Номером третьим Варенька добавила человека-сверчка, который задался выяснить, что же случилось с Олежкой. Пускай. Лишь бы саму Вареньку не трогал. А может подсказать? Направить на след и… над этим вариантом следует хорошенько подумать.
– Значит, ты не стреляла, – уточнила Агнешка.
– Не стреляла.
– А кто стрелял?
Она точно головой ударенная. Какая разница, кто стрелял? Главное, кого за это посадят!
Или убьют. Человек-сверчок не из тех, что с судом возится… определенно, над этой идеей стоит поработать.
– У твоего мужа была любовница?
После этого вопроса Варенька посмотрела на собеседницу с интересом. Сама додумалась? Или Семен раскопал? Нет, если бы раскопал, тогда эта не спрашивала бы.
– Была.
– Из-за нее он хотел развода?
– Хотел, – согласилась Варенька.
– А ты была против.
– Конечно.
Пусть Олег не так и нужен, но отпустить его к этой, слащаво-разукрашенной, невинно-молоденькой, чистой, как стерилизованный шприц, девке Варенька не могла.
И дело не в любви и не в деньгах.
Дело в договоре, который Олег собрался нарушить.
– Как ее зовут? Ты ведь знаешь, правда?
Правда. Только еще не решила, стоит ли говорить. Да-нет, нет-да. Орел-решка. Аверс-реверс. А почему бы нет? Пусть судьба подскажет.
Монетка лежала там, где и всегда, – в специальном отделении кошелька. Серебряный доллар Моргана, привычно тяжелый, приятно холодный. Поистерлись чеканные звезды и насечка на гурте, но ярко блестит венец Леди Свободы на аверсе и крылья белохвостого орла на реверсе. Сожми, и останется на коже отпечаток. Особенно долго держались цифры – 1886.
– Орел? Решка?
– Что?
– Орел, – терпеливо переспросила Варенька, – или решка? Угадаешь, скажу. А на нет, как говорится…
– Орел!
Монета кувыркнулась в воздухе, шлепнулась на ладонь, и Варенька убедилась: действительно, орел. Белохвостый. Американский. Символичный до невозможности.
– Кротова Марина Валерьевна, – сказала она, разглядывая монету. Как обычно – тянула время, не желая убирать талисман. – Улица Северная, седьмой дом, двадцатая квартира. Только поспеши.
– Почему?
– По кочану.
Мариночка проснулась очень рано. Ей хотелось мороженого и замуж. Мороженого прямо сейчас, а замуж в принципе. Смутное детское желание и любовь к белоснежному кружеву, в качестве которого выступали свежестираные занавески, постепенно росло и менялось.
Платье на кринолинах. Тугой корсет, расшитый жемчугом. Фата в пять слоев, и чтобы нижний непременно до земли. И шлейф. И длинные перчатки со срезанными пальчиками. И букет из тринадцати роз сорта «Блэк Баккара».
Единственной деталью, которой Мариночкино воображение отказывало в конкретике, был жених. Нет, он, конечно, присутствовал – какая свадьба без жениха, но…
…худосочный Алешка-сосед со слюнявыми поцелуями и требованием немедля бежать в ЗАГС, как только Мариночке стукнет восемнадцать.
…вальяжный Тимофей с его привычкой говорить о себе «мы».
…рукастый, но прижимистый Федюня…
Женихи приходили и уходили. Не сбегали, скорее пугались Мариночкиной мечты или, паче того, норовили изуродовать ее под собственное разумение. Их вопросы: что, как, почему, зачем – выводили Мариночку из душевного равновесия, надолго лишали покоя и весьма способствовали развитию депрессий и неврозов.
Неврозов женихи не выдерживали.
Нынешний – Олежечка – оказался другим. Нет, он тоже ворчал, и вздыхал, и закатывал глаза, стоило заговорить о свадьбе, но в мечту не лез, а однажды сказал:
– Погоди немного. Все будет, как хочешь.
Эти слова поразили Мариночку даже сильнее, чем подаренное Олегом колечко: белое золото и топаз в полтора карата.
Она вытянула руку и улыбнулась, когда камни вспыхнули на солнце. Воображение послушно выкинуло знакомую картинку. Костел. Колонны, нефы и белесые статуи в покровах из теней. Запах елея и дыма. Узкий проход к сияющему золотом алтарю. Алая дорожка, на которой белыми пятнами выделяются лепестки роз. Девочка в нарядном платьице щедро разбрасывает их…
Пиликнул телефон, прерывая ход мечты.
– Марина? – спросил кто-то, чей голос был незнаком. – Марина, это друг Олега! С ним случилось несчастье… Марина, вы меня слышите?
– Да.
Сердце замерло: неужели и на этот раз сорвется? Случилось? Да знает Мариночка, что с ним случилось – жена-стервозина отказалась развод дать. Поманила чем-то или пригрозила, вызвала разрыв и…
– Вы можете приехать в больницу? Он очень хочет вас видеть.
