— А что случилось?
— Ой, это долго рассказывать, у меня мало времени, давайте встретимся, я вам отдам лично в руки.
— Что отдадите?
— Увидите! Вдруг нас подслушивают? Я не могу рисковать.
Наверное, девочка Настя выкрала бомбу. Или секретные документы КГБ. Придется идти: вдруг бомба взорвется — невинные люди пострадают, или хитроумные «шпиены» бросятся на поиски исчезнувших бумаг — опять жертвы. И только я одна способна предотвратить катастрофу…
— Где вы находитесь?
— На Радищева, возле банка. Приезжайте, буду ждать вас под Лениным.
О, как интересно! Надо полагать, на площади возле памятника.
Фу, какая вы пошлая, Татьяна Александровна! Так нельзя. Немедленно исправьтесь. Слушаюсь и повинуюсь.
— Я подъеду минут через пятнадцать — раньше не получится.
— Хорошо, хорошо, обязательно вас дождусь! Извините, здесь очередь. — Этими словами «домохозяйка и гувернантка» закончила нашу весьма содержательную беседу.
Ну и особа! И что она желает предоставить мне «лично в руки»? Мистика, тайна…
Пора собираться.
Дальше, как говорится, по плану: позвонила моему вознице, попросила подъехать как можно быстрее (он пообещал); надела вчерашний джинсовый костюм; сумку на длинном ремне — через плечо. Все, готова.
Может, кости бросить? Нет, не стоит.
Миша не заставил себя ждать. Через пятнадцать минут после телефонного разговора, как договорились, я была у памятника Владимиру Ильичу на Театральной площади.
Моль сильно нервничает. Интересно, в чем же дело?
— Настя, — здравствуйте еще раз, — может, объясните, к чему такая спешка?
Вместо ответа мадемуазель Белова сунула мне в руки обыкновенную тетрадь в клеточку — сорок восемь листов. Начальные страницы исписаны мелким почерком.
— Это Ксенин дневник. Я нашла его в письменном столе, когда убиралась в Ксениной комнате. Там такое понаписано, такое!.. Я как смогла вырваться — сразу вам позвонила, — сообщила девица.
Между прочим, читать чужие дневники…
— …Только его надо после на место положить, так что вы побыстрее, пожалуйста.
Не в моих правилах рыться в грязном белье. Что я, старая бабка-сплетница?
Но моль не дает и слова вымолвить:
— Там про убийство — все-все, во всех подробностях. Представляете, какой шок! Сроду бы не подумала, но это Ксенин почерк, я ее руку знаю.
Убийство? Может, стоит все-таки просмотреть тетрадь? При известных обстоятельствах личный дневник способен легко превратиться в улику.
Ну хорошо, возьму.
— Когда тетрадь нужно вернуть?
— В шесть, на этом же месте ждите меня. До свидания! — Странная мадемуазель торопливо зашагала прочь.
Я посмотрела ей вслед, машинально отметив, что бледная моль заспешила в сторону дома «известного бизнесмена».
Время идет, а я — дома, в любимом кресле, в полной безопасности; на кухне Миша пьет чай с печеньем — в общем, я все никак не решусь раскрыть эту злополучную тетрадь.
Надо, надо себя заставить. Нехорошее предчувствие… Так, сосредоточились, забыли обо всем, кроме дела, и…
«Я не хотела его смерти…»
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!
Читаем дальше или остановимся на первой фразе?
Да, признаюсь, у меня с самой первой встречи возникли подозрения — точнее, предубеждение сложилось против младшей дочери Королева. Но одно дело — подозревать, и совсем другое — держать в руках, что называется, вещественное доказательство. И все-таки делается страшно от мысли, что Ксения могла стать причиной страданий любимой сестры… иными словами, убийцей ее мужа.
Оказывается, могла.
«Я не хотела его смерти. Наоборот, я хотела, чтоб он был жив и счастлив — со мной».
Ничего себе!
«А он влюбился в мою сестру. И это после стольких лет! А я ждала его все эти годы!»
Какая патетика!
«Я люблю его».
Откровенно говоря, кого-кого, а Ксению мне совсем не жалко. Девица получит по заслугам (как там у Высоцкого? — «…поделом и по делам»). Жалко Мишу, который все еще надеется и ждет, что сия особа снизойдет до «простого шофера». Жалко Риту, потерявшую мужа и кормильца, крохотных близняшек, оставшихся без отца, бедного Голубкова — да кого угодно, но уж никак не королевскую любимицу.
Ну ладно. Отвлеклась.
«…Я люблю его. Я так его люблю! Зачем он умер?»
Захотел — и скончался, видите ли!..
«Мы бы так хорошо жили. Он забыл бы — со временем — Марго, а к Оле и Тане приходил бы по выходным».
Надо же, все у нее распланировано: кто, с кем и как должен был жить.
