Князь закрыл глаза и тут же провалился в черную бездну.
Снов он не видел. Ни романтических, приятных, ни страшных кошмаров. Ночь словно вылетела из жизни без остатка. Никаких воспоминаний о ночи не осталось. Утро же началось с криков в коридоре, шума тележки с завтраком, лязга дверных замков.
В этом крыле «ШИЗО» были только одиночки: пять одиночек, шестая «дежурка». Вот и весь коридор.
Судя по тому, что завтрак подавали вскоре после подъема, сейчас было немногим больше пяти утра.
Его поднял окрик:
— Не лежать. Не сидеть.
Оказывается, ни лежать, ни сидеть на бетонном полу было нельзя.
Ночные «гайдамаки», учитывая, что Князь после процедур, не стали требовать от него соблюдения правил внутреннего распорядка. После процедур Семена и его команды мало кто мог бы простоять больше минуты. Но теперь настало утро, и дневные контролеры уже требовали своего.
— Если нарушишь правила, продлим срок в ШИЗО еще на 15 суток.
"Hy, столько я здесь, конечно, не просижу, — не сказал, а подумал Князь. — Либо сегодня, либо никогда. Впрочем, как это у Флеминга: "Никогда не говори «никогда». Тоже верно. Не будем зарекаться".
Он стоял в центре камеры, на холодном бетонном полу, и ждал, когда в раскрытой узкой амбразуре в дверях появится его «парчушка».
Из разговоров в камерах, в которых он побывал после своей «передислокации» в СИЗО, он знал, как кормят в ШИЗО. Зэки шутили: в «ШИЗО» трехразовое питание — понедельник, среда и пятница, остальные дни разгрузочные. Еще и так говорили: в «ШИЗО» есть дни «летные» и «нелетные».
"Летный" день означал 50 граммов черного хлеба специальной выпечки для «ШИЗО» и кружка кипятка. На обед — 50 граммов сырого рыхлого хлеба и суп с перловой крупой без грамма жира. Суп для «ШИЗО» тоже варился на кухне «СИЗО» отдельно. В подсоленной воде плавали одинокие крупинки или хребтинки неизвестных рыб. На ужин — опять 50 граммов хлеба и кружка кипятка.
"Нелетный" день был покруче. Одна кружка кипятка на день. И все.
Ему повезло: день был «летным».
Однако особо порадоваться этому обстоятельству он не успел. В «амбразуре» появилась алюминиевая кружка с дымящимся кипятком.
— Пей быстро: пять минут на завтрак.
Держать раскаленную от стоградусного кипятка кружку в голых руках было практически невозможно. И, хотя после, пусть и в смягченном варианте, «процедур» горло было сухим как брезентовые штампы пожарного, он сумел сделать лишь три маленьких глотка, обжегших глотку и сделавших жажду еще более мучительной.
Хорошо, он догадался намочить в кипятке кусок и так сырого черного хлеба и, когда амбразура захлопнулась, набил рот тут же начавшим расползаться в пальцах мокрым месивом.
Только он успел помечтать о том, как бы присесть или прилечь (хотя он проспал ночь, что заключенным ШИЗО запрещалось, тело и нервы не успели отдохнуть и просили покоя), как «очко» снова осветилось электрическим светом, которым был залит коридор «ШИЗО», и он услышал голос вертухая:
— Ты Князев? — Не дожидаясь ответа, «гайдамак» сообщил: — Сегодня банный день.
— Какая баня? — сделал вид, что удивился, Князь. — У меня ни мыла, ни полотенца. И потом тут же холодрыга сибирская, я мокрый тут замерзну.
— Знать ничего не знаю. Положена баня, значит — будь любезен.
— Ты меня до чахотки довести хочешь? — не унимался Князь.
— Будешь «выступать», опять ребят вчерашних позову. Или других. У тех выходной. Один хрен, натянут глаз на жопу, сразу в баню попросишься.
— Не имеешь права без полотенца! — качал права Князь.
— Будет тебе полотенце, сучий потрох, — пообещал ласково «гайдамак».
Вскоре действительно раздался лязг дверного замка, дверь открылась, на пороге стоял дежурный вертухай с дубинкой для острастки.
— Сам пойдешь? — сурово спросил он.
— Да пойми ты, это смерть для меня. Ну разреши мне сегодня не мыться, — умолял Князев.
— Меня это не колышет, — вертухай упрямо стоял на своем.
…Демонстрируя явную неохоту, Князев подчинился.
Они остановились перед дверями камеры, которая была переоборудована в баню.
— Раздевайся, — приказал вертухай.
— Прямо здесь, в коридоре? — удивился Князев.
— Из мыльни дверь, увидишь, ведет в раздевалку, там получишь чистое белье. Оттуда тебя другой уж контролер поведет. В другую камеру, второго блока. Это, чтоб мы к вам не привыкали, а вы к нам, — хохотнул он.
Охотно скинув с себя вонючие обноски, Князь вошел в «мыльню».
Довольно большая комната была превращена в мыльное отделение. Других заключенных он здесь не увидел. Было три рожка душа и голые стены. Жара стояла неимоверная. Шел только кипяток.
