Я стала глубоко и быстро дышать, пошире раскрыла глаза и чуть приоткрыла рот, оскалив зубы. При этом я чувствовала себя полной идиоткой.
— Даже для провинциальной сцены не годится, — скептически усмехнулся полковник, глядя на мое лицедейство. — Давай попробуем по-другому.
Что ж! Я тяжело вздохнула и нехотя приготовилась слушать. Обязательные уроки мимики в первое время давались мне с трудом.
— Давай представим себе, что ты просто переполнена яростью, но вынуждена сдерживать ее, быть вежливой, — предложил мой учитель.
— Например, когда я вынуждена общаться с человеком, которого я на дух не переношу?
— Попробуй, если тебе это поможет, — согласился Анисимов.
Мне не пришлось долго себя насиловать. Стоило мне лишь вызвать перед своим внутренним взором образ нашей соседки тети Ани, как я почувствовала — огненная волна захлестывает меня изнутри.
— Вот так гораздо лучше, — похвалил меня Анисимов. — Только ты должна как бы отстраняться от этого переживания. Если актер на самом деле испытывал бы те чувства, которые положены ему по роли, то все примадонны поумирали бы от инфарктов через месяц. Через неделю вам будут преподавать краткий курс по Станиславскому. Кстати, читать будет народный артист из МХАТа…
Моя сердечная мышца, конечно, не стоила того, чтобы терзать ее из-за тети Ани, хотя этот человек сыграл роковую роль в моей судьбе.
Если вы знаете, что такое настоящая неподдельная ненависть, то именно это чувство я испытывала по отношению к нашей соседке по лестничной клетке во Владивостоке. Даже теперь, когда прошло уже столько лет и, казалось бы, можно было многое простить…
Вскоре я научилась выражать любые эмоции и в принципе могла бы поступать во ВГИК.
Кстати сказать, лектор из МХАТа, чье регулярное присутствие украшало все аншлаговые спектакли, а список кинофильмов, в которых он снялся, перевалил уже за сотню, «запал» на меня и предлагал что-то вроде руки и сердца.
Но более информированные соседки по комнате меня вовремя предупредили о его любвеобильности — оказалось, что из предложенного народным артистом ассортимента легковерные девушки могли рассчитывать только на сердце, да и то в течение недели…
Наши с полковником Анисимовым актерские штудии имели не только теоретический характер. Уже через месяц я стала получать практические задания одно за другим. Для их выполнения мы выходили «в народ».
От меня требовалось, например, «закадрить» какого-нибудь представительного мужчину в баре. Сам Анисимов в это время находился за соседним столиком, а на улице в машине сидели двое парней — для урегулирования ситуации в случае непредвиденных осложнений.
Самым действенным способом оказался следующий — неловким движением уронить, скажем, вишенку из коктейля на брюки объекту и, рассыпавшись в извинениях, начать быстро вытирать пятно носовым платком.
Как ни странно, десять из десяти мужиков — независимо от возраста и дороговизны костюма — реагировали совершенно одинаково.
В первую секунду на их лицах немедленно появлялось разгневанное выражение — но только на одну секунду. Ведь инициатива уже была мной перехвачена, нежные женские руки уже делали свое дело, а извинительный лепет, да еще сдобренный виноватой и очаровательной улыбкой, довершал процесс соблазнения.
Имелась еще чертова уйма более сложных вариантов, но во всех из них объект ловился на один и тот же крючок — я с первых же секунд давала ему почувствовать себя виноватой перед ним.
Прочие задания были не менее экстравагантными. Например, я должна была взять по талонам водку без очереди. Если кто помнит горбачевские времена, то может представить себе, что это значило.
Сначала я изображала беременную, не без успеха, и даже снискала нечто вроде аплодисментов — меня буквально под руки подвели к прилавку какие-то сердобольные работяги, которые по пути высказали мне все, что они думают о нынешнем руководстве.
Второй раз задание было значительно усложнено — я должна была купить водку без очереди и без талонов. Тогда, помнится, меня загримировали под синюху и мне пришлось изрядно попотеть.
Самый главный урок, который я вынесла из этих практических занятий, — нужно не качать права, привлекая к себе внимание, а незаметно, тихой, но уверенной сапой протиснуться среди стоящих поближе к прилавку, верно выбрав человека спереди и сзади — таких, которые не будут поднимать гвалт, и стоять так, как будто ты провела в этой очереди добрых два часа.
