— Зло натворил. Много зла.
Он должен довериться. Довериться до конца, полностью. Иначе все будет впустую.
— Ну вот, тетя Поль. Это преступник. Опасный преступник. А мы, мы с вами, вдвоем, понимаете, мы попробуем его поймать.
— Это что — как же это поймать-то?
Если бы он знал как. Если бы.
— Во-первых, вам, тетя Поль, надо молчать. Никому уже теперь не говорить о нашем с вами разговоре. А во-вторых, думаю я вот что. Он еще раз придет. Как будто бы в этом стеллаже он письма брал. Ну вот, мы с вами и должны не спугнуть теперь этого лопоухого. Делать вам самой пока ничего не надо. А когда надо будет, я скажу. Главное же сейчас — молчать. А если лопоухий этот еще раз придет за письмом, тут мы его и накроем.
— А он придет?
— Не знаю. Ну, а вдруг придет? Если тетя Валя ваша и Варвара Аркадьевна не особо болтливы, то, думаю, он придет.
Сам Ровнин, конечно, понимал, что все это не так. Гарантий, что лопоухий придет снова, — два процента. Если он, Ровнин, все понимает верно, то таких, как эта преступная группа, может спугнуть все что угодно. Даже легкое облачко.
Вечером Ровнин встретился с Семенцовым и рассказал ему то, что услышал от тети Поли. Они решили: Ровнин должен продолжать контролировать стеллаж без подстраховки, так, как он и делал это с самого начала.
Мимо проходили девушки — кое-кто из них перепрыгивал через ступеньки, кто-то сбегал, некоторые шли с достоинством, но все спешили, потому что до занятий оставалось пятнадцать минут. Значит, так будет каждое утро. Ровнин сидел за столом рядом с тетей Валей и запоминал, потому что, чем раньше он будет знать каждую из живущих в общежитии в лицо, тем лучше. Из тридцати шести комнат одна — для дежурных, четыре мужских, в остальных живут девушки. Некоторых он уже знал и помнил. Вот тихо прошмыгнула мимо беленькая, с косичками, в перешитом школьном платье — Еремеева Галя, четвертая комната. Старый знакомый, тонкошеий парень в кедах и очках Сабуров Борис, тридцать первая комната. Этих двух в белых свитерах в обтяжку он пока не знает, но заметил, что они ходят все время вдвоем. Вот похожая на белочку Лена Клюева из пятнадцатой комнаты. Дальше, с челочкой, в потертых джинсах — Бекаревич Юля, вторая комната. Глаза сияют, брови вразлет — Макарова Наташа, шестая. Битюг в замшевом пиджаке — Бондарев Алексей, тридцатая. Спортивная блондинка, та самая — Купреенко Оля, шестнадцатая. Эту не знает. Кульчицкая Эля, идти на занятия ей жутко неохота, не проснулась еще, идет и смотрит под ноги — десятая комната. Ему пока нужно только одно — поймать момент, когда в одну из ячеек ляжет письмо. Только после того, как в ячейку ляжет письмо с несуществующей фамилией, появится след. Письмо с фамилией, не значащейся в списках общежития. Пока же все остается зыбким и неясным. Утопией, чистой утопией. Но ведь выбора у него нет. Просто нет. Полная, с ямочками на щеках, хмурящаяся от застенчивости, пробежала стремглав Собко Валя — из двенадцатой. Медленно проплыла мимо, искоса оценила его, тонная матрона, полная достоинства — Ревич Вика. Но ведь выбора у него нет, он должен верить в то, чего, может быть, и не существует. В нем сейчас происходил некий диалог — диалог, в котором он разговаривал сам с собой. Зачем он, этот лопоухий, появлялся у стеллажа? — Затем, чтобы взять оттуда письмо. Допустим, напишу я в общежитие на любую фамилию. — Зачем? — Тютькину, ну а если под этой фамилией в общежитии никого нет? Письмо ведь никто не тронет, пока я сам его не возьму. — Не возьмет, ты прав. Но ведь зыбко? Зыбко, а что делать?
Сидя за столом рядом с тетей Валей и делая вид, что проверяет инвентарные списки, Ровнин прикидывал. Почту в общежитие приносят два раза — утром и днем. От девяти до десяти и от двух до четырех. А запирают общежитие в одиннадцать вечера. Значит, он должен каким-то образом незаметно каждый раз после прихода почты проверять ячейки. Проверять, только и всего. Но как? Делать это надо нежнейшим образом. Тихо. Но как? Допустим, с первой почтой он в этом смысле может что-то сделать. А со второй? Единственное утешение: до тех пор, пока в ячейке не будет письма, никто из банды в общежитие не покажется. Светиться лишний раз им незачем. Но все-таки как проверять вторую почту? Так, чтобы было незаметно? Вторая почта — самый наплыв. Все толкутся у стеллажа. Надо что-то придумать. Придумать.
Тишина. Кажется, все ушли. Да, если лопоухий и появится, то вряд ли он это сделает утром. Потому что утром в будни прихожая пуста и он будет на виду. «Маленький» может возникнуть, если возникнет, скорее всего, днем, часа в четыре, когда в прихожей самая толкучка. Впрочем, это может быть и не «Маленький», а кто-то еще. Скажем, «Рыжий» или «Длинный». Хорошо, утром, допустим, он будет просматривать ячейки сам. Но днем?
