– Вы хотя бы знаете этих людей? – спросил я у Виктора.
– Это всё час…ти ос…нов…ного пла…на – ответил он.
Я прикрыл микрофон и сказал Келли:
– Я беру назад свои слова насчет того, что ты спятила.
Потом спросил у Виктора:
– А еще будут?
– Много, – ответил он своим жутким металлическим голосом. – Прав…да, мис…тер Крид, зло име…ется пов…сюду, и оно дол…жно быть на…ка…за…но.
– Я хочу увидеть здешнего Пикассо, – заявила Кэтлин.
– Значит, увидите, – сказал я.
– И метрдотеля, – сказала она. – У них ведь имеется метрдотель, верно?
– И в самом деле, имеется.
– А он надутый и сердитый? Надеюсь, что он невыносимо надутый!
– Будет надутым, если я ему чаевых не оставлю, – ответил я.
Мы сидели в лобби ресторана «Четыре сезона» в здании компании «Сигрэм» на Восточной Пятьдесят второй улице.
Она коснулась моей руки.
– Донован, это, правда, очень мило с вашей стороны, но нам вовсе необязательно ужинать здесь. Я не хочу, чтобы вы так на меня тратились. Давайте просто выпьем, посмотрим эту картину и, может быть, их мраморный бассейн. А потом съедим пиццу у «Анджело».
– Успокойтесь, – сказал я. – Я богатый.
– Правда?
– Правда.
Ресторан «Четыре сезона» знаменит и существует как бы вне времени, он вечен и непреходящ. Это единственный ресторан во всем Нью-Йорке, построенный как настоящая достопримечательность.
– Вы действительно хотите сказать, что богаты, или вы и впрямь богаты? – спросила она.
– Я достаточно богат, чтобы заказать вам все, что вам захочется.
Она рассмеялась.
– В таком случае, я хочу Пикассо!
Я уже говорил вам, что мне эта леди очень нравится?
Я сообщил метрдотелю свою фамилию и повел Кэтлин по коридору туда, где висел ковер работы Пикассо. Он висел там с самого открытия этого ресторана в 1959 году. Эта работа Пикассо высотой в двадцать два фута на самом деле создавалась как центральная часть занавеса, закрывавшего сцену. Он создал ее в 1920 году специально для первой постановки «Треуголки»[8] в Париже. Когда владелец театра разорился, он вырезал из занавеса эту центральную часть работы Пикассо и продал ее. А сегодня, когда экономика пришла в плачевное состояние, Кэтлин узнала, что ковер вроде как выставляют на аукцион с начальной ценой в восемь миллионов долларов. И нынче, видимо, для Кэтлин был последний шанс увидеть эту работу Пикассо.
– Ох, Боже мой! – воскликнула она вдруг охрипшим голосом. – Как она мне нравится!
– По сравнению с другими его работами цвета здесь довольно приглушенные, – заметил я. – Но, да, она и впрямь великолепна.
– Расскажите мне про нее, – попросила она. – Произведите на меня впечатление.
– Это темпера по холсту, – сказал я.
– Темпера? Это от слова «температура»?
– Именно так.
Она недоверчиво глянула на меня:
– Какая чушь!
– Ну, это пишется почти точно так же. Вообще-то, это подразумевает, что краски разводятся на клею, и он служит связующим элементом.
Она издала недовольное сопение:
– Какая скука!
– Окей, – сказал я. – Забудем про это. Вот вам то, что вы хотели узнать: Пикассо разложил холст на полу и писал картину кистью, привязанной к ручке от швабры. А для выписывания мелких деталей пользовался зубной щеткой.
Кэтлин захлопала в ладоши.
– Давайте дальше!
– У него ушло три недели на эту работу.
Она выжидающе уставилась на меня.
– При этом он ходил в ковровых шлепанцах, чтобы не смазать краску.
Я старался припомнить все, что когда-то читал об этой работе. Потом пожал плечами:
– Это все, что у меня осталось в памяти.
Кэтлин улыбнулась и прижалась ко мне.
– Вы отлично справились с этой задачей, – сказала она.
Мы выпили в баре. Среди посетителей, ожидающих свободного столика, Кэтлин разглядела Вуди Аллена, Барбару Стрейзанд и Билли Джоэла.
– Видите вон тех двух парней возле пальмы? – спросил я. – Это Миллард Филмор и Джеки Глизон![9]
Она фыркнула:
– По крайней мере, хоть двое знаменитых нью-йоркцев, о которых все врут, что они еще живы.
Беломраморный бассейн в центре обеденного зала окружали подходящие по сезону растения, и старший официант усадил нас под одним из них. Вдоль стен висели занавеси из крученой проволоки, они мягко и волнообразно колыхались под ветром от потолочных вентиляторов.
– Фантастика! – сказала она, оглядываясь вокруг. – Все тут такое элегантное, особенно это колыхающиеся занавеси. Они словно дышат!
