– Вы что, хотите, чтобы я в ночную рубаху влезла? – синьора Антоньетта слегка покраснела.
– Об этом я и не мечтал.
– Ну что ж. Дайте подумать. Встала я, как только зазвонил будильник. Взяла…
– Синьора, вы меня, наверное, не поняли. Я не хочу, чтобы вы мне рассказывали, я хочу, чтобы вы мне показали. Пойдемте туда.
Они прошли в спальню. Шкаф был распахнут настежь, на кровати валялся набитый женской одеждой чемодан. На одной из прикроватных тумбочек стоял красный будильник.
– Вы спите на этой стороне?
– Да. И что мне, ложиться?
– Не надо. Просто присядьте на край.
Вдова подчинилась, но не выдержала:
– При чем тут убийство Аурелио?
– Умоляю вас, это важно. Пять минут – и я оставлю вас в покое. Скажите, ваш муж не проснулся, когда зазвонил будильник?
– Вообще он чутко спал. Чуть какой шумок – сразу глаза открывал. А вот вы спросили, и я вспомнила, в тот раз он не проснулся. И вот еще: он, видать, простудился, нос у него был заложен, потому что он храпел. А так он не храпел никогда.
Кругом не повезло этому Лапекоре. Ну хоть от насморка избавился.
– Продолжайте.
– Я встала, взяла одежду – она тут на стуле лежала – и пошла в ванную.
– Пойдемте туда.
Смутившись, синьора пропустила его вперед. В ванной, стыдливо опустив глаза, вдова спросила:
– Что, я должна все делать, как тогда?
– Да нет. Из ванной вы вышли уже одетая, так?
– Да, полностью, я всегда так делаю.
– А потом что?
– Пошла в столовую.
На сей раз она сама без подсказки отправилась в столовую.
– Взяла сумку, я вечером ее собрала и поставила вот сюда на диванчик, открыла дверь и вышла на лестничную площадку.
– Вы уверены, что хорошо закрыли дверь?
– Совершенно уверена. Я вызвала лифт и…
– Спасибо, достаточно. Который был час, помните?
– Шесть двадцать пять. Я припозднилась, пришлось поспешить.
– А что случилось неожиданного?
Синьора посмотрела на него вопросительно.
– Почему вы припозднились? Ведь если вы знаете, что вам завтра рано вставать, и ставите будильник, вы точно рассчитываете время, чтобы…
Синьора Антоньетта улыбнулась:
– Я набила мозоль. Пришлось ее смазать и забинтовать, так что я потратила чуть больше времени.
– Еще раз спасибо, и извините. До свидания.
– Подождите. Вы что, уходите?
– Ах да. Вы хотели мне что-то сказать.
– Присядьте на минуточку.
Монтальбано сел. Он уже выяснил то, что хотел: вдова Лапекора не заходила в кабинет, где почти наверное все это время пряталась Карима.
– Как вы заметили, – начала синьора, – я собираюсь уезжать. Вот справлю похороны Аурелио – и вон отсюда.
– Куда вы поедете, синьора?
– К сестре. У нее дом в Феле, она хворает. Здесь в Вигате духу моего больше не будет, разве что в гробу привезут.
– Почему вы не поедете жить к сыну?
– Не хочу его стеснять. Да и с женой его мы не ладим: она деньгами сорит, а он все жалуется, что еле концы с концами сводит. В общем, я тут перебирала вещи на выброс и нашла конверт, в котором было первое анонимное письмо. Я думала, что все сожгла, а вот, оказывается, конверт остался. Мне показалось, вас это особенно интересует, так что я…
Адрес был напечатан на машинке.
– Я могу взять его себе?
– Конечно, комиссар. Ну вот и все.
Она встала, комиссар поднялся следом, но она подошла к комоду, взяла какое-то письмо и протянула его Монтальбано.
– Смотрите-ка, комиссар. И двух дней не прошло, как Аурелио не стало, а я уже расплачиваюсь за его грязные делишки. Видать, на почте узнали, что его убили, – вот и прислали мне вчера два счета за его контору: за свет двести двадцать тысяч лир и за телефон триста восемьдесят тысяч! Да ведь звонил-то не он! Куда ему было звонить? Девка звонила, эта его туниска, родным своим, наверное, в Тунис. А сегодня утром вот еще что принесли. Как эта потаскуха задурила ему голову, а он-то, засранец, на цырлах перед ней ходил!
Сплошные несчастья обрушились на голову синьоры Антоньетты Пальмизано, вдовы Лапекоры. На конверте не было марки, отправитель бросил его в ящик собственноручно. Монтальбано решил не проявлять излишней заинтересованности.
– И когда это принесли?
– Я же говорю, сегодня утром. Сто семьдесят семь тысяч лир, счет из типографии Мулоне. Кстати, комиссар, можете отдать мне ключи от конторы?
