— Вы видели его вчера вечером, сэр?
— Ах, да-да, видел. А вы, Арбатнот? — Более высокий повернулся к своему товарищу. — Не знаю, в котором часу это было. Когда мы разошлись.
— Кажется, палата закончила работу в двадцать минут двенадцатого, — подсказал Питт.
— Ах, да, верно, — согласился с ним более коренастый и более светловолосый. — Вполне возможно. Я видел, как Гамильтон уходил. Бедняга! Ужасно!
— Он был один, сэр?
— В общем, да, он как раз закончил разговор с кем-то. — Взгляд мужчины был кротким и невыразительным. — Сожалею, но не знаю с кем. С одним из депутатов. Пожелал спокойной ночи или что-то в этом роде и пошел к мосту. Он живет на противоположном берегу, знаете ли.
— Вы не видели, кто-нибудь шел за ним? — спросил Питт.
Лицо мужчины вдруг вытянулось — он что-то вспомнил. Это уже не было упражнением в припоминании. Перед его внутренним взором возникла живейшая картина, и он понял, что оказался свидетелем того, что закончилось убийством. Выработанное за многие годы самообладание и апломб улетучились, и он представил в одиноком мужчине на мосту себя, увидел, как тот был уязвим, подстерегаемый смертью.
— Бедняга! — сдавленно проговорил он, сглотнув комок в горле. — Кажется, кто-то за ним шел, но я не знаю, кто именно. Я просто увидел фигуру, тень, когда Гамильтон прошел под первым фонарем. Боюсь, многие из нас, те, кто живет поблизости, предпочитают ходить домой пешком, если стоит хорошая погода. Конечно, некоторые уезжают в каретах или в кэбах. Поздние заседания, они ведь довольно скучные. Я мечтал побыстрее добраться до дома и лечь спать. Сожалею.
— А что вы можете сказать об этой тени? Рост, походка?
— Сожалею, я даже не уверен, что видел ее. Просто в круге света что-то промелькнуло… Как же страшно!
— А вы, сэр? — обратился Питт к другому мужчине. — Вы видели кого-нибудь вместе с сэром Локвудом?
— Нет-нет, я бы рад помочь, но это было всего лишь впечатление, не более. И лица его не видел даже под фонарем, а между фонарями — вы же понимаете, там полнейший мрак. Сожалею.
— Да, конечно. Спасибо за вашу помощь, сэр. — Питт сдержанно поклонился и перешел к другой группе мужчин, которые уже начали рассаживаться по экипажам или расходиться в разные стороны.
Инспектор опросил человек шесть, но не выяснил ничего, что помогло бы уточнить время смерти. Локвуд Гамильтон поднялся на Вестминстерский мост между девятью и двенадцатью минутами первого. В двадцать одну минуту первого закричала Хетти Милнер. За эти десять или одиннадцать минут кто-то перерезал Гамильтону горло, привязал его к фонарному столбу и исчез.
Питт вернулся домой незадолго до полуночи. Он открыл дверь своим ключом и снял ботинки в холле, чтобы топотом никого не разбудить. Пройдя на цыпочках в кухню, нашел на столе блюдо с холодным мясом, свежим хлебом домашней выпечки, маслом и маринованными огурчиками, а также записку от Шарлотты. Чайник стоял на полке в камине, специально предназначенной для подогрева, так что кипятить воду ему не понадобилось, она и так была горячей. Заварной чайник Томас нашел на плите. Рядом стояла эмалированная чайница, расписанная цветами, и лежала ложка.
Питт с аппетитом ужинал, когда дверь открылась и вошла Шарлотта, щурясь от света. Ее распущенные волосы тяжелой блестящей массой ниспадали на плечи. В отблесках камина они приобрели оттенок красного дерева. На ней был старый халат из голубой шерсти с вышивкой, и когда она поцеловала мужа, тот ощутил исходящий от нее аромат мыла и теплых простыней.
— Сложное дело? — спросила она.
Томас посмотрел на нее с любопытством: она не стала, как обычно, донимать его вопросами и не проявила своего желания поучаствовать в расследовании — хотя временами такое участие приносило огромную пользу.
— Да, убийство депутата, — ответил Питт, доел последний ломтик хлеба и последний огурчик. Он не был настроен вдаваться в мрачные подробности, ему хотелось выбросить это дело из головы, пусть и на один вечер.
Новость удивила Шарлотту, но, против его ожиданий, не заинтересовала.
— Ты, наверное, очень устал и замерз. Есть какие-нибудь подвижки? — Она даже не смотрела на него, задавая этот вопрос.
Налив себе чашку чаю, Шарлотта села за кухонный стол напротив него. Неужто она что-то скрывает? Если да, то это на нее не похоже; она знает, что не умеет лгать.