– Ага, особенно они, – подтвердил я, залпом проглотил порцию бурбона и стал смотреть, как Кэтлин пьет свой мартини с гранатовым соком.
Официант принес напитки и покинул нас, дав время и возможность изучить меню. Теперь он вернулся, готовый принять заказ.
– Конечно, я никогда прежде здесь не бывала, – сказала Кэтлин. – Так что вам придется все заказывать самому, и для меня тоже.
Я кивнул и сказал:
– Начнем с жареных креветок…
– О, нет! Никаких ракообразных! – заявила Кэтлин.
– Извините, – сказал я. – А как насчет фуа-гра?
– Паштет из гусиной печенки? Ух ты!
– А как насчет куропатки под перечным соусом?
– Извините, нет, – сказала она. – Мясной продукт.
– Может, вы все же что-нибудь возьмете, просто поклевать? – спросил я.
Кэтлин, вероятно, уловила в моем голосе нотку раздражения. И от души рассмеялась.
– Да я просто дурака валяю, Донни! С удовольствием отведаю жареных креветок.
Мы с официантом обменялись понимающими взглядами.
– Она, весьма возможно, сошла с ума, – сказал я.
Кэтлин опять рассмеялась, потом сказала официанту:
– Вы с ним поосторожнее. Он в ресторанах всегда ворчит.
Официант ушел, чтобы передать заказ на кухню.
– Откуда взялся Донни? – спросил я, сделал вид, что обиделся, и она положила свою ладонь на мою.
– Окей, я не буду называть вас Донни. Но если уж мы намереваемся встречаться, мне хотелось бы придумать для вас какое-нибудь уменьшительное имя.
Мы посмотрели друг на друга, и я повернул ладонь, чтобы взять ее руку в свою. Она чуть склонила голову набок и приподняла бровь.
– Приходится признать, что вы очень особенная, – сказал я.
– О Боже! – воскликнула она и снова засмеялась. – Ну, хорошо, тогда никаких прозвищ и кличек!
А я пытался вспомнить, когда мы с Джанет смеялись вместе.
– Очень особенная, значит, – повторила Кэтлин. В ее глазах плясал веселый огонек. Она подмигнула мне и отпила немного коктейля. – М-м-м! – произнесла и прикоснулась ко рту салфеткой.
Можно собрать вместе все эти ее маньеризмы плюс прелестный внешний вид, но это никогда не составит понятия «великолепная» или «роскошная». Однако все же довольно скоро вы признаете, что она восхитительно прелестна, а для меня одного этого уже было вполне достаточно. Черт возьми, да я глаз от нее оторвать не мог!
– Давайте, – сказал я. – Спрашивайте.
– Спрашивать о чем?
– Вас что-то беспокоит. По глазам видно.
Она чуть скривила губы и вроде как слегка нахмурилась.
– Не хочется портить создавшуюся атмосферу.
– Атмосфера переживет.
– Окей, тогда держитесь.
Я выпустил ее руку и ухватился за края стола, притворяясь, будто крепко за них держусь.
– Валяйте! – сказал я.
Она набрала полную грудь воздуху.
– Вчера вечером в «Старбакс» вы рассказывали мне про то, что Джанет и Кен встречаются. И вы беспокоились насчет его буйного нрава, насчет того, что он может с нею сделать, если они поженятся.
Я молчал.
– Вы ее все еще любите?
– Нет. Но я не желаю, чтобы мать моей дочери вышла замуж за подонка, который бьет свою жену. – Она состроила гримаску, и я добавил: – Извините. Не могу себе представить, чем это было для вас.
На Кэтлин было то же самое теплое пальто, в котором она была вчера. Ей было холодно, и она не хотела оставлять его внизу, в гардеробе. Но сейчас она встала, сняла его, сложила и бросила на спинку своего стула. Под пальто оказались белая блузка, темно-коричневая замшевая юбка и широкий ремень с двумя золотистыми пряжками. Косметики на ней было немного, но, возможно, она просто не успела ее «освежить», поскольку пришла сюда прямо с работы. Кажется, это ее отнюдь не смущало, как смутило бы большинство женщин, окажись они в подобном положении. Кэтлин уселась обратно и тут удивила меня – взяла мою ладонь и поцеловала.
– Мне вовсе не хочется увидеть его мертвым или что-то в том же роде. Но Кен… – Она вздохнула. – Кен больше не часть моей жизни. Я хочу сказать, что я о нем почти не вспоминаю. И о тех ужасных вещах, которое он со мной делал. Однако… – Она сделала паузу и горько улыбнулась. И по ее лицу скользнула тень добрых воспоминаний. – Были у нас и хорошие времена. В самом начале.
Я кивнул.
Потом она добавила:
– Как я слышала, он прошел курс лечения, и я за него рада. Надеюсь, теперь с ним все в порядке. Надеюсь, теперь он живет в мире с самим собой.
