— Да, действительно… А вы не в курсе — кого-нибудь из своих домашних он посвящал в эти тонкости?
— Насколько мне известно, нет. Подобные операции требуют конфиденциальности, и чем меньше людей будет о них знать, тем лучше.
— А насколько вообще родственники были в курсе всего этого — деятельности магазина, например, или вот еще мне говорили, он занимался картинами?
— Родственники не очень-то были в курсе. Вообще Самуил Яковлевич семью держал в строгости, не любил, чтобы вмешивались в его дела, и деньги выдавал с большой осмотрительностью.
— То есть он был скуповат?
— Ну, можно и так сказать. Впрочем, не подумайте, что он в чем-то отказывал детям или жене, нет, напротив, он всегда выполнял их просьбы и иногда даже капризы, но всякий раз, прежде чем получить желаемое, им приходилось выслушивать целую лекцию о том, насколько это лишняя и ненужная вещь и что деньги идут в помойную яму. Я это знаю даже по себе. Например, интерьер у нас в магазине не менялся, кажется, с его открытия, все это уже давно устарело, все эти деревянные полки и шкафы… Но каждый раз, как только я заводила разговор об обновлении, на мою голову выливался целый поток слов о том, что все это еще послужит, что не свои деньги легко тратить, и так далее. В конце концов я просто перестала говорить об этом. Думаю, что и домочадцы Самуила Яковлевича, зная эту его особенность, не так уж часто докучали ему просьбами.
Что ж, понятно. Скупой, въедливый старикашка со сварливым характером. Неудивительно, что ему все было мало. Казалось бы, чего лучше — антикварный магазин, ан нет, он еще и ростовщичеством занимался. Сразу всего хотел.
В свете новых данных становилась понятной и реакция жены на мой простой вопрос о том, как Шульцман относился к семье. Думаю, он настолько часто повторял им, что не щадит живота своего, зарабатывая для них деньги, и что они по гроб жизни должны быть ему благодарны за это, что и сами домочадцы, наконец, свыклись с этой мыслью, особенно жена, которая всегда полностью от него зависела.
— Юлия Степановна, там… покупатель.
В дверях кабинета показалась одна из молоденьких продавщиц.
— Да, сейчас, — ответила ей Рогозина, поднимаясь с кресла. — Извините, я должна идти, надеюсь, что смогла хоть немного помочь вам.
Эта фраза была обращена уже ко мне. Прекрасно помня небольшой инцидент, произошедший в самом начале разговора, и понимая, что она помогла мне совсем не так, как могла бы, я все-таки решила проявить вежливость.
— Да, спасибо, что вы согласились уделить мне время.
Взглянув на часы, я обнаружила, что вместо обещанного получаса Юлия Степановна уделила мне целых полтора часа.
Мы вышли из кабинета и направились каждая по своим делам. Рогозина занялась покупателями, а я села в машину.
По дороге я все думала о взаимоотношениях Шульцмана и его семьи, и вдруг очень ясно представила себе, что должен чувствовать человек, которого изо дня в день донимают разглагольствованиями о трудностях зарабатывания денег и о чувстве благодарности, которое он должен испытывать к кормильцу. Как хотите, а терпеть это будет далеко не каждый. Даже если разглагольствования исходят от отца. Или от мужа.
Да, в особенности от мужа. Ведь у детей все равно есть какие-никакие перспективы, они могут, например, уехать учиться, выйти замуж, да просто переехать в другую квартиру, наконец. А жена ничего такого сделать не может, она всегда обязана быть рядом с мужем: и потому, что он ее обеспечивает, и потому, что на руках у нее еще трое несовершеннолетних детей.
Положение жены — самое безвыходное, и не будет ничего удивительного в том, что в один прекрасный день, выслушав очередную проповедь о том, как она обязана своему благоверному, она потеряет терпение и в сердцах… Хм, да… Что же она сделает в сердцах? Выйдет на лестницу с веревочкой и придушит надоевшего муженька?
Я вспомнила изможденный вид Лии Соломоновны и как-то засомневалась. Впрочем, ей вовсе не обязательно было беспокоиться самой, могла и нанять кого-нибудь. Особенно учитывая, что, сделавшись вдовой, она не только раз и навсегда освобождается от выслушивания проповедей, но и получает довольно солидный куш. Кстати, куш ведь получает не только она, но и все прочие домочадцы. Как там говорила Вера? В равных долях? Хм, интересно… А что, если они собрались всей своей дружной семейкой — да и придушили папку… на правах долевого участия, так сказать…
Уф! Это я, кажется, хватила лишку. Версия, конечно, занятная, но, скорее всего, из области фантастики. Думаю, ни семейство в целом, ни конкретно жена не причастны к этому убийству. Достаточно вспомнить, как сама Вера обращалась с матерью. Если бы та была в чем-то замешана, Вера, конечно же, знала бы или, как минимум, догадывалась, и ее поведение выдало бы ее. Но, находясь у них в гостях, я не заметила фальши в ее поступках, и это говорило в пользу непричастности родственников.
