– Скажи, Зина, кто мог желать смерти Снежане?
– Да никто. Считается, что нельзя говорить о покойнике плохо. Но, если уж совсем честно, Снежанка была круглой дурой. Круглее просто не бывает. И бездарной актрисой. Между прочим, Федор Иваныч предложил ей играть Машу только потому, что роль никакая: серая-серая мышка. Нюхает табак да нюнит: ах, как я несчастна, как я люблю Константина Гаврилыча!
– А в жизни Снежана была другой?
– Свистулька, как моя бабушка говорит. В башке даже не ветер, а целый ураган. Торнадо. Удивительно, как она вообще слова роли запоминала. Я бы близко ее к сцене не подпустила.
– Ее в театре любили?
– Парни, наверное, хотели с ней переспать. Да и она сама была не прочь.
– И с кем она спала?
– Да почти со всеми пацанами. Миха, наверное, – последний. Впрочем, я над ними свечку не держала.
– Мог кто-то приревновать Снежану к Михе и угрохать?
– Приревновать? Кого? Снежанку? Взбредет же такое в голову! Она же просто честная давалка. Честных давалок ревнуют, как, по-вашему?
– Ладно, повернем по-другому. А что, если ее убили из-за Михи? Кто-то был тайно влюблен в Миху и от ревности…
– Господи! – вскрикивает Зинка и хохочет. – Да вы что! Кому он нужен! Только Снежанка, которой все равно, с кем и как… Вы Миху видели?.. Нет? Много потеряли. Такого размазню надо еще поискать. Федор Иваныч не зря дал ему роль слюнтяя Медведенко – это же Миха. Собственной персоной.
С любопытством гляжу на нее. Она не похожа на примитивную шлюху. И на актерку не смахивает. Скорее служащая, администратор средней руки, рациональная и цепкая. Это ощущаешь мгновенно. Но что-то точит девчонку изнутри, сидит в ней, как гвоздь. Глаза уставшие и отчаянные.
Машет худущей рукой.
– А-а, надо же мне кому-нибудь высказаться. Так уж лучше вам… Миха, Снежанка… Да плевала я на этих уродов! Их жалеют. А кто пожалеет меня?!
Я люблю Сержа! Ведь понимаю, что фанфарон, самовлюбленный фигляр. А все равно люблю! Ведь это я уломала Федора Иваныча, чтобы дал мне роль Аркадиной. Потому что она – любовница Тригорина, а его играет Серж. Так что теперь я могу смело душить Серженьку в объятьях и говорить – открыто, прилюдно: «Мой прекрасный, дивный. Ты, последняя страница моей жизни! Моя радость, моя гордость, мое блаженство. Если ты покинешь меня хотя на один час, то я не переживу, сойду с ума, мой изумительный, великолепный, мой повелитель!..»
От этого внезапного признания застываю с отвисшей челюстью. Но что-то надо сказать, и я спрашиваю:
– Он знает, как ты к нему относишься?
– А как же. Было у нас объяснение. В ногах у него валялась. Бог ты мой, как вспомню, так вздрогну. – Зинка криво, вымученно улыбается. – Вроде бы договорились, что все останется как есть. Это его устраивает.
– А тебя?
Не отвечает. Плачет, сотрясаясь, заслонив ладонью глаза.
И я понимаю, что несчастная Зинка – готовая кандидатша в самоубийцы. Серж в любом случае ее бросит. Зачем она ему? Я и рад был бы ее успокоить, но вряд ли неискренние слова утешения, все эти бла-бла-бла хоть на чуточку уменьшат неистребимое Зинкино горе.
Легко давать советы постороннего, глядя, как человек корчится от боли.
* * *
– Поздравляю с возвращением в мир свободных людей. А я думал, тебя надолго засадят.
Синие глаза Сержа смотрят холодно-иронично. Он не скрывает того, что не слишком рад освобождению Михи. Он всегда презирал этого упитанного медлительного парня, у которого нет ни крупицы актерского таланта.
– Туго пришлось?
– Да уж несладко, – неохотно отвечает малоразговорчивый Миха.
– Небось, наизнанку выворачивали, а?
– Вроде того.
– Значит, не нашлось у них против тебя никаких доказательств?
– Ну.
«Чертова бегемотина, – с неожиданной злостью думает Серж, – слова из него не вытянешь. А ведь этот идиот женился бы на потаскушке Снежанке, если б ее не грохнули. Она бы трахалась со всеми мужиками, а он терпел. Ревновал, мучился и терпел. Не пацан, а кусок студня».
А Миха горько и тяжело размышляет о том, что теперь в «Гамлете» ему не место. Всегда при виде его ребята станут шушукаться и переглядываться, даже если менты найдут истинного убийцу. В театре он отныне изгой, белая ворона.
