— Доктор…
— Внешне он вроде бы никому зла не причинял. Жил себе под мостами, попивал красное винцо из бутылки и расхаживал по улицам с рекламным щитом на спине.
— Вот видишь!
— И тем не менее кто-то спустился ночью на нижнюю набережную и, воспользовавшись тем, что он спал, нанес ему по голове удар, который вполне мог бы оказаться смертельным, после чего волоком дотащил его до Сены, откуда его вытащили лишь чудом. И этот некто имел мотив. Говоря иначе, сознательно или нет, но Тубиб породил в нем стимул устранить его.
— Он все ещё в коме?
— Да.
— Надеешься что-нибудь вытянуть из него, когда он сможет говорить?
Мегрэ пожал плечами и начал набивать трубку. Чуть позже они потушили свет и уселись у открытого окна.
То был спокойный и полный неги вечер, когда между фразами провисала длительная пауза, что совсем не мешало им чувствовать себя очень близкими друг другу.
Когда на следующий день утром Мегрэ пришел на службу, погода по-прежнему оставалась великолепной, столь по весеннему ясная и радостная, что и накануне, а вчерашние зеленые точки на деревьях уже сменились настоящими листочками, пусть даже совсем ещё тонкими и нежными.
Едва комиссар присел за свой стол, как появился Лапуэнт, не скрывавший своего игривого настроения.
— К вам пара клиентов, патрон.
Он, не менее, чем мадам Мегрэ вчера вечером, был горд собой и выказывал нетерпение.
— Где они?
— В зале ожидания.
— Кто такие?
— Хозяин красного «пежо» и друг, сопровождавший его вечером в понедельник. Моей заслуги в том, что владельца машины так быстро отыскали, не так уж много. Вопреки тому, что можно было бы предположить, в Париже автомобилей такого типа мало, а тех, у кого в номере имеются две девятки, и того меньше — всего три. Одна из них уже неделю, как в ремонте, вторая вместе с хозяином сейчас в Каннах.
— Ты допросил этих двоих?
— Задал всего два-три вопроса. Предпочитаю, чтобы вы сами с ними встретились. Позвать?
В поведении Лапуэнта проскальзывала некая таинственность, будто он подготовил Мегрэ какой-то сюрприз.
— Валяй…
Он ждал, сидя на стуле, и в кармане у комиссара, словно талисман, покоился разноцветный стеклянный шарик.
— Месье Жан Гийо, — возвестил инспектор, впуская первого посетителя.
Им оказался мужчина лет сорока, среднего роста, одетый с определенной изысканностью.
— Месье Ардуэн, чертежник.
Второй выглядел повыше Гийо, был более худым и на несколько лет моложе своего приятеля и, как вскоре убедился Мегрэ, заикался.
— Садитесь, господа. Как мне доложили, один из вас является владельцем «пежо» красного цвета.
Не без некоторой гордости руку поднял Жан Гийо.
— Это моя машина, — подтвердил он. — Купил её в начале зимы.
— Где вы живете, месье Гийо?
— Улица Тюренн, недалеко от бульвара Тампль.
— Ваша профессия?
— Агент по страхованию.
Было видно, что его несколько впечатляло то, что он оказался в одном из кабинетов здания Уголовной полиции и что с ним беседует главный комиссар, но при этом они в коей мере не выглядел испуганным. Более того, он даже с любопытством зыркал глазами во все стороны, как если бы собирался впоследствии рассказать друзьям об этом встрече со всеми деталями.
— А вы, месье Ардуэн?
— Я жи… живу в т… т… том же д… д… доме.
— Этажом повыше, — помог ему Гийо.
— Вы женаты?
— Хо… хо… холост.
— А у меня жена и двое детей, девочка и мальчик, — выпалил, не дожидаясь вопроса, Гийо.
Лапуэнт, стоявший у двери, чему-то слегка улыбался. Оба посетителя, каждый на своем стуле и со шляпами на коленях, казались хорошо спевшимся дуэтом.
— Вы друзья?
Они ответили хором и настолько одновременно, насколько это позволяло сделать заикание Ардуэна.
— Очень близкие.
— Знаете ли вы Франсуа Келлера?
Они с удивлением переглянулись, словно впервые в жизни услышали эту фамилию. Чертежник спросил:
— К… к… кто это?
— Долгое время работал врачом в Мюлузе.
— Никогда там не был, — заверил Гийо. — А что, он утверждает, что знает меня?
— Чем вы занимались в понедельник вечером?
— Как я уже заявил вашему инспектору, я даже не подозревал, что это запрещено…
— Расскажите подробно, что вы делали?
— Когда я вернулся домой к восьми часам из поездки в западные пригороды Парижа, жена отвела меня в уголок, чтобы не слышали дети, и сообщила мне о Несторе…
— Кто он такой?
