Но Рогозина не желала понимать меня в принципе.
— Как это — происхождение неизвестно? — в недоумении спрашивала она. — Если вещь приобретается у частного лица, я уже говорила вам, мы выдаем квитанцию, если мы покупаем в музее или на аукционе, там тоже дают сопроводительные документы… Как же происхождение может быть неизвестно?
Было ясно, что намеками здесь ничего не добьешься, и если я хочу получить ответ на свой вопрос, мне придется действовать напролом и называть вещи своими именами. Но, с другой стороны, действуя слишком прямо, я дам повод уважаемой Юлии Степановне для того, чтобы изобразить благородное негодование и снова уйти от ответа на мой вопрос. Я решила обойти острые углы.
— Ну, например, если случайно на мусорной свалке вы нашли выброшенный кем-то чернильный прибор восемнадцатого века, представляющий историческую ценность? Вы ведь не будете записывать в квитанции, что вы его на свалке нашли?
Давая мне понять, что оценила шутку, Рогозина тонко улыбнулась, но и тут не уступила моей настойчивости.
— Признаюсь, не припомню случаев, чтобы подобные предметы мы находили на мусорных свалках, но даже если бы такое и произошло, скорее всего, мы не стали бы осуществлять официальные торговые операции в отношении предмета, имеющего подозрительное происхождение.
Ага! Не стали бы осуществлять «официальные» операции? Что ж, это уже кое-что.
Но увы! Это была единственная малюсенькая поблажка, которую сделала мне собеседница, то ли по невнимательности, то ли по доброте душевной, чтобы дать мне понять: хотя она сама ничего не расскажет, но предположения мои небезосновательны.
На все мои дальнейшие вопросы о продаже «лотов» без документов она демонстрировала только безоговорочное отрицание.
— То есть хотя официальных торговых операций в отношении подобных предметов вы не осуществляли, — продолжала я, — неофициальные были вполне возможны?
— Я этого не говорила.
— Но вы ясно сказали: «не осуществлялись операции официальные», то есть другими словами…
— Возможно, я не очень удачно выразилась, и вы придали моим словам именно такой смысл, но я только хотела сказать, что все торговые операции, которые осуществляет наш магазин с предметами антиквариата, — строго официальные.
Было понятно, что эту стену мне не пробить. Правильно, с какой стати она будет саму себя подставлять? Шульцману-то уже все равно, а ей в случае обнаружения каких-либо нюансов, кто знает, может, и срок светит. Ведь это она ведет всю отчетность, и, как бухгалтер, она — лицо материально ответственное.
Но эти самые «неофициальные операции», о которых шел разговор, были той благодатной почвой, на которой мог созреть мотив для покушения на антиквара, и я не хотела сдаваться так быстро. Я решила зайти с другой стороны.
— Юлия Степановна, мне очень понятны причины, по которым вы не хотите распространяться о тех или иных аспектах деятельности по операциям с предметами антиквариата. Но я бы хотела обратить ваше внимание на то, что я — лицо неофициальное, и я здесь не для того, чтобы в деталях изучать подобные аспекты. Я расследую убийство. И единственное, что в данный момент меня интересует, — это мотив. А мотив, согласитесь, вполне может располагаться в той плоскости, о которой мы с вами сейчас пытаемся говорить. Могу заверить вас, что вся сопутствующая информация, которая становится известна мне в ходе расследования, хранится мной на условиях строгой конфиденциальности. Даже своему клиенту, то есть Вере Самуиловне, я не сообщаю эти данные. Хотя, думаю, вы лучше меня знаете, что уж для нее-то все эти «операции», наверное, не секрет. Но клиент получает информацию только о том, что непосредственно касается заказа. Таким образом, с этой стороны вас не должно ничего беспокоить. Теперь поговорим о том, что, на мой взгляд, должно вас тревожить. Вы долгое время работали с Самуилом Яковлевичем, были достаточно близко с ним знакомы… Неужели вам все равно — понесет ли наказание человек, который так хладнокровно расправился с ним? Я надеюсь, что нет. А если вам это не все равно, вы должны помочь мне разобраться во всем этом, ведь ваше молчание сейчас играет только на руку преступнику.
Произнеся этот проникновенный монолог, я была почти уверена, что крепостные стены падут. Я даже заметила следы сомнения, появившиеся на лице моей собеседницы, и ждала, что она вот-вот дрогнет. Но не тут-то было!
Рогозина ответила не сразу, видимо, взвешивая в уме все «за» и «против», но, взвесив, ответила отрицательно.