«Все рухнуло. Он умер. Умер. Умер. А я почему-то еще живу».
Действительно, почему?
Кошмар какой-то. Я откинулась на спинку кресла, сделала несколько глубоких вдохов. Что я делаю? Читать эти сентиментальные излияния — такая уж большая необходимость? К тому же лезть, пусть и такому человеку, в душу — верх неприличия. И Ксения наверняка давно хватилась своей тетради; «бумаги пора ложить на место» (откуда эта фраза?).
Я тяжело вздохнула и перевернула страницу. Где-то с середины прочла: «…Отец за бешеные деньги нанял какую-то странную (еще мягко сказано!) детектившу…»
Нет, это становится интересным!..
«…детектившу: такое впечатление, будто она самостоятельно ничего не делает, а все только спрашивает, спрашивает. Никого она не найдет, глупая бабенка…»
Это я-то — глупая бабенка?! (Понятно, кто ж еще.) Ну и нахалка же вы, мадемуазель Королева!
«…и в конце концов, ей volens-nolens придется согласиться с этим дураком Смолиным, что Витю убил несчастный замурзанный алкоголик».
Ну и выраженьица! А впрочем, для чего их было выбирать: ведь строки сии явно не предназначались для посторонних глаз — тем более моих.
«Мама говорила, детективше зачем-то нужно было знать точное время моего прихода домой тринадцатого числа. Кажется, она меня подозревает. Но где улики? Что она может найти — отпечатки пальцев? Ох-ох-ох, как мы напуганы!»
Я разозлилась. Да она, оказывается, циник, эта малолетка!.. Стоп! Сохранять спокойствие, Татьяна Александровна! Спокойствие, только спокойствие, как говорил Карлсон. Конечно, вам, Танечка, придется нелегко в ближайшие дни: глупо думать, что Ксения при первой же беседе с глазу на глаз зальет слезами раскаяния ваше выходное платье.
Так, что же мы на данный момент имеем? Пару-тройку компрометирующих фраз — и все. «Я не хотела его смерти», «где улики», «что она может найти», «как мы напуганы»… (Последнее высказывание, конечно, не более чем глупейшая бравада.) Обвинения на них не построишь.
А ведь Королева-младшая права: я сама не далее как сегодня утром ныла — в шутку, правда, — что дело никак не продвигается: одни бесполезные встречи и беседы по телефону.
Не отвлекайся, Татьяна.
Что же нам делать с Ксенией? Где в этой тетрадке бледная моль умудрилась увидеть «все-все про убийство»? Может, стоит еще раз перечитать внимательнее?
На чем мы остановились? А, вот: «…мы напуганы!» Продолжим. «Против меня у нее ничего нет — разве что домыслы. (Это верно.)
Ох, до чего же тошно! Устала я от дурацкого двойного положения и безысходности. Тот скандал тринадцатого вечером никому не был нужен. Все равно ни Риту, ни девчонок Виктор не бросил бы. Посмотри правде в глаза, идиотка: ты ему смертельно надоела.
Ха, а ведь я сказала детективше, что после встречи с Марго на проспекте отправилась прямо домой. Любопытно, она поверила? Эй, леди в деловом костюме с мини-юбкой, ты поверила?»
Как же, как же, непременно, грубиянка ты моя!
Я перевернула несколько страниц.
«…Сижу я, значит, пишу всю эту ерундистику, а она потом возьмет и прочитает, детективша… (далее следует очень сочный, но не очень меткий эпитет)».
Неприязнь к наглой девице мгновенно превратилась в тихое бешенство.
«…Рита в шоке. Странно: я думала, что буду испытывать те же чувства, что и она, но для меня все прошло легче, спокойнее. На похоронах Марго то и дело — в самое неподходящее время (можно подумать, она его выбирала, это время) — теряла сознание; я же, по-моему, держалась стойко. А ведь я так его люблю! Витя, Витенька!..»
И вновь — бессмысленные «слезные» фразы, читать которые нет никакой охоты.
Экзальтированная особа. И выражения-то какие подбирает: «я хотела, чтоб он был счастлив», «все рухнуло», «а помнишь, любимый»… Удивительно знакомая манера изложения. Где-то подобное я уже читала. Наверное, Ксения любит классиков.
Хм, желтые цветы, вода, любовь до гроба… Создается впечатление, что эта девица попросту издевается надо мной, будучи уверенной, что ей все сойдет с рук. (Ничего подобного, милая дамочка.) Очень уж просто получается: дневник в незапертом ящике письменного стола (а ведь Ксения отлично знает, что моль бледная любопытна до неприличия); сентиментальные ахи и охи; «воспоминания», едва ли не дословно содранные у Гончарова… и великолепно-нахальное: «Сижу я… пишу… а она потом возьмет и прочитает…» Ну, язва!