— Шарлотта?
— Да? — Ее глаза казались темно-серыми в свете камина, и взгляд у них был абсолютно невинный.
— Нет, никаких подвижек нет.
— О. — Она явно расстроилась, однако интереса у нее не прибавилось.
— Что-то случилось? — с внезапной тревогой спросил Питт.
— Ты забыл о свадьбе Эмили? — Ее глаза расширились, и он сразу распознал владевшие ею эмоции: и радость, и беспокойство о том, чтобы все прошло хорошо, и грусть от мысли, что Эмили уезжает, и замешенная на зависти ревность к пышному и романтичному празднеству, и искренняя радость за счастливую сестру. Они через многое прошли вместе и были очень близки, что нечасто случается между сестрами. Разные по характеру, они дополняли друг друга, и поэтому у них практически не было поводов для непонимания.
Томас ласково взял жену за руку. Этим жестом он признавался в своей оплошности, и она поняла это прежде, чем он заговорил:
— Да, забыл, но не о свадьбе, а о том, что уже пятница. Прости.
Разочарование исчезло с ее лица, как тень от облачка — с земли. Шарлотта почти мгновенно овладела собой.
— Томас, ты ведь пойдешь?
До этого момента Питт сомневался в том, что она действительно хочет, чтобы он пошел. В первый раз Эмили вышла замуж за человека, который по социальному статусу был значительно выше ее родителей, принадлежавших к среднему классу, и получила титул леди Эшворд с прилагавшимися к нему общественным положением и благосостоянием. Недавно она овдовела и сейчас собралась замуж за Джека Рэдли, джентльмена с отменным происхождением, но абсолютно без денег. Что до Шарлотты, то она совершила чудовищный поступок и вышла замуж за полицейского, человека, находящегося на том же социальном уровне, что крысолов или судебный пристав!
Эллисоны всегда были любезны с Питтом. Они знали: Шарлотта счастлива, несмотря на стесненные материальные условия и утрату всех связей с ее прежним кругом общения. Эмили отдавала ей свои ношеные платья, а иногда даже новые; часто, насколько позволяла тактичность, она дарила им обоим довольно дорогие подарки и вместе с Шарлоттой делила радости и переживания, опасности и победы расследований, проводимых Питтом.
Однако нельзя было исключать вероятность того, что Шарлотта испытает облегчение, если выяснится, что муж под каким-нибудь предлогом не пойдет на свадьбу. С одной стороны — из страха совершить оплошность или нежелания выслушивать покровительственный тон. С другой стороны, различия между ее прежним миром и его были трудноуловимыми, но многочисленными. Питт был ужасно, безумно рад тому, что Шарлотта хочет, чтобы он присутствовал на свадьбе; он и не подозревал, насколько сильна подавляемая им боль, потому что отказывался обращать на нее внимание.
— Да, только ненадолго. Вряд ли у меня получится остаться до конца.
— Зато ты сможешь пойти!
— Да.
Шарлотта просияла, улыбнулась ему и накрыла его руку своей.
— Замечательно! Это так важно для Эмили, да и для меня тоже. Кстати, там будет тетушка Веспасия. Ты должен обязательно взглянуть на мое новое платье — не волнуйся, я не позволила себе больших трат, — это нечто особенное!
Томас позволил себе расслабиться, распустить узлы, затянувшиеся внутри его. Решались обычные и невероятно тривиальные вопросы: цвет ткани, расположение турнюра[9], количество цветков на шляпке. Проблемы были смехотворными и несерьезными, но сеяли в душе благостное спокойствие.
На следующее утро Питт ушел примерно в половине восьмого, и Шарлотта взялась за дело, едва за ним закрылась дверь. Грейси, проживавшая у них горничная, занялась кухней, в том числе и завтраком для Джемаймы, выдержанной шестилетней барышни, и для Дэниела, ее младшего братика, тщетно пытающегося подражать своей сестре. Воздух в доме буквально звенел от возбуждения, и дети, отлично понимавшие важность этого дня, вели себя тихо.
Шарлотта разложила по детским кроватям приготовленные праздничные наряды: кремовое платье с оборками, кружевами и розовым атласным кушаком для Джемаймы и костюм из коричневого бархата с кружевным воротником для Дэниела. Потом понадобился целый час и даже прямой подкуп — что в следующий раз, когда они поедут на омнибусе, сынишка сам отдаст кондуктору новенький пенс и тем самым заплатит за свой проезд, — чтобы уговорить его надеть костюм!
Раньше на Шарлотту шила портниха, и она воспринимала это как должное. Сейчас же жена шила себе сама, вернее, подгоняла по себе платья, которые ей отдавала Эмили или — что случалось очень редко — тетушка Веспасия.