Наконец мне пришлось уламывать милиционеров, переходя у них под самым носом на красный светофор. Как не заплатить штраф и избежать оформления протокола? Оказывается, легче легкого.
Нужно на ходу бросить милиционеру пронзительный, совершенно безумный взгляд и, никак не реагируя на свистки, упорно идти своей дорогой.
Один молоденький мент, правда, попытался меня догнать, но я умудрилась отвязаться от него, не сказав ни слова, демонстрируя всем своим видом крайнюю степень психической подавленности, и он только махнул рукой — стоит ли с такой связываться…
Но это, так сказать, цветочки. Мне приходилось выполнять и кое-что похлеще.
До сих пор я не знаю, были ли это инсценировки или все происходило всерьез? Имели ли мои действия какие-нибудь последствия? И если да, то не использовали ли меня в качестве подручного средства для решения каких-то своих, неведомых мне проблем?
У меня нет ответов на эти вопросы. Я ни разу не спрашивала, что же это было на самом деле. Но мне до сих пор снятся глаза той женщины, которой мне пришлось положить в сумочку гранату.
Я думала, что граната — муляж и меня проверяют на ловкость рук. Требовалось незаметно подойти на Рижском рынке к женщине, которую мне показали издали, открыть ее сумочку и положить туда «лимонку».
К тому времени подобная операция не составила для меня большого труда, хотя я изрядно перенервничала — застежка у сумочки заедала, а когда мне все же удалось ее открыть (женщина в это время приценивалась к турецким шмоткам), мне показалось, что этот звук должен был быть слышен всем окружающим.
Тем не менее урок прошел успешно. И лишь садясь в машину, которая стояла на Крестовском, я услышала, как вдалеке рвануло.
Раздались истошные вопли, и вскорости завыла сирена. Я тут же побледнела и едва не бухнулась в обморок прямо в автомобиле.
Но любые вопросы исключались, лица моих сопровождающих были традиционно бесстрастными, и я сочла за лучшее не начинать истерики, тем паче что через несколько минут к нам в машину подсела та самая женщина, которой я подкинула гранату, живая и невредимая, и наша «Волга» тут же резко рванула с места и понеслась по проспекту Мира в сторону центра. Что же произошло в тот день на рынке на самом деле, я не знаю до сих пор.
Я ожидала хотя бы благодарности от начальства — все же, как мне казалось, я выполнила сложное и ответственное задание.
Но мой непосредственный куратор полковник Анисимов лишь черкнул себе очередную галочку в моем учебном листе возле порядкового номера, под которым значились мои практические упражнения.
Номер был двузначный — ведь я занималась уже полгода…
Следующее задание не содержало в себе ничего особенного, но на этот раз реакция начальства была совершенно иной. Этот случай, пожалуй, остался для меня еще более таинственным, чем взрыв на рынке.
Я должна была одеться в серый плащ и коричневую шляпку, сесть в последний вагон метро на станции «Дзержинская» и проехать одну остановку до «Кировской». При этом я должна была стоять у двери слева и читать томик рассказов Хемингуэя на английском, раскрытый на странице двадцать три. Книгу необходимо было держать в левой руке. Мне было строго-настрого приказано ни на что не реагировать и ни во что не вмешиваться — что бы ни происходило.
Казалось бы, ничего особенного. Села, доехала, почитала. Но меня встречали так, словно я спасла мир от ядерной катастрофы.
Анисимов, увидев меня выходящей из метро, с облегчением выдохнул и как-то расслабленно улыбнулся, а сидевший с ним в машине незнакомый мне человек в очках с толстыми линзами едва улыбнулся мне кончиками губ и кивнул со значением. Перехватив взволнованный взгляд полковника, я сообразила, что этот незнакомец — очень важная шишка и что мною сегодня довольны.
Но в чем заключалось это мое таинственное задание — должна ли я была подавать кому-то знак своей книгой или, наоборот, служить для кого-то приманкой, — мне никто не потрудился объяснить…
Не могу сказать, чтобы мне доставляло удовольствие выполнять приказы и упражнения, смысл которых не был мне понятен.
Я чувствовала себя при этом то ли полной дурой, которой пудрят мозги, то ли объектом для манипуляций. Во всем этом было что-то неприятное — я чувствовала себя шкатулкой, ключ от которой украден.
