Ознакомительная версия.
И никто, ни один человек не вступился сейчас за меня, не надавал по наглой морде красавчику Свистунову, все дружно ржали, добавляя собственные варианты порчи молью имущества.
Потому что Олег Свистунов – самый популярный парень в школе? Красавчик, спортсмен, на гитаре играет, поет классно. А два года назад в кино снялся, между прочим, в одной из главных ролей. И кино вовсе не детское, боевик. Олежка там сына мегамачо сыграл. И суперски сыграл, теперь собирается во ВГИК поступать.
С учебой, правда, у Свистунова не ладилось, но преподаватели, в основном женщины, перетаскивали очаровашку из класса в класс. Ну зачем талантливому юноше физика с математикой, он ведь все равно артистом станет!
А кто я? Так, одна из, нормальная девчонка, но и только. И нечего было с такой бесцветной внешностью к САМОМУ Олегу приставать, сама виновата. Нет, ну как классно он отбрил, а? Личинки отложишь! Уржаться просто!
Наверное, если бы у нас была обычная, лояльная школа, где ученицам разрешают пользоваться косметикой – а у нас даже помада была строго запрещена, за тушь или тени налагалась епитимья в виде замечания в дневник и общешкольного столба позора, – ничего такого не произошло бы. Потому что, как оказалось…
Впрочем, я забегаю вперед. Надо схватить Варьку за косу и оттащить обратно, в тот день, когда ее прежнюю растоптали и унизили.
Было больно. Так больно, что, казалось, сердце сейчас разорвется на мелкие кровавые клочья, и я умру. Меня даже затошнило, но стать еще большим посмешищем я не хотела. Лучше действительно умереть. Вот тогда они все…
Что они все, я додумать не успела, тошнота подобралась уже к миндалинам и бултыхалась у выхода. Зажав рот рукой, я пулей вылетела из зала.
Хотя нет, все же сорок шестой размер, с пулей я погорячилась. Скажем, гранатой из подствольника. Но вылетела, потому что совершенно не слышала топота своих ног. Да и где было услышать среди насмешливого общешкольного ржача?
До туалета я все же успела добежать, и уже там меня вывернуло наизнанку. И с тех пор красавчик Свистунов у меня ассоциируется с омерзительным привкусом рвоты. Поэтому фильмы с его участием я не смотрю.
Да, наш Олежка таки стал актером, причем довольно успешным. В многобюджетных блокбастерах он пока не снялся, но из сериала в сериал кочует.
Впрочем, сериалы я вообще редко смотрю, если только что-то необычное снимут. Мистику там, ужасы всякие, детективы иногда, но гораздо реже, уж больно они все похожи друг на друга – честные, неподкупные следователи и опера всегда побеждают гадких бандитов. «Знатоки» в современных реалиях. Горячее сердце, чистые руки, холодная голова. Кажется, так. Или холодные руки и чистая голова?
Если оперу суют деньги, он брезгливо морщится, словно ему предложили дохлую жабу. Он выматывается на службе за очень смешные деньги, иногда пьет с устатку, но всегда безупречно честен и порядочен. Ни тени сомнения в светлом взоре, все строго в рамках УК. Не люди, а биороботы, в общем.
Вот только в жизни все по-другому.
И мне гораздо ближе сериал «Глухарь», который я начала смотреть случайно, а потом не пропустила ни одной серии. И один из главных отрицательных персонажей поначалу, начальник оперов Карпов, лично для меня гораздо симпатичнее калечных положительных героев других сериалов. Да, собственно, все персонажи в сериале симпатичны своей реалистичностью, а такого, как Карпов, я вдруг захотела видеть рядом. Жестокого с врагами, но за своих – способного горло перегрызть. Спокойно с ним рядом, больше чем уверена – соседи такого человека ведут себя тихо и достойно, на лестничной клетке и в подъезде чисто, подростки в его дворе не хулиганят, а маргинальная пьянь – не гадит в детских домиках. И собачки там выгуливаются где положено, а не в песочнице.
Так, Варька, тебя опять унесло куда-то в сторону!
В общем, выйдя тогда из школьного туалета, я твердо решила – жить после такого нельзя. Меня унизили, оказалось, что друзей настоящих у меня нет, и вообще – я уродина.
Ну и ладно, и все. И умру.
Но сегодня уже не получится, мама и отчим дома, не дадут. А вот, кстати, как бы самоубиться понадежнее? Лекарств накушаться? А каких? Снотворного у нас нет, а с остальными я не уверена. Выброситься из окна десятого этажа? Фу, потом от асфальта дворникам всякую гадость отскребать, материться будут, а я не хочу, чтобы обо мне после смерти плохо вспоминали. Хочу, чтобы все ужасно переживали и плакали, вот.
Повеситься? Больно это и долго, пока задохнешься – намаешься. Да и с высунутым языком лежать в гробу не хочу.
О, вспомнила – вены резать очень стильно. Красивая и бледная, в кровавой ванне, и не больно, говорят.
Врут. Больно. Очень больно. Именно поэтому я и забила на всю эту дурацкую затею с самоубийством.
Но прежде было разоблачительно-обвинительное эссе в школьной тетради. Все равно времени было навалом, в связи с субботой мама и отчим долго и со вкусом отсыпались, потом мама жарила сырники, потом мы эти сырники ели, и только потом старшие уехали вместе с моим сводным братом Олежкой выбирать обои для намечающегося ремонта. Звали и меня, все же дело общесемейное, но я отказалась. Какие обои, когда девушка из жизни уйти готовится!
И ведь ни минуты не задумывалась, дрянь эгоистичная, что было бы с моей мамулей, доведи я свое идиотство до конца! Ближе и роднее человека у меня не было и нет до сих пор, и я знаю – мама не пережила бы самоубийство дочери.
Но тогда – тогда я старательно исписала тетрадь в клеточку мелким убористым почерком, положила ее на видное место и отправилась в ванную.
Напустила теплой воды, влезла туда прямо в одежде – не голой ведь лежать, отчим и Олежка увидят! – и полоснула бритвой по запястью.
А в следующее мгновение с воем вылетела из ванны, заливая весь пол водой.
Да ну его на фиг, это самоубийство, больно.
Потом я, шипя от боли, бинтовала рану на запястье, потом переодевалась – мокрая одежда противно липла к телу и вообще – неприятно, когда из тебя, вернее, с тебя, все время капает. Я и так весь санузел ухлюпала, коридору тоже досталось, мокрый след вел и в кухню, где у нас хранилась аптечка с бинтами и зеленкой.
В общем, к моменту возвращения семьи я, злая и употевшая, домывала пол в коридоре.
– Умница ты моя! – растрогалась мама. – А мы сейчас как раз шли обратно, до ушей навьюченные рулонами с обоями, и обсуждали – какая причина наиболее приемлема для переноса уборки на завтра. Вымотались – ужас! Зато нашли очень славные обойки, посмотри, вот эти – в твою комнату. Видишь, какие нежные!
– Ага, – шмыгнула я носом, раздраженно откидывая за спину растрепанную косу. – Вижу. Но можно я потом восторг выражу, устала очень.
– Конечно, доченька, конечно. Солнышко ты мое. – Мама ласково провела ладонью по щеке, и у меня вдруг невыносимо защипало в носу. Да так сильно, что из глаз немедленно брызнули слезы. – Что с тобой, родная? Что случилось?
– Да так, руку поранила. – Вот ведь балда, нашла на что внимание родных обращать! – Больно очень.
– А где ты так умудрилась, Варюха? – поднял брови папа Коля. – Странное место для случайной раны. Дай-ка посмотрю, да и перебинтовать надо, повязка сейчас свалится.
– Нет! – испуганно взвизгнула я, отдернув руку. – Не надо! Я сама!
– Та-а-ак, – нахмурился отчим. – А ну-ка, дочка, признавайся, что тут произошло, пока нас не было? Приходил кто, обидел тебя?
– Обидел-обидел. – В дверях гостиной появился ухмыляющийся Олежка. – Сволочь и негодяй Олег Свистунов вчера на дискотеке…
– Заткнись! – заорала я, бросаясь к гаду, державшему в руках мое предсмертное эссе. Вот же дура, а! Замоталась с уборкой и совсем забыла об этой кретинской тетрадке! – Отдай немедленно, это не тебе!
– Ой, простите, – дурашливо испугался Олег. – Да-да, конечно, тут в начале обращение к мамочке и папочке. Обидно, слушай, да? В предсмертный час ты совсем забыла о любимом братике, пусть и сводном!
– Минуточку! – Брови папы Коли окончательно слились в одну грозную лохматую линию. – Какой еще предсмертный час?
– А эта дурында решила жизнь самоубийством покончить, да, видно, духу не хватило… Ауч! Папа! Ты что?! – Олежка ошарашенно вытер кровь с разбитой губы – отец еще никогда не бил его.
– Пойдем-ка я тебе кое-что объясню, сынок, – странным, каким-то сдавленным голосом проговорил отчим, цепко ухватив рослого парня за шиворот. – Думал, что к двадцати годам у тебя в голове хоть зачатки разума нормального мужика сформировались, но, вижу, ошибся. Митрофанушка хренов!
А мама…
Мама смертельно побледнела, голубые глаза стали огромными и черными от мгновенно расширившихся зрачков, она медленно приблизилась и размотала бинт на моей руке. А потом подняла на меня переполненные болью глазищи и тихо произнесла:
– За что?
Ох и наревелись мы с ней тогда! Папа Коля и Олежка тенями скользили по дому, не рискуя заглядывать в мою комнату, дабы не утонуть в цунами слез.
Ознакомительная версия.