Больница? Мариночка не сумела сдержать вздох облегчения. Ну конечно, всего-навсего больница! И если зовет ее туда, значит, намерения серьезны.
Топаз подмигнул желтым зрачком.
– Я вызову вам такси, – жестко сказал собеседник. – Спускайтесь.
Она хотела сказать, что сама вызовет такси, но в трубке уже раздавались гудки. И адреса больницы не спросила… может, таксист знать будет?
Машина стояла у подъезда. Серая иномарка, запыленная от носа до покатого багажника. Водитель ждал тут же, подбрасывая на ладони связку ключей. Увидев Мариночку, любезно открыл дверь и попросил:
– Ремень пристегните, пожалуйста.
Мариночка пристегнула. Ей не сложно. Ей вообще без разницы, ведь Олег в больнице. Господи, все-таки надо было спросить, что случилось. Аппендицит? Авария? Покушение? Он ведь бизнесмен, и жена психованная…
Автомобиль, проскочив аорту центральной улицы, юркнул в переулок, нырнул под аркой и вылетел на набережную. За окнами мелькнуло серое полотно реки с зеленой каймой парка.
– А… простите… – Мариночка тронула водителя. – Вы не знаете…
Сзади кольнуло, словно оса ужалила, а потом вдруг стало больно. И голова кругом.
Водитель притормозил, когда пассажирка стала заваливаться вперед, поправил и буркнул:
– Чего медлил?
Ему не ответили.
К дому любовницы Олега ехали вдвоем. Семен по-прежнему не доверял Агнешке, а она не желала отпускать его одного. У него температура поднялась. И рана выглядела не то чтобы воспаленной, но не очень хорошей. И Агнешка на всякий случай вкатила дозу дуфоциклина.
– Тебе в больницу надо, – повторила она в сотый, наверное, раз. И в сотый же раз Семен отмахнулся. На данный момент его куда больше интересовала Варенька и неизвестная, но, несомненно, причастная к смерти Олега Марина.
Ему бы волю, так сразу после встречи с Варенькой и ломанулся бы допрашивать. И плевать, что три часа ночи, а сам он еле-еле на ногах держится. Тогда Агнешка уговорила обождать, теперь же, стоя перед запертой дверью, давила на кнопку звонка и гнала мысль об опоздании.
Они ведь рано приехали!
Спешили. И почти бежали от машины к подъезду, хотя бегать Семену ну никак нельзя. А он все равно ковылял, обеими руками за бок держась. И по лестнице – в доме не было лифта – поднялся. И теперь стоял сзади, дышал в шею.
– Пойдем, – сказал он, убирая Агнешкину руку со звонка. – Там никого нету.
На всякий случай Агнешка надавила на ручку, попытавшись открыть дверь, но та была заперта. И в глазок ничего не удалось разглядеть.
– Пойдем, – повторил Семен. – Сядем куда-нибудь.
– Болит?
Кивнул, поморщился, но посмотреть на повязку не дал, только зачем-то повторил:
– Мне нельзя в больницу. Или посадят, или грохнут. А может, сначала посадят, потом грохнут.
Агнешка помогла спуститься, усадила на лавку и села рядом. Что она делает? Бежать надо. Или на помощь звать, или просто встать и уйти. Семен не будет стрелять, но…
…но он останется один и раненый. И в больницу точно не пойдет. И расследование свое не бросит. А следовательно, умрет или от инфекции, или от пули.
Семен, как нарочно, привалился горячим боком, лбом уткнулся в плечо Агнешке и спросил:
– Почему ты не убегаешь?
– Не знаю, – честно ответила она. – У тебя температура.
– На, – он сунул в руку мобильный. – Звони.
– Кому?
Неловкое пожатие плечами.
– Кому-нибудь. Мужу. Другу. Родственникам.
Ядвиге, которая уже, верно, с ума сходит. И на работу, откуда ее, Агнешку, уже скорее всего уволили. И… и все. Все? Негусто. Можно соврать себе, что нужные номера умерли вместе со старым телефоном, что никто не помнит наизусть столько цифр или что Агнешка не хочет впутывать других людей в свои проблемы, но правда в другом: звонить некому.
– Я отойду?
Семен кивнул и попытался сесть прямо. Выходило не очень. Лекарства нужны, нормальные, человеческие. И сильные. Агнешка знала, где их взять.
– Алло? – она отошла недалеко, так, чтобы Семен мог видеть ее, а она – окна Марины. Вдруг та все-таки дома и просто не желает открывать дверь.
– Алло, Ядка! Да, это я! Ну телефон умер, да… чужой… чей? Да знакомого одного. Нового. Нет, не женат.
Наверное, не женат.
– И симпатичный. И… Ядка, тут такое дело…
Розовый тюль и желтые шторы, задернутые неплотно. Балконная дверь приоткрыта. И сам балкон не застеклен. И крыша выходит прямо на него.