— Да, все это верно, — сказала она, — но тем не менее я не могу ничего добавить к тому, что уже сообщила вам по этому поводу.
Вот так. Коротко и ясно.
Признаюсь, я очень рассердилась. Для чего, спрашивается, я тут перед ней целых полчаса разливалась соловьем? Для того чтобы узнать, что она не может ничего добавить?
Я была в ярости. Если бы я сейчас находилась дома на своей кухне, я бы обязательно что-нибудь разбила. Тарелку или вазу. Но проблема была в том, что я находилась отнюдь не дома. Я находилась в антикварном магазине, на самом пике очередного расследования, я проводила допрос знакомой потерпевшего, и я задала еще не все вопросы. Следовало взять себя в руки.
Поняв, что не смогу выпустить пар, разбив чайную чашку о голову уважаемой Юлии Степановны, я стиснула зубы и какое-то время сидела молча, внушая себе, что профессионал не должен поддаваться эмоциям. Хорошо бы было сейчас покурить, но, по всей видимости, сама Рогозина не имела этой дурной привычки, и я не стала поднимать этот вопрос.
Немного успокоившись, я перевела разговор в другую плоскость.
— Насколько мне известно, Самуил Яковлевич, кроме своей основной деятельности, занимался еще и тем, что ссужал деньги под проценты. Вы что-нибудь знаете об этом?
Поскольку ссуды производились неофициально, что придавало подобной активности Самуила Яковлевича тоже довольно подозрительный характер, было не слишком много шансов, что Рогозина захочет об этом говорить. Задавая свой вопрос, я заранее настраивала себя на то, чтобы снова не запсиховать, если она, так же как и с вопросом о ворованных антикварных редкостях, уйдет от ответа.
Но, по всей видимости, Юлия Степановна захотела смягчить неприятное впечатление от своего предыдущего нежелания сотрудничать и неожиданно поведала мне все, что было ей известно об этой стороне жизни покойного антиквара. Впрочем, как оказалось, знала она не так уж много.
— Да, Самуил Яковлевич довольно часто ссужал своих знакомых деньгами, и, насколько я знаю, иногда это были довольно крупные суммы. Но в эти вопросы он никого не посвящал и вел все записи исключительно лично.
— Кто-нибудь из должников появлялся в магазине?
— Да, они часто приходили сюда, но документы Самуил Яковлевич не оставлял здесь, всегда уносил их домой.
— Случалось так, что долг не возвращали?
— Видите ли, я ведь уже сказала вам, что не была так подробно посвящена в эту сферу деятельности Самуила Яковлевича. Думаю, вполне могло случиться и такое, но деньги всегда давались под залог, поэтому Самуил Яковлевич не оставался внакладе.
— Невыкупленные залоги могли быть выставлены на продажу?
Этот вопрос заставил Рогозину задуматься.
— Ну, в общем… наверное, — через некоторое время сказала она. — Наверное, если в залог была взята какая-то антикварная вещь, но… Не думаю, что Самуил Яковлевич… Видите ли, в антикварном бизнесе деньги оборачиваются достаточно медленно, и, кроме того, Самуил Яковлевич очень четко разделял деятельность магазина и свои… личные операции. Поэтому не думаю, что он был заинтересован в том, чтобы обеспечение выдаваемых им ссуд осуществлялось посредством предметов антиквариата. Если должник не возвращает долг, заимодавец старается быстрее обратить его залог в деньги, чтобы возместить свои убытки, а с антикварными вещами так не получится. Скорее всего, ссуды обеспечивались золотом, украшениями… чем-то в этом роде.
— Но если бы в магазине появилась вещь, которая ранее была предоставлена в обеспечение ссуды, вы бы знали об этом?
— Не обязательно. Я работаю с документами, мне важно, чтобы на каждую вещь, выставленную в магазине, имелась либо квитанция, либо какие-то иные сопроводительные документы. Но как именно эта вещь поступила в собственность Самуила Яковлевича, была ли она куплена или предоставлена в качестве залога, — это, в общем-то, меня не касается. Если бы речь шла действительно о какой-то невыкупленной вещи, то Самуил Яковлевич легко мог оформить на нее такую же квитанцию, как и при покупке, указав в качестве цены предмета сумму невозвращенного кредита. А посвящать меня во все тонкости он, как вы и сами, наверное, понимаете, не был обязан.
— Да, действительно… А вы не в курсе — кого-нибудь из своих домашних он посвящал в эти тонкости?
