Вернувшись в розыск, он запросил домашний телефон актрисы и трижды звонил ей за этот день, но она где-то пропадала. То ли на съемках, то ли по другим делам. Словом, у ее домашних все перепуталось в голове.
На другой день он поехал прямо на студию. Битый час Леонид терпеливо сидел в одной из комнат постановочной группы. В дверях то и дело мелькали озабоченные кинодевицы. А рослые киноребята в джинсах и куртках из замши безмятежно играли в спичечный коробок. Коробок ставился на край стола, потом щелчком его подбивали снизу. И от того, как он падал, ну, какой стороной вверх, начисляли очки.
Потом он вышел в коридор, вроде бы сделал десяток шагов и, к своему удивлению, начал блуждать в лабиринтах. Затем к нему присоединился человек с очень знакомым лицом, и они теперь искали выход вдвоем. Леонид на ходу мучительно вспоминал, где он видел своего попутчика.
– Простите, мы с вами где-то встречались, – сказал он, не выдержав.
– Вот-вот, у меня тоже такое же впечатление, – ответил попутчик. – Будто виделись не раз. Может, в «Она вас любит»?
– Нет, – покачал Леонид головой.
– Ну, тогда «Женитьба Бальзаминова»?
– Нет, нет. Я не актер. И вообще ко всему этому, – Леонид покрутил ручку воображаемого киноаппарата старинной системы, – словом, не имею отношения.
– Вот как! – изумился попутчик. – А я-то думал...
Ну да, это же известный комик. Тут знаменитости бродят запросто. Их тут пруд пруди. А он, Леонид, как-то это выпустил из виду. То, что он на киностудии, а не где-нибудь.
– Провел на студии полжизни и, пожалте вам, заблудился, – сказал актер. – Здесь наверняка есть комната, куда пока не ступала нога человека.
Когда Леонид добрался наконец до заветной комнаты, съемки были закончены, и за актрисой надо было бежать вдогонку.
Он настиг ее почти у ворот. Под ее глазами, на щеках лежали остатки грима, и волосы были окрашены в иссиня-черный цвет, а возле губ – горькие морщины, но все равно она казалась невероятно красивой.
Актриса смотрела вопросительно. Когда он представился, в ее глазах мелькнуло недоумение.
– Из милиции? В чем, собственно, дело? – спросила она.
– Вы знаете Володина Семена?
– Кто он? Тоже милиционер? Что с ним?
– Ничего особенного. Так вы знакомы, значит? Только он вообще-то таксист.
– Семен Володин? Среди таксистов такого знакомого, пожалуй, у меня нет, – сообщила она, подумав, и добавила с готовностью: – О ком-нибудь другом, пожалуйста.
– Спасибо, – сказал Леонид. – Но нам интересен Семен Володин, водитель такси.
– Ничем не могу помочь. О, он что-нибудь украл? – оживилась актриса.
– Не совсем. Но вот что тогда непонятно. У него ваш автограф.
– Это становится интересным, – сказала актриса и взяла Леонида под руку.
Они вышли за проходную.
– «Образчику галантности и супермену», – процитировал Леонид.
– Чего я только не писала! – сказала она с удовольствием.
– Случайно не запомнили, кому писали это?
– Господи, и кому я только не писала! – сказала актриса, вздохнув. – Иногда нет спасу, лезут прямо толпой с открытками. Когда-нибудь отвалится рука, ей-Богу!
– Но этот случай особый, если уж вы кое-что заметили. Ну, то, например, что он супермен и необычайно галантен.
– В самом деле, значит, он из знакомых, – засмеялась актриса.
На них оглядывались. Леониду было приятно это. Они вышли на проспект, и Леонид остановил такси.
– Я вас подвезу.
– Вот видите, галантные мужчины не такая редкость. Где уж тут запомнить всех галантных, – сказала она, устраиваясь в машине.
– Ну, а если подумать?
– Разве что. Попробуем.
Мерно шумел мотор. Актриса сосредоточенно прикусила губу.
– Блондин, такой широкоплечий, – сказал он, имея в виду внешность Семена.
Наводить не полагалось, но у Леонида был свой расчет.
– Исключено. Он не мог быть блондином. Блондины мне несимпатичны, – сказала она.
На это Леонид и надеялся. На то, что женская память очень принципиальна в отборе материала.
– Вот что: он был брюнет. Теперь я вспомнила, – обрадовалась актриса.
Словом, это было на съемках. Съемки шли на Бульварах, когда на головы свалился ливень и всех загнал в стеклянное кафе. Режиссер изрыгал проклятья, но на улице стоял плотный столб воды, Бог уж знает, сколько километров в поперечнике.
Вот тут он и появился, этот брюнет. Он влетел в кафе как ошпаренный, сделал «бр-р», отряхнулся гибким, кошачьим движением и, мельком оценив обстановку, подсел к ней за столик.
