для буйнопомешанных, — коротко ответила женщина, потом помолчала немного и добавила: — У нас всего трое больных было в этом крыле — двоих вчера перевели в главный корпус. А этого новенького — бандита, к которому вы все ходите, вряд ли скоро отсюда переведут куда-нибудь.
— Почему? — поинтересовалась я.
— Обычно в это крыло помещают алкоголиков, у которых приступы… белой горячки протекают не так, как у других, — пояснила женщина, — они побуйствуют, кризис минует и мы их переводим. А ваш бандит — дело другое. У него паранойя в открытой форме.
— Это поддается лечению? — спросила я.
— Практически никогда, — ответила женщина, — то есть улучшение наступить может, а вот о полном выздоровлении даже и говорить не приходится. А в случае с этим больным… восемнадцатым… Петров его фамилия, кажется?
— Да.
— Случай с этим больным особенный. Болезнь началась вследствие сильнейшего потрясения. Больной почти полностью потерял рассудок. Мания преследования, постоянные галлюцинации… При таком течении болезни человек обычно считается обреченным. Я думаю, что улучшения в его состоянии не предвидится, — закончила женщина, — по крайней мере в ближайшие полгода.
Я сочувственно качнула головой.
— Вот мы и пришли…
Женщина остановилась напротив одной из дверей.
— Только недолго, — сказала она мне, — через два часа ему процедуры назначены, а после посещения вашими коллегами у восемнадцатого… у Петрова всегда ухудшается состояние. Буйствует он.
Женщина потянула засов кормушки. Лязгнув, открылось окошечко.
— Пожалуйста, — сказала она.
— Что это? — удивилась я. — Вы мне не откроете дверь?
— Ни в коем случае, — женщина даже усмехнулась, — разговаривайте через окошко. Он ведь буйный, его поведение непредсказуемо, он нападет на вас, что-нибудь случится, а отвечать буду — я.
— Ничего не случится, — заверила я, — я сумею постоять за себя. Откройте дверь.
— Исключено, — сказала женщина, и лицо ее словно постарело.
«Как же мне быть? Ведь через окошко мне ни за что не установить более или менее устойчивый контакт, — подумала я, — как же мне…»
— Послушайте, — сказала я, — если я буду общаться с больным через окошко, то он бессознательно будет сопоставлять меня с теми… кто его здесь задерживает. К тому же Петров сидел в тюрьме, и он должен сохранить воспоминания о таких дверях — с глазком и окошечком для выдачи пищи. Другое дело, если я присяду с ним рядом и спокойно поговорю. Обещаю вам, что ничего не случится.
Женщина в белом халате задумалась.
— С точки зрения психологии правильный подход, — проговорила она. — А вот у тех ваших коллег, которые до вас приходили, допрос не получился скорее всего из-за того, что они общались с больным через окошко для выдачи пищи… Но взять на себя такую ответственность и пустить вас в палату…
— Обещаю вам, что все будет в порядке, — снова сказала я.
Женщина поколебалась еще минуту и решилась наконец.
— Хорошо, — вздохнула она, — только… Напишите мне расписку, что вы… ну и так далее. Вот листок из моего блокнота и ручка.
— С удовольствием! — воскликнула я и мгновенно написала требуемую медсестрой расписку. — Открывайте, — попросила я.
— Я буду неподалеку, — сказала женщина, — если что-нибудь случится — кричите, я тут же подам сигнал тревоги. Дверь я закрывать не буду.
— Хорошо, хорошо…
— И еще одно, — предупредила она, — не спрашивайте его, пожалуйста, напрямик о том дне, когда он… При воспоминании о своем потрясении больной впадает в беспокойство и может сделаться буен. Он сейчас, правда, в смирительной рубашке, но вы себе не представляете, на что способны больные, когда у них обостряется заболевание…
— Я приму к сведению.
Лязгнуло железо, и толстая, обитая металлическими пластинами дверь отворилась.
Я вошла в палату…
* * *
Палата почти ничем не отличалась от тюремной камеры-одиночки. Парашу заменял по горло забитый испражнениями унитаз, нары — койка, прикрученная ножками к полу; а стены были обиты какими-то мягкими матерчатыми пластами, вроде спальных матрацев, — видимо, для того чтобы пациент в припадке не разбил себе голову.
На койке, забравшись туда с ногами, сидел крупный мужчина. Он был коротко стрижен и давно не брит, почти совершенно заплывшие глаза его были покрасневшими. Красен был и его нос — с горбинкой от давнего перелома. Спеленутый смирительной рубашкой и горбоносый, он походил на больную поникшую птицу.