— Ты мойся, мойся, не сачкуй, а то из шланга той же водой помою.
Мысль о том, что этим кипятком его могут ошпарить из шланга, сделала его тело гибким и ловким, — прыгая под брызгами кипятка, он старательно имитировал процесс помывки. Регулирующих вентилей не было, они были в соседней комнате, где напор регулировал охранник, туда ему предстояло выйти «помытым» за чистой одеждой.
Ему казалось, что еще минута, и он потеряет сознание от жары и слабости. Наконец, дверь в комнату с чистым бельем отворилась и в дверном проеме появился незнакомый вертухай.
— Ну, давай, по-быстрому, некогда мне тут с тобой, — сказал он.
Князь быстро натянул на себя мокрую одежду. Контраст температур был чудовищный. После жары парной холод этой комнаты его поразил. Здесь было почти так же холодно, как в оставленной им камере.
Вдоль стен стояли огромные коробы из толстой проволоки, уже набитые грязной одеждой, принесенной зеком-шнырем из коридоров, идущих параллельно друг другу. Грязной одежды было много. Странно, что он не видел других заключенных. То ли тут это было правилом, чтобы заключенные «ШИЗО» не имели возможности встречаться друг с другом, то ли такую одиночную помывку ему устроил Семен.
Банщик, сурово оглядев одетого в чистое Князя, приказал вдруг:
— Лезь!
И указал на огромный проволочный короб с грязной зэковской одеждой, от которой шла невообразимая вонь.
Поняв, что ситуация под контролем и все развивается по обещанному сценарию, Князь направился к коробу. Уголком глаза он увидел, как из короба с чистой одеждой охранник вытаскивает труп человека в такой же, как у него, Князя, чистой «шизоидной» одежде. Это и был тот «жмурик» из морга, о котором говорил Семен.
Преодолевая отвращение, Князь юркнул в грязное и вонючее месиво отвратительных, окровавленных, облеванных обносков.
Еще мгновение, и короб покатился на колесах из комнаты-раздевалки в коридор, по коридору — дальше, преодолевая мелкие неровности, потом по спуску, — вероятно, короб, вкатился в кузов машины.
Минута тишины. Урчание двигателя. И машина тронулась.
От души отлегло.
"Неужели выбрался?" — подумал Князь.
ОСТОРОЖНОСТЬ — ОРУЖИЕ ОХОТНИКА
"Неужели выбрался?" — подумал Князь, выбираясь из вонючего месива грязного зэковского белья.
Дышать в фургоне было нечем. Казалось, все испарения спрессованных заскорузлых кальсон и рубах, собранных с нескольких корпусов СИЗО, словно ждали момента, когда Князь, перестав прикрывать рукавом чистой рубахи лицо, выберется наружу и вдохнет все, что скопилось в узком пространстве между тюками белья и брезентовой крышей фургона.
В другом конце фургона послышалось какое-то шевеление, возня. Князь насторожился. Вытянул из пояса тонкое лезвие заточки, поудобнее взял его в сложный замок из пальцев и ладони, — резкое размашистое движение руки, и горло противника будет располосовано по гордовы хрящи. Сквозь узкие окошки в брезенте под самой крышей пробивался скупой свет, позволивший рассмотреть красную рожу человека, вылезавшего из тюков грязного белья.
Обычно такие вот продубленные красные рожи бывают у испитых алкашей и моряков. Иногда это совпадает. Крайне редко такие рожи бывают у людей, не связанных ни с морем, ни с алкоголем.
Когда в лагере спецподготовки под Душанбе Князь впервые увидел эту рожу, он сразу вычислил: моряк.
— Какого флота? — спросил он, вызвав из строя крепко сбитого парня со свежими следами от споротых сержантских нашивок.
— Смотря как считать, — не по уставу ответил парень.
— А если с краю?
— Тогда — Тихоокеанского. Но вообще-то я из «Владика» ходил не на военном корабле, а на СРТ. Брал краба. Заехал неосторожно в отпуск на Ярославщину, тут меня и взяли. Если бы сидел во «Владике», ни в жисть бы меня родная наша армия не увидала.
— Потом?
— Потом — Северный флот. Морская пехота. Командир отделения.
— За что лычки сорвали?
— За честность.
— Не понял?
— Старики дембельные молодых чуток поучили. Не без последствий. Я это не приветствую, но и не считаю, что я могу все порядки в армии враз изменить. Ну, был военный прокурор. Следствие. Дембелей посадили. С меня спрос: кто? Я честно сказал: знаю, но не скажу. Как так? — спрашивают. Отвечаю: не могу назвать. Там такое дело: соври я что, ну, например, что не видал, как старики били молодых, — и все, свободен. Кстати, там и старикам досталось. Драка, она и есть драка, хоть в армии, хоть на гражданке. Кому-то всегда больше достается. Соври я, отделался бы гауптической вахтой. А так — за честность, разжаловали и вместе с дембелями в дисбат. Теперь сюда дослуживать прислали.