То, что он узнал ее, сомнений не было. За столом не оставалось мест, но он прихватил по дороге свободный стул, подсел и с ходу начал флиртовать.
Ее, сказала актриса, покоробила такая фамильярность. Но вскоре выяснилось, что перед ней, так сказать, супермен, заранее уверенный в своем полном превосходстве над окружающими. Это было смешно. И так как за столиком скучали, пережидая ливень, все были рады возможности развлечься. Тем более что «супермен» не блистал умом и каждой очередной репликой давал новый повод для нового веселья.
А парень из кожи лез. Изображал из себя удава, смотрел тяжело и пронзительно, гипнотизировал жертву. И старался под шумок назначить свидание.
Потом ливень исчез так же неожиданно, словно сорвали завесу. Режиссер проглотил таблетку валидола для упрочения сердечных сил и погнал всех наружу с новым энтузиазмом.
Но кафе было отрезано от внешнего мира. Для женщин, по крайней мере. Возле кромки тротуара разлилась широкая грязная лужа. Она благодушно дымилась на солнце. И не было ей ни конца ни края. Женщины, как водится, завизжали, мужчины потерли затылки, а режиссер ударился в дикую ярость.
И тут отличился брюнет. Он подхватил актрису на руки и ступил в середину лужи прямо в модных туфлях, под всеобщий восторг постановочной группы. Актриса только успела удержаться за его широкую твердую шею. Будто гранитную колонну – такое было впечатление.
– Килограммчиков пятьдесят семь – шестьдесят, – произнес он, почти угадывая ее вес.
Выбравшись на тротуар, этот нахал продержал актрису на руках несколько дольше, чем разрешало приличие. И ей пришлось немного выйти из себя.
– Но завтра у Пушкина, – потребовал непрошеный кавалер, ставя тем самым условие.
– Ни в коем случае, – сказала она. – Отпустите сейчас же меня.
– Ну ладно, тогда хотя бы это, – сказал он, отпустив актрису.
Он сбегал на угол в почтовый киоск и принес ту самую ее открытку.
– Только что-нибудь личное, – сказал брюнет.
Вот тогда-то она и написала тот автограф. Так обстояло это дело.
– Он был невысок. Словом, я ему... Ну, примерно... по брови, что ли, – произнесла актриса, припоминая, она невольно впадала в роль детектива. – Что еще? Лет двадцать семь. Он поджар. И немного похож на Бельмондо. Знаете, такой французский актер?
– То есть? – спросил Леонид, он и не слыхивал об этом Бельмондо.
– Ну, словом, грубое лицо. Может быть, глаза сидят поглубже. Будто вдали, в темных норах. И нос какой-то кривой.
– Мощные брови? Мощные скулы? Так, что ли? И сломанный нос?
– Уж этого не знаю. Сломан или просто кривой, – свободно сказала актриса, сбросившая нелегкое и ответственное бремя воспоминаний.
Леонид не сумел скрыть разочарования. И всего-то!
– Разве этого мало? – забеспокоилась актриса.
Она-то было раскраснелась от азарта. От удовольствия.
– Да нет, вполне достаточно. Исчерпывающие факты, – сказал Леонид – может, не совсем убедительно.
– Ничего, вы его найдете обязательно, – произнесла актриса мягко и даже коснулась его руки. – А мне потом расскажете? Идет? – сказала она немного погодя, покидая машину возле магазина «Ванда».
– Я вас подожду, – сказал Леонид.
– Не стоит, – сказала актриса. – Это будет очень долго. И потом я зайду к подружке. Здесь, по соседству.
Артистка помахала ручкой в белой вязаной перчатке и напоследок подарила свою знаменитую чарующую улыбку.
У Леонида забилось сердце, торопливо и гулко. Отъезжая, он еще долго оглядывался в заднее стекло. Хотя уже давно артистку поглотили недра магазина.
Михеев собрался в буфет, но тут позвонили.
Дочь и зять проспали, как всегда. Едва сполоснув лицо и приведя в порядок прически, они умчались на работу, а кормить внучат и вести в детский сад пришлось ему. Сам он поесть не успел, и теперь вот рассчитывал на буфетное меню. А этот звонок задержал совсем некстати.
– Михеев слушает, – произнес он в трубку «нагана».
– Я все скажу по-честному. Только выпустите, ради Бога. Разве можно так пугать? – взмолился незнакомый голос.
– Кто это? – спросил Михеев, ничего не понимая.
– Я – Зуйков. Зуйков я, – сказал незнакомец, и Михеев вспомнил.
Этот Зуйков был свидетелем ограбления, когда два рослых парня раздевали прохожего. Дело происходило поздним вечером под окном Зуйкова. Зуйкову надо было мчаться на помощь, но он стоял у окна и внимательно смотрел на происшествие.