– Это срочно?
– Ну не то чтобы очень. Но я хочу уже водить туда людей – вдруг кто купит. И квартиру хочу продать. Я посчитала тут: на одни похороны уйдет пять миллионов с лишним, понемногу на то на се.
Сын стоит матери. Монтальбано не удержался от ехидного замечания:
– На вырученные за контору и квартиру деньги можете пару десятков похорон справить.
Эмпедокле Мулоне, владелец типографии, сказал, мол, да, бедняга Лапекора заказал у него бланки и конверты. Он хотел немного изменить текст. Вот уже двадцать лет синьор Аурелио пользовался его услугами, они были приятелями.
– Что он хотел изменить?
– «Экспорт-Импорт» хотел написать по-английски. Я его отговаривал.
– Вы не стали бы менять текст?
– Да я не об этом, а о том, что он хотел заново открыть фирму. Он уже пять лет как отошел от дел, с тех пор все изменилось, нынче фирмы лопаются, как мыльные пузыри. А он знаете, как меня отблагодарил? Взбесился. Мол, он читает газеты и смотрит телевизор, он в курсе.
– Готовый заказ вы послали ему домой или в контору?
– Он просил, чтобы я прислал в контору, так я и сделал, на следующей неделе. Точно не помню, в какой день, но если хотите…
– Не важно.
– А счет вручил синьоре. Вряд ли синьор Лапекора теперь появится у себя в конторе, вам не кажется? – сказал типограф и засмеялся.
– Ваш эспрессо готов, комиссар, – сказал бармен в Албанском кафе.
– Тото, послушай. Синьор Лапекора заглядывал сюда с друзьями?
– А как же? Каждый вторник. Приходили одной и той же компанией, болтали, в картишки перебрасывались.
– Кто, назови имена.
– Значит, были там синьор Пандольфо, бухгалтер…
– Постой, дай телефонную книгу.
– А зачем вам ему звонить? Вон он ест мороженое.
Монтальбано взял свою чашку и подошел к бухгалтеру.
– Можно присесть?
– Располагайтесь, комиссар.
– Спасибо. Мы знакомы?
– Ну, вы со мной не знакомы, а я-то вас знаю.
– Синьор, вы частенько играли в карты с покойным, да?
– Куда там! Только по вторникам. Потому что, видите ли, по понедельникам, средам и…
– Пятницам он ходил в контору, – закончил привычное перечисление Монтальбано.
– А что вам угодно узнать?
– Почему синьор Лапекора решил возобновить дело?
Его собеседник казался искренне удивленным.
– Возобновить? Да как так? Он ничего нам не говорил. Мы все знали, что он ходит в контору по привычке, так, скоротать время.
– А он говорил что-нибудь о некой Кариме, которую нанял убираться в конторе?
Глаза у того слегка забегали, Монтальбано не заметил бы этой легкой нерешительности, если бы не уставился на собеседника так пристально.
– А что ему было со мной болтать о своей горничной?
– Вы хорошо знали Лапекору?
– Хорошо ли я его знал? Тридцать лет назад – я жил тогда в Монтелузе – был у меня друг: умница, светлая голова, на язык остер, сдержанный, милейший был человек. И щедрый вдобавок, как король. Душа нараспашку, одним словом. Однажды вечером сестра его попросила присмотреть за полугодовалым сыном, пару часов надо было с ним посидеть. Так вот только сестра за дверь – он достал нож, порезал младенца и изжарил, да еще петрушкой и чесноком приправил. Я не выдумываю. В тот самый день я его видел, он был такой как всегда, милый, разумный. А что до бедняги Лапекоры, так я знал его достаточно, чтобы подметить, например, что в последние пару лет он здорово изменился, комиссар.
– В каком смысле?
– Ну, стал нервный, не смеялся, грубил, по любому пустяку раздражался. Прежде он таким не был.
– Что с ним случилось, как вы думаете?
– Я у него спросил однажды. Он сказал, со здоровьем не ладится. Врач нашел у него атеросклероз.
В конторе он первым делом сел за печатную машинку. В ящиках стола лежали бланки и конверты со старой надписью, пожелтевшие от времени. Комиссар взял один листок, вставил его в машинку, достал конверт, который ему дала синьора Антоньетта, и перепечатал адрес. На всякий случай он попробовал еще раз, хотя результат уже был очевиден: буква «р» выступала над строчкой, «а» опускалась ниже строки, «о» выходила бледнее остальных: адрес на конверте от анонимного письма был напечатан на той же машинке. Он посмотрел в окно: горничная синьоры Вазиле Коццо стояла на невысокой стремянке и протирала стекла. Комиссар распахнул ставни и окликнул ее:
