у нее сделался недоверчивый.
— Вы что, хотите сказать, что действительно делаете их? В смысле, своими руками?
— Да, — улыбнулся я.
— Но... — она оглядела бархатную комнату. Мысли ее были ясны как божий день: если я работаю руками, часто ли я могу позволить себе такую роскошь?
— Я их делаю не так часто, — пояснил я. — Большую часть времени я провожу на скачках.
— Ладно, — сказала она. — Сдаюсь. Вы меня поймали. Раскройте, наконец, свою тайну.
— Хотите еще кофе?
— Мистер Скотт... — начала она, потом осеклась. — Глупо как-то звучит, правда?
— Глупо, мисс Уорд. И вообще, почему мы до сих пор на «вы»?
— Стивен...
— Вот, так гораздо лучше.
— Мама зовет меня «Александра». Милли меня зовет «Эл». Ты можешь называть как хочешь.
— "Элли" пойдет?
— Да бога ради.
— Я изобретаю игрушки, — пояснил я. — Беру патенты. Другие люди их производят. А я получаю авторские.
— О-о.
— Что означает это «о-о»? Понимание, восхищение или просто скуку смертную?
— Это означает: «О, как классно! О, как интересно!» Я еще никогда не встречала людей, которые занимаются чем-то подобным.
— А ведь таких очень много.
— Это ты изобрел игру «Монополия»?
— К сожалению, нет! — усмехнулся я.
— Но твои игрушки тоже в этом духе?
— В основном механические.
— Как странно... — начала она, потом остановилась. Но мне это говорили достаточно часто, так что я докончил за нее:
— Как странно, когда взрослый человек проводит свою жизнь в стране игрушек?
— Ну вот, ты сам сказал.
— Детей надо развивать. Она поразмыслила.
— Ну да, ведь нынешние дети — это наши будущие правители?
— Ну, так высоко я не замахиваюсь. Нынешние дети — это будущие отцы и матери, учителя, фермеры и бездельники.
— И ты исполнен миссионерского зуда?
— Да, особенно когда получаю очередной чек.
— Ты циник!
— Лучше быть циником, чем напыщенным занудой.
— Это честнее, — согласилась она. Ее глаза улыбались в мягком свете, отчасти насмешливо, отчасти дружелюбно. Серо-зеленые, блестящие глаза, с голубовато-белыми белками. Брови у нее были безукоризненные. Нос короткий и прямой, уголки губ чуть приподняты, на щеках — едва приметные ямочки. В общем, не стандартная красавица, а миловидная и энергичная женщина с характером. Жизнь уже успела оставить на ее лице легкие, чуть заметные следы. Удачливая, довольная жизнью. Не знающая тревог и смятения. Очень уверенная в себе, знающая о своей привлекательности и преуспевающая на избранном поприще. Явно не девственница: у девушек взгляд другой.
— А до четверга ты будешь занята? — спросил я.
— Ну, несколько минут выкроить смогу.
— А завтра?
Она улыбнулась и покачала головой.
— Нет, завтра времени нет совсем. Вот в понедельник, если хочешь...
— Я за тобой заеду, — сказал я. — В понедельник утром, в десять.
Судя по голосу в телефонной трубке, Руперт Рэмзи не особенно обрадовался известию о моем визите.
— Да, конечно, если хотите навестить лошадей, то приезжайте. Дорогу знаете?
Он дал мне четкие и подробные указания, и в воскресенье, в половине двенадцатого, я миновал белые каменные ворота и остановился на большой, усыпанной гравием площадке возле его дома.
Это был настоящий дом эпохи короля Георга: простой, с просторными комнатами и элегантными лепными потолками. Но мебель не была нарочито антикварной — все эпохи смешались, создавая общую рабочую атмосферу, абсолютно современную.
Руперту было лет сорок пять. Обманчиво медлительный, а на самом деле — очень энергичный. Говоря, он слегка растягивал слова. Я видел его только издалека. Встретились мы впервые.
— Здравствуйте. — Он пожал мне руку. — Зайдемте ко мне в кабинет?
Он провел меня через белую входную дверь, через просторный квадратный холл в комнату, которую он называл кабинетом. Обставлена она была скорее как гостиная, если не считать обеденного стола, который служил письменным, и серого шкафа с папками в углу.
— Присаживайтесь, — он указал на кресло. — Сигарету хотите?
— Не курю.
— Разумно.
Он усмехнулся так, словно придерживался другого мнения, и закурил сам.
— Судя по виду Энерджайза, последняя скачка далась ему нелегко, — сказал он.
— Он выиграл без особого труда, — возразил я.
— Да, я тоже так подумал. — Руперт затянулся и выпустил дым через ноздри. — И все-таки он мне не нравится.
— Чем?
— Ему надо восстановить силы. Мы этим займемся, не беспокойтесь. Но сейчас он выглядит чересчур исхудалым.
— А как остальные двое?
— Дайэл из кожи вон лезет. А с Ферриботом еще надо работать.
— Боюсь, Ферриботу больше не нравится участвовать в скачках.
Сигарета Руперта застыла, не донесенная до рта.
— Почему вы так думаете? — спросил он.
— Этой осенью он участвовал в трех скачках. Вы ведь, наверно, заглядывали в каталог. Все три раза он показал плохой результат. В прошлом году он был полон энтузиазма и выиграл три скачки из семи, но последняя скачка была очень тяжелой... и Раймонд Чайльд избил его в кровь хлыстом. И этим летом, на пастбище, Феррибот, похоже, решил, что, если он будет слишком близок к победе, ему снова придется отведать хлыста, так что единственный разумный выход — не высовываться. Вот он и не высовывается.
Руперт глубоко затянулся, поразмыслил.
— Вы рассчитываете, что я добьюсь лучших результатов, чем Джоди?
— С Ферриботом или в целом?
— Ну, скажем... и в том и в другом. Я улыбнулся.
— От Феррибота я многого не жду. Дайэл — еще новичок, величина неизвестная. А Энерджайз может выиграть Барьерную Скачку Чемпионов.
— Вы не ответили на мой вопрос, — мягко заметил Руперт.
— Не ответил. Я рассчитываю, что вы добьетесь других результатов, чем Джоди. Этого достаточно?
— Мне бы очень хотелось знать, почему вы с ним расстались.
— Из-за денежных недоразумений, — сказал я. — А не из-за того, как он работал с лошадьми.
Он стряхнул пепел с механической точностью, показывавшей, что мысли его заняты другим. И медленно произнес:
— Вас всегда устраивали результаты, которые показывали ваши лошади?
Вопрос завис в воздухе. В нем таилось множество мелких ловушек. Руперт внезапно поднял голову, встретился со мной взглядом, и его глаза расширились — он понял.
— Вижу, вы понимаете, о чем я спрашивал.
— Да. Но ответить не могу. Джоди обещал, что привлечет меня к суду за оскорбление личности, если я кому-то расскажу, почему я порвал с ним, и у меня нет оснований не верить этому.
— Эта фраза — сама по себе оскорбление личности.
— Несомненно.
Руперт весело встал и раздавил окурок. Теперь он держался куда дружелюбнее.
— Ну, ладно. Пошли, посмотрим ваших лошадок. Мы вышли во двор. Повсюду чувствовалось процветание. Холодное декабрьское солнце освещало свежевыкрашенные стены, двор был залит асфальтом, повсюду аккуратные цветочные кадки, конюхи в чистых комбинезонах. Ничего общего с тем беспорядком, к которому я привык у