Решение, как проверять дневную почту, возникло, когда после занятий в дежурку, где сидел Ровнин, вошла Ганна. Скорее, даже не вошла, а вплыла. Вплыла и, увидев его, остановилась:
— Андрей, извини, пожалуйста, я к тебе.
Ее лицо при этом неподвижно, будто каменное, а глаза не знают, на чем остановиться. «Такие, — подумал он, — именно такие девушки просто созданы быть старостами общежитий».
— Я слушаю, Ганна.
— Андрей, ты уж меня, пожалуйста, извини. А что насчет инвентарного списка? Тебе ведь нужно обходить все комнаты. Ну а там… — она отвела взгляд. — Ну, ты понимаешь. У нас же почти все девушки. Так вот, если тебе трудно и если ты не возражаешь, все женские комнаты могу обойти я.
Все женские комнаты может обойти она. А ведь это удача. Просто даже везенье. А он хорош. Ну и сотрудник — не додумался. Да ведь эта девушка создана самой природой создана для того, чтобы помочь ему.
— Не возражаю, — он стукнул ладонью по столу. Кажется, все складывается. Ведь это — последнее, чего ему не хватало. — Ганночка, золотце!
Легче, легче, Ровнин, не перегибай.
— Да, Андрей?
— Ты даже не представляешь, какую услугу мне оказываешь. Ганночка, да я… я просто не знаю даже, как мне тебя благодарить. На колени встать?
— Ну что ты, Андрей? Что случилось?
— Встать или нет?
Покраснела. Чуть-чуть. Легкий румянец. И тут же нахмурилась. Вот оно, решение. Именно — такая девушка не продаст. Никогда не продаст. Да такую девушку, ее хоть сейчас просто на выставку.
— Мне же это совсем не трудно.
— Не трудно. Да ты понимаешь, Ганна!
Надо серьезней. Потому что говорить об этом — не лясы точить. Не лясы, он отлично понимает.
— Послушай, Ганна. Ты сама откуда? Родом ты откуда?
— Я? — она растерянно моргнула.
— Понимаешь, Ганна: то, что я хочу тебе сейчас сказать, очень серьезно.
— Серьезно?
Она посмотрела в упор. Ну конечно. Она пока не понимает, что он хочет ей сказать. Но это не так уж и важно.
— Ты где живешь? Дом твой где?
— Дом? В Желтянском районе. Под Южинском.
— Понятно. Там у тебя кто, родители? Братья, сестры?
— Родители и братишка и сестренка. Младшие.
Теперь уже она настроилась, без всякого сомнения, настроилась.
— Ты комсомолка?
— Комсомолка.
— Ганна, знаешь что, сядь. Ты ведь никуда не спешишь?
— А что случилось-то? — она села. — Я член бюро.
Просто удача. Такая девушка — действительно удача. Надо только все правильно ей изложить. Правильно, без пережима.
— Ганна. Ты встречала когда-нибудь в нашем почтовом стеллаже письмо или открытку с незнакомой тебе фамилией?
— Что?
— Я говорю серьезно — ты встречала когда-нибудь в нашем стеллаже конверт или открытку с незнакомой фамилией?
— С незнакомой фамилией?
— Ты ведь всех в общежитии знаешь по фамилии?
— Всех. — Она смотрела на него уже с тревогой. — Да что случилось-то, Андрей, ты можешь мне объяснить?
— Ну, ну, Ганночка. Не смотри на меня так. Абсолютно ничего не случилось. Все хорошо. Просто, понимаешь, кто-то балуется с нашим стеллажом для писем.
— Балуется? Со стеллажом для писем?
— У милиции, понимаешь, у милиции возникло подозрение, что кто-то использует наш почтовый стеллаж для скрытых передач.
Сейчас лучше всего помолчать. И дать ей почувствовать и осознать новость. Она повернулась к нему. Дернула плечами, будто отмахиваясь.
— Скрытых передач? Глупость какая-то. Каких скрытых передач?
— Во-первых, Ганночка, это совсем не глупость. Совсем. А во-вторых. Во-вторых, прежде всего, самое важное, ты должна запомнить: об этом нашем разговоре никто не должен знать. Это очень важно. Никто.
Она надменно поджала губы. Нахмурилась:
— Ну, само собой, Андрей. Ты мог бы мне этого и не говорить.
Само собой. Ты мог бы мне этого и не говорить. Золотая девушка. Просто золотая девушка.
Она опять посмотрела ему в переносицу:
— Так что? Что вообще тебе нужно?
— Умница, Ганночка. Умница, что поняла. А нужно мне совсем немного. Во-первых, как я уже говорил, никто не должен знать о нашем разговоре. Это — первое, самое первое. Второе — каждый день, утром и вечером, мы с тобой должны проверять свежую почту. Понимаешь? Проверять, чтобы выяснить, не появилось ли в одной из ячеек нужного нам письма. Нужного! Понимаешь? С незнакомой фамилией! Ты понимаешь?
