лететь, – сказал Томми, обсуждая эту проблему с добродушной дотошностью, как и все, перед которыми он оказывался. – Ты можешь вылететь сегодня и вернуться на следующий день, если захочешь. Обслуживающая линия работает там неплохо.
Наступило короткое молчание, во время которого Грант встретился взглядом со своей кузиной. Она знала, что летать он не может, и знала почему.
– Брось, Алан, – сказала она мягче, – можно заняться гораздо более приятными вещами, чем стоять на голове посреди Минча в марте. Если тебе просто хочется сбежать из Клюна ненадолго, почему не взять машину – в Скооне есть теперь приличный гараж – и не отправиться покататься по материку недельку или около того? Сейчас, когда погода такая мягкая, на западе, должно быть, уже зелено.
– Вовсе я не хочу сбегать из Клюна. Наоборот, если бы я мог захватить с собой Клюн in toto [66], я бы сделал это. Просто меня заела мысль об этих песках.
Грант увидел, что Лора стала рассматривать эту идею с другой точки зрения; он легко проследил ход ее мыслей: если этого хотел его больной мозг, то пытаться отговаривать его не следует. Интерес к месту, которое он никогда раньше не видел, будет прекрасным противодействием копанию в самом себе.
– Ладно, тебе нужен Брэдшоу, я полагаю. У нас есть экземпляр, но мы припирали им двери, а еще он служил ступенькой, чтобы доставать до верхних полок, так что он немного потрепан.
– Что касается сервиса на Внешних островах, время года не имеет значения, – сказал Томми. – Законы мидян и персов подвержены изменениям не более, чем расписание Мак-Брэйна. Как кто-то заметил, они впрямую не посягают на вечность, однако живут почти вне времени.
Грант нашел Брэдшоу и, отправляясь спать, взял его с собой.
Утром он одолжил у Томми небольшой чемодан и сложил туда только самое необходимое примерно на неделю. Грант всегда очень любил путешествовать налегке, и ему нравилось уезжать одному даже от людей, которых он любил (черта, которой он в большой степени был обязан тем, что до сих пор оставался не женат), и он поймал себя на том, что, укладывая вещи, насвистывает себе под нос. Он не насвистывал ни разу с тех пор, как тень безумия нависла над ним и заслонила собой солнечный свет.
Он снова обретал свободу передвижения. Свобода передвижения – это прекрасно. Лора обещала отвезти его в Скоон, чтобы он успел к поезду на Обан, но Грэхем запоздал, возвращаясь на машине из деревни Моймур, так что неясно было, успеет ли он вообще к поезду. Они примчались за полминуты до отхода, запыхавшаяся Лора сунула ему в окно пачку газет, когда поезд уже тронулся, и выдохнула:
– Развлекайся, дорогой. Морская болезнь творит чудеса с печенью.
Грант сидел один в купе, удивляясь испытываемому чувству удовлетворения, оставив без внимания журналы, лежавшие рядом на полке. Он смотрел на проплывающий мимо голый ландшафт, который становился все зеленее по мере того, как они продвигались на запад. Грант совершенно не знал, зачем он едет на Кладда. Конечно же, не для того, чтобы собрать информацию с точки зрения полиции. Он ехал – чтобы найти Б-Семь. Такова была его цель, если ее можно было облечь в слова. Он хотел поехать и увидеть место, так точно воспроизведенное в пейзаже из стихотворения. Погружаясь в сонное блаженство, Грант размышлял, говорил ли когда-нибудь Б-Семь кому-либо о своем рае. Он вспомнил почерк и решил: нет. Эти закругленные вверху узкие «m» и «n» выглядели слишком оборонительно сомкнутыми, чтобы принадлежать разговорчивому человеку. Во всяком случае, не имело значения, скольким людям Б-Семь говорил об этом, поскольку не было возможности связаться с ними. Не мог же Грант поместить объявление в газете: «Прочтите это стихотворение и сообщите мне, не знаете ли вы его».
А впрочем, почему бы нет?
Сон слетел с Гранта, пока он обсуждал сам с собой эту новую идею.
Он обдумывал ее всю дорогу до Обана.
В Обане он пошел в отель, заказал виски, желая поздравить самого себя, и, пока пил, написал во все лондонские утренние газеты одно и то же обращение, попросив напечатать его в колонке для писем и приложив чек. Обращение гласило:
Звери заговорившие, реки застывшие, шевелящиеся скал куски, поющие пески… Если кто-нибудь узнает эти строчки, пожалуйста, свяжитесь с А. Грантом, почт. ст. Моймур, Комришир.
Он не послал это обращение только в «Клэрион» и «Таймс». Ему не хотелось, чтобы в Клюне подумали, что он вовсе сошел с ума.
Идя по причалу к скорлупке, в которой ему предстояло храбро отправиться в плавание через Минч, Грант подумал: «Поделом мне будет, если кто-нибудь напишет и сообщит, что это строки о Ксанаду одной из самых известных подделок под Кольриджа и что я, должно быть, совершенный невежда, если не знаю этого».
На обоях были изображены огромные розы, слишком тяжелые для тонюсеньких трельяжей, с которых они свисали, причем неустойчивость всей картины усугублялась тем, что обои не только отставали от стен, но они еще и шевелились от сквозняка. Откуда брался сквозняк, понять было трудно, потому что крошечное окошко не просто было плотно закрыто, оно явно не открывалось с того времени, как было изготовлено и вставлено в стену дома где-то в начале века. Маленькое качающееся зеркало, стоявшее на комоде, отвечало первой половине своего определения, но никак не второй. Легкий толчок – и оно начинало вращаться на все триста шестьдесят градусов, однако, что оно отражало, различить было невозможно. Сложенный вчетверо прошлогодний картонный календарь не позволял зеркалу проявлять его гироскопические наклонности, но ничего нельзя было поделать, чтобы усилить его отражательную способность.
Из четырех ящиков комода открыть можно было два. Третий не открывался, потому что утратил свою ручку-шишечку, а четвертый – потому что потерял желание открываться. Над камином с чугунной решеткой, обрамленным бумажным красным жабо, ставшим от времени коричневым, висела гравюра, изображавшая слегка одетую Венеру, утешающую совсем раздетого Купидона.
Если холод, подумал Грант, еще не пробрал его до костей, картина докончит этот процесс.
Он взглянул в окно и увидел внизу небольшую гавань с рядом рыбачьих лодок, серое море, бьющееся о волнорез, серый дождь, барабанящий по булыжной мостовой, и подумал об огне, горящем в камине гостиной Клюна. Грант потешился было мыслью забраться в постель как способом согреться быстрее всего, однако, посмотрев еще раз на кровать, отбросил эту идею. Кровать была плоской, как поднос, и ее сходство с подносом усугублялось тощим белым пикейным покрывалом с рисунком сотами. В ногах лежало