— Здравствуй, Никита, — сказала я, усаживаясь рядом с ним на койку.
— Чего… надо?.. — отрывисто проговорил он. — Ты это… доктор?
— Да, — сказала я, — решено перевести тебя на другой режим, если ты, конечно, будешь вести себя прилично. Вот я и пришла поговорить с тобой по этому поводу.
Петров поднял на меня больные глаза. Из его носа текло прямо на смирительную рубашку.
— На какой режим? — спросил он. — Мне и здесь хорошо. Тут дверь такая… прочная.
— Хорошая дверь, — похвалила и я, — у нас в каждой палате такая… Тогда, Никита, ты сам лучше скажи, чего бы тебе хотелось?
Петров долго молчал, уткнувшись подбородком в грудь. Шмыгал носом. Несколько раз в видимом испуге оглянулся на голую стену палаты.
— Я тебя не тороплю, — проговорила я, — подумай, подумай…
Но Петров не стал больше думать. Он вдруг резко подался ко мне, будто хотел ударить меня головой в лицо. Я инстинктивно вскочила.
Петров снова рванулся ко мне, но — спеленутый — упал с койки, разбив себе лицо.
— Доктор! — захрипел он, когда я наклонилась к нему. — Мне бы не здесь быть… Мне бы не в больничке…
Он извивался на животе, пытаясь подняться. По его покрасневшему от натуги лицу бежали две тонкие струйки крови — из разбитого носа через губы на подбородок и из рассеченной брови — по щеке.
— Доктор! — Голос его звучал сдавленно. — Мне бы лучше закрыться… В СИЗО бы мне лучше! Тут больно страшно одному… И охрана тут, наверное, плохая… Лучше на нарах с пацанами, чем тут одному… Я боюсь… Я все жду, что он ко мне придет… Он все может, он… если захочет, сюда легко пройти может…
Он резко вдруг замолчал, словно захлебнувшись.
Огромного труда мне стоило перетащить тяжелое тело обратно на койку. В двери открылось окошко, там показалось встревоженное лицо женщины, — видимо, она услышала крики Петрова. Я знаком показала ей — «не мешайте». Она удивленно кивнула и исчезла, с лязгом захлопнув окошко.
— А теперь успокойся и расскажи мне по порядку, чего ты боишься, — как можно мягче выговорила я, вытирая кровь с лица снова водворенного на кровать Петрова.
Он судорожно выдохнул и замотал головой.
«Хорошо, — подумала я, — так не вышло. Не будет он рассказывать мне ничего про Осокина. Тогда пойдем другим путем… Нужно узнать, как Петров со своими боевыми товарищами оказался в том злополучном дворе».
— Послушай, — сказала я, — чтобы тебя перевести в тюрьму, нужны какие-либо факты, подтверждающие, что ты… совершил что-то незаконное.
— Во всем… Во всем признаюсь! — закричал Петров. — Только вытащите меня отсюда. Я здесь уже не могу… Он… — Тут Петров снова боязливо оглянулся и прикрыл глаза. — Он уже два раза приходил ко мне, — шепотом сообщил он, — вон из той стены выходил… Понимаешь? Мне нужно выбраться отсюда! А мусора, которые приходили, наоборот, говорили — не бойся, мы тебя не посадим. А я больше всего боюсь, что меня здесь опять одного оставят… На целые дни… А ночью…
Петров снова зажмурился.
— Скажи мне, — осторожно начала я, — за последние дни ты совершил что-нибудь… противозаконное? Например, что ты делал накануне того самого вечера, после которого ты оказался сначала в милиции, а потом в психушке?
Петров открыл глаза и немедленно завел их к потолку.
— Тогда… — протянул он. — Ну, я плохо помню, что было… А! Вот — шеф послал меня с пацанами должок вытрясти с одного козла… Ну, как обычно все было — по морде пару раз, стволом в ухо потыкали… По почкам постучали…
— Отлично, — сказала я, — нанесение тяжких телесных повреждений… Угроза убийства. Деньги-то забрали у того коз… человека?
— А как же!
— Ограбление, значит. Неплохо. Тебя уже можно упечь. Продолжай в том же духе.
Петров на мгновение просиял, даже что-то вроде улыбки появилось на его лице.
Он заговорил быстрее:
— А вечером еще в баре разборка была с братвой из Самары. Они с наших пацанов, которые на трассе между Самарой и нашим городом работают, хотели бабки снять. Типа — за территорию. Ну, постреляли там… — Петров возбужденно шмыгнул носом, — постреляли и разбежались, пока мусора не подъехали. Я одного самарского урода, кажись, зацепил…