К тому же почтенная Лия Соломоновна не производила впечатления человека, привыкшего самостоятельно принимать решения, а чтобы спланировать убийство, самостоятельность необходима. Самостоятельность и решительность.
Нет, думаю, семья не причастна. Но тем не менее характеристики личности антиквара, которые сообщила мне Рогозина, вполне могут пригодиться впоследствии, когда у меня будет уже достаточно данных, чтобы выдвигать какую-то обоснованную версию. Если Шульцман был человеком скупым и несговорчивым, то вполне возможно, что тот нефинансовый мотив, который я тщетно стараюсь отыскать, лежит в области человеческих взаимоотношений.
Кстати, о взаимоотношениях. Я вдруг вспомнила, как отчаянно торговалась со мной Вера, прежде чем заказать расследование, и поняла, что род Шульцманов нашел в ее лице достойного продолжателя. Даже сам Самуил Яковлевич, я думаю, остался бы доволен ею.
Впрочем, это все лирика.
Сев в машину и наконец закурив сигарету, я задумалась о том, что же дала мне беседа с Рогозиной в плане возможных мотивов. Нельзя не признать, что хотя она и отказалась детально прокомментировать возможность продажи в магазине краденых вещей, но все-таки разговор с ней получился гораздо результативнее разговора с Гилем, например.
Взять те же самые продажи. Несмотря на то что Рогозина отнекивалась, как могла, было совершенно ясно, что краденые вещи продавались. Уж не знаю, как они там проводились по документам, но продавались — это точно.
Теперь подумаем, откуда можно украсть антикварную вещь или, например, картину. Ведь картинами Шульцман тоже занимался. Такие предметы можно украсть либо из музея, либо у коллекционера, либо у какого-нибудь серого человечка, который не понимает, чем владеет.
В первом случае вряд ли кто-то пойдет в индивидуальном порядке мстить подлому антиквару за то, что тот продал вещь, похищенную из государственного хранилища. В третьем случае говорить о мести вообще не имеет смысла, учитывая неосведомленность владельца. Остаются коллекционеры.
Действительно, это была вполне вероятная группа подозреваемых. Коллекционировать антиквариат — удовольствие не из дешевых. Кроме того, серьезный коллекционер, планируя покупку, как правило, хочет приобрести совершенно определенную вещь и иногда годами гоняется за ней, наводя справки и выслеживая ее путь от аукциона к какому-нибудь промежуточному владельцу и обратно.
Понятно, что предметами, добытыми с таким трудом, дорожат. И если подобный предмет был украден, а потом всплыл в том или ином антикварном магазине, конечно, его бывший владелец захочет узнать, как он туда попал. И если выяснится, что попал он туда потому, что некий господин Шульцман пообещал найти вышеупомянутый предмет для некоего господина N, не уточнив при этом, каким образом предмет будет изъят, тогда… тогда не знаю… бывший владелец, наверное, очень рассердится. Может быть, даже настолько, чтобы расценить все это как мотив для убийства.
Что ж — заметано. Коллекционеров будем иметь в виду.
О чем мы там еще говорили с почтеннейшей Юлией Степановной? О ростовщичестве? Да, о нем мы тоже узнали кое-что интересное и смогли подтвердить некоторые свои догадки, например о размерах выдаваемых ссуд или о том, что обычно выступало в качестве залога.
Я докурила сигарету, завела машину и поехала домой, но не успела проехать и полкилометра, как зазвонил мобильный.
— Алло, Татьяна? Добрый день, это Вера.
— Здравствуйте.
— Я звоню, чтобы сказать вам: завтра похороны папы. Вы ведь хотели поговорить с дядей Колей… ну, то есть с Николаем Петровичем. С Шишкиным, помните?
— Да, да, конечно.
— Так вот, подъезжайте завтра к девяти часам к маме. Помните, мы с вами ездили?
— Да, помню.
— Приезжайте туда. Николай Петрович будет там, и вы сможете поговорить. Только, пожалуйста, не рассказывайте всем, кто вы. Я скажу, что вы из милиции и пришли, чтобы поговорить с Николаем Петровичем. Ему я скажу, кто вы, потому что он знает, что я заказала расследование, но другим не говорите. Хорошо?