Как же он не хотел сегодня идти на репетицию! Точно чья-то невидимая ладонь мягко, но настойчиво упиралась в грудь, останавливала – и все же он плелся вопреки собственному желанию, механически, как во сне, передвигая ноги. Потому что, при всей своей лени, он – человек ответственный. Вот уже год играет на сцене «Гамлета и других» и не пропустил ни одной репетиции.
Миха бессмысленно смотрит своими выпуклыми совиными глазами на здание театра – одноэтажный деревянный домишко, в котором некогда жили купцы или мещане, и в нем опять поднимается ужас, испытанный в квартире Сержа, когда, проснувшись, понял, что Снежана мертва.
В ту ночь он впервые познал женщину. Пускай это было на бесстыдной пьяной тусовке, пускай он и Снежана соединились по прихоти Сержа, но для него она все равно была первой, и должна была стать единственной!
Для девчонок он был полусонным беззлобным толстяком, не мужчиной и не женщиной – чем-то средним. Про него, посмеиваясь, говорили: «Миха – это ОНО». И он уже смирился с мыслью, что у него никогда не будет жены. Разве что клюнет какая-нибудь уродина, которой деваться некуда. Снежану он втайне любил и леденел от ужаса, представляя, как признается ей в своих сокровенных чувствах, а она презрительно захохочет в ответ.
И вдруг они оказались в одной постели, и это случилось просто, легко, помимо его воли.
Проснувшись и увидев ее, лежащую рядом с ним, он пришел в восторг, млея от счастья и нежности. Случившееся казалось чудом. Мгновенным, как бывает только в сказках, осуществлением мечты… Потом он притронулся к ней, ставшей такой близкой, такой единственной, и почувствовал на ладони липкую загустевшую кровь…
Миха передергивается от внезапно нахлынувшего холода, хотя на улице теплый вечер десятого июля.
– Ну что, несостоявшийся мокрушник, – блаженно потянувшись, Серж поднимается со скамейки, стоящей напротив входа в театр, – репетиция вот-вот начнется. Двигаем?
– Нет, – апатично заявляет Миха. – Я – домой.
– Как домой? А зачем тогда пришел, чудила?
– Да так…
– А репетиция? – изумляется Серж, жизнь которого накрепко связана с театром.
В ответ Миха молча покачивает крупной шаровидной головой и уходит, растворяется среди воскресных прохожих – ленивый неповоротливый толстяк, переполненный невысказанным горем и отчаянием.
* * *
Останавливаю свою «копейку» возле архитектурного института. И жду. Льет обильный дождь, стекая по лобовому стеклу. Из института – стайками и поодиночке – выпадают неунывающие студиозы. От одной из таких ватажек отделяется девчушечка и подбегает к моей тачке.
Предупредительно отворяю дверцу. Регинка плюхается рядом со мной, сбрасывает с головы капюшон, достает пачку сигарет, закуривает. И у меня слегка зависает сердчишко: на мгновение кажется, что это – актрисуля.
Но уже в следующее мгновение осознаю, что ошибся: в актрисуле – при всей ее наглости и продажности – есть некий аристократический шарм. А эта – плебейка, крепкая, шустренькая, черноволосая. Из нее так и прет неистовая энергия, которой хватит на десять нехилых мужиков. Антрацитовые глазенки так и горят на кругловатом лице. Когда улыбается, на щечках играют ямочки. Девочка-порох. В тридцать лет она станет бой-бабой, а в семьдесят – крутой старухой, которой палец в рот не клади.
– Ну, задавайте свои вопросы, – заявляет решительная Регинка. – Только побыстрее. Мне некогда фигней заниматься.
– Без проблем. Чтобы убить человека, нужно люто его ненавидеть. Кто, по-твоему, испытывал к Снежане такую злобу?
– Да никто. Девка простая, вроде меня.
– А ты простая?
– А то как же! Сейчас время простых. Главное, не брать в голову. Иметь бабло и наслаждаться жизнью.
– Но ты вроде бы архитектором собираешься стать. Разве они такие уж примитивные?
– А какие еще? Что нам стоит дом построить – нарисуем, будем жить… Но я, к вашему сведению, не архитектор, я – дизайнер костюма.
– Учишься на модельера?
– Ага. Признавайтесь, небось, представляете, что наш факультет – курсы кройки и шитья? Верно?
– Ни в коем случае! Наоборот, уважаю людей, которые умеют рисовать. Ты, наверное, классно рисуешь?
– Средне, – честно признается она. – Вот Зинка – настоящая художница. Не поверите, нарисовала всех артистов нашего театра. В виде разных зверей. Я, например, черная пантера. Так похожа, даже мурашки по коже.
– Давай вернемся к Снежане. В каком институте она училась?
– Кажется, в педе. Русский язык и литература.
– Собиралась быть учителем?
– Она что, больная?! Наверняка пристроилась бы куда-нибудь торговать или в турфирму.