— Наша собака. Огромный датский дог. Ему было уже двенадцать лет, и он очень ласково вел себя в отношении наших ребятишек, которых он, так сказать, знал с пеленок. Когда они были совсем маленькими, он ложился у их кроваток, и даже я еле осмеливался к ним подходить.
— Итак, ваша жена сообщила, что…
— Не знаю, держали ли вы когда-нибудь у себя датского дога. Вообще-то они живут, уж не знаю почему, меньше, чем собаки других пород. А в последнее время ещё и страдают чуть ли не всеми человеческими недугами. Вот уже несколько недель, как Нестора почти полностью парализовало, и я предложил отвезти его к ветеринару, чтобы усыпить. Но жена воспротивилась. Когда я в тот день вернулся к себе вечером, то узнал, что Нестор впал в агонию, и супруга, чтобы не травмировать детей этой жуткой сценой, попросила нашего друга Люсьена помочь перенести собаку к нему в квартиру.
Мегрэ взглянул на Лапуэнта, тот ему подмигнул.
— Я сейчас же поднялся к Ардуэну с целью выяснить, в каком состоянии находился дог. Бедный Нестор уже отдавал концы. Тогда я позвонил нашему ветеринару, но мне ответили, что он в театре и вернется не ранее полуночи. Мы прождали более двух часов, наблюдая, как он, бедняга, мучился. Я сел на пол, а он положил голову мне на колени. Его тело сотрясали конвульсии…
Ардуэн согласно кивал головой, потом попытался вставить реплику.
— Он… он…
— Он умер в десять тридцать, — перебил его страховщик. — Я пошел к себе и известил жену. Сам остался в квартире, где дети уже спали, а она пошла попрощаться с Нестором… Слегка перекусил, так как не ужинал в тот вечер. Признаюсь, глотнул пару рюмок коньяка, чтобы взбодриться, а когда супруга вернулась, отнес бутылку Ардуэну, на которого эта смерть произвела столь же тягостное впечатление, как и на меня.
В целом, маленькая драма рядом с другой.
— Вот тогда-то мы и задумались, что делать с трупом собаки. Я слышал, что для них устроили специальное кладбище, но, как я полагаю, это стоит немалых денег, и к тому же я не могу себе позволить потерять целый рабочий день, чтобы заниматься этим вопросом. А у жены тоже нет времени…
— Короче, — потребовал Мегрэ.
— Одним словом…
Гийо запнулся, потеряв нить своих мыслей.
— Мы… мы… мы…
— Нам не хотелось в то же время бросать Нестора где-то на пустыре. Вы представляете себе размеры датского дога? А раскинувшись на полу в столовой Ардуэна, он казался ещё более громадным и внушительным. Коротко говоря…
Он был доволен, что вернулся к тому месту своего рассказа, когда его прервали.
— В нескольких словах… Мы решили утопить его в Сене. Я опять пошел к себе и отыскал мешок из-под картошки. Но он оказался недостаточно большим, так что лапы Нестора торчали наружу. Мы с большим трудом спустили груз по лестнице и разместили его в багажнике машины.
— Во сколько?
— В одиннадцать часов десять минут.
— Откуда вы узнали столь точно время?
— Потому что консьержка ещё не спала. Она видел, как мы тащили мешок, и поинтересовалась, что произошло. Я ей объяснил. Дверь дворницкой была приоткрыта, и я машинально взглянул на настенные часы, они и показывали десять минут двенадцатого.
— Вы сказали, что собрались бросить пса в реку, так? Вы сразу же отправились к мосту Селестэн?
— Он ближе остальных к нашему дому.
— Вам потребовалось всего несколько минут, чтобы добраться туда. Надеюсь, вы не останавливались по дороге?
— Нет, когда ехали туда… Причем самым коротким маршрутом. Понадобилось, наверное, минут пять. Я ещё колебался, стоит ли спускаться на машине по пандусу прямо к Сене. Поскольку никого поблизости не было видно, я рискнул…
— То есть, ещё не было и половины двенадцатого?
— Ручаюсь, нет. Вы сами увидите… Мы взяли мешок с собакой и кинули его в воду.
— Так никого и не заметили при этом?
— Никого.
— А стояла ли там поблизости баржа?
— Верно, была. Мы даже углядели проблески света внутри.
— Но самого речника не видели?
— Нет.
— И вы не ходили к мосту Мари?
— Никакого резона идти дальше у нас не было. Мы бросали Нестора в Сену, стараясь не отходить далеко от автомобиля.
Ардуэн все время поддакивал, иногда открывал рот, чтобы вставить слово, но затем, обескураженный, вновь закрывал его.
