Уткур Рашидович, много лет проработавший в КГБ, ни на минуту не сомневался в верности выводов экспертов, и Камалов, понявший это сразу, не стал обсуждать с ним никаких других версий смерти. Обговорив намеченную накануне операцию, они распрощались. Успел Камалов дать ему и новое задание: добыть по возможности все теоретические работы убитого несколько лет назад прокурора Азларханова.
Как только за полковником закрылась дверь, у Ферганца невольно вырвалось вслух:
- Так вот какой удар нанес мне Миршаб...
Ничто, никакая авторитетная экспертиза не убедила бы Камалова, что Беспалый умер своей смертью. Не сомневался он и в том, что этот мощнейший, почти нокаутирующий удар нанес ему человек из Верховного суда. Не зря он почти десять лет отдал охоте за оборотнями и в своих работах с грифом "Совершенно секретно", застрявших на уровне Политбюро и руководства КГБ, утверждал, что организованная преступность имеет своих людей на всех этажах власти и даже в КГБ. Может, оттого его работы и положили под сукно.
Конечно, он завтра же позвонит своему бывшему ученику генералу КГБ Саматову и попросит, чтобы без шума, с привлечением новых специалистов расследовали смерть Парсегяна. Здоровый как бык Беспалый, с которым едва справлялись трое надзирателей, страдал лишь приступами радикулита, а тут вдруг инфаркт... Умер, когда требовалось умереть...
Опять заныла нога, и прокурор подумал, что без реланиума сегодня не заснуть. Но больше всего Камалов страдал не от боли, а от бессилия, от невозможности сегодня же напрямую схватиться с Миршабом. Оглядывая голые стены палаты с выцветшими обоями и высоким окном, выходящим во двор, он понимал, что здесь ему находиться долго, а Миршаб, оказывается, умел ценить время...
К ночи поднялась температура, начались сильные боли, и он катался с боку на бок, не находя себе места, пришлось сделать инъекцию сильнодействующего реланиума. Но боль была столь сильна, что он время от времени просыпался и долго глядел в морозную ночь за окном без занавесок. Ночь выдалась лунной, ясной, и он хорошо видел присыпанные снегом ветви могучего орешника, поднявшегося до самой крыши больницы. Проваливался он в короткий и тревожный сон так же внезапно, как и просыпался.
Снились какие-то кошмары: инженер связи, картежник Фахрутдинов, прослушивавший его телефон, хан Акмаль, с которым он успел выпить чайник чая в краснознаменной комнате, покойный прокурор Азларханов, с которым он никогда не встречался, но испытывал к нему не только интерес, но и всевозрастающую симпатию. Многократно снилась ему сцена на трассе Коканд-Ленинабад, как из белых "Жигулей" разом выходят трое наемных убийц с автоматами а руках и среди них снайпер Ариф, уже стрелявший в него накануне, а еще чуть раньше пославший пулю в сердце Айдына, читавшего по губам ход секретного совещания у него в кабинете с крыши дома напротив.
Сегодня нет в живых легендарного Арифа, и за его жизнью наверняка охотится другой снайпер, нанятый Миршабом. Во сне он и пытался отыскать его среди сонма лиц, кружащих возле него.
Сквозь рваный, зыбкий сон ему чудилось, что кто-то скребется к нему с улицы, и он невольно открыл глаза. На подоконнике его высокого окна стоял человек с широким монтажным поясом на бедрах, от него слева и справа свисали два витых нейлоновых каната в палец толщиной. Судя по всему, мужчину, стоявшего на подоконнике, страховали с крыши. Камалову показалось, что видит продолжение тех кошмаров, что снились всю ночь, и, улыбнувшись, он закрыл глаза, но тревога, уже вселившаяся в него, заставила вновь приоткрыть их. Человек, стоя на подоконника в белых шерстяных носках, действительно вырезал стеклорезом предварительно обклеенный специальной липкой лентой квадрат напротив единственной ручки-защелки в левой створке окна, обычно в таких случаях стекло не лопается... Ночь была светлой, рядом горел фонарь, и человек в окне хорошо просматривался, у него на груди, рядом с переговорным устройством "уоки-токи", висел пистолет на кожаном ремешке с длинным глушителем.
"Сон в руку", - подумал он спокойно и нашарил свой именном "Макаров" под подушкой. Человек, вырезав стекло, бережно прислонил его к правой створке и стал аккуратно открывать защелку, не распахивая окна. Он, видимо, понимал, что порыв холодного воздуха может разбудить спящего. Опустив защелку, ночной пришелец, что-то сказав шепотом по рации, взял пистолет в правую руку.
"Нужно стрелять так, чтобы он упал в палату", - решил Камалов и, как только распахнулось окно, выстрелил дважды.
Убийца, выронив пистолет на пол, как бы нырнул следом в комнату, но в тот же миг, словно подхваченный невидимым краном, взмыл вверх. Страховавшие поняли, что Ферганец опередил их и на этот раз.
Утром, осматривая место происшествия, нашли лишь рукописный картонный плакат на турецком языке. "Кровь за кровь" - значилось на нем. Но прокурор Камалов знал, что и за убийцей с крыши стоял тот же Миршаб - Владыка ночи.
Прошло только две недели после странной встречи с земляком на мюнхенском стадионе, как с Артуром Александровичем приключилась новая история, не менее интригующая, чем первая. Если визит представителя международной мафии после некоторых размышлений показался Шубарину не столь уж и неожиданным, ведь он-то знал, что наш преступный мир уже давно, с застойных лет, готовил себе плацдарм за кордоном, то второй не мог привидеться, кажется, даже в бредовом сне.
По пятницам, если никуда не уезжал на уик-энд, он ужинав в русском ресторане на Кайзерштрассе, неподалеку от отеля "Риц", где останавливался мистер Гвидо Лежава, большой любитель футбола. Иногда и среди недели, назначая с кем-нибудь деловую встречу, он заказывал столик именно в этом ресторане, к нему быстро привыкли в "Золотом зале", где постоянных клиентов было не так уж много.
В этот день он, как обычно, занял свой столик в глубине зала за колонной, откуда хорошо просматривался вход, хотя, став завсегдатаем, он знал, что можно войти и выйти при необходимости и через служебный ход, мимо кухни, который, впрочем, строго контролировался.
Не успел он перелистать объемистую, роскошно отпечатанную карту вин и напитков, как за спиной раздался удивительно знакомый голос и кто-то совсем уже по-нашенски, по-русски спросил:
- У вас здесь не занято?
Продолжая машинально вглядываться в меню, он подумал, что это, наверное, опять кто-то из тех, что отыскали его на стадионе "Баварии".
Артур Александрович неторопливо отложил карту вин в сторону, поднял взгляд и остолбенел... Рядом с его столиком стоял Анвар Абидович Тилляходжаев, "хлопковый Наполеон", бывший первый секретарь Заркентского обкома партии, отбывавший пятнадцатилетний срок, которым ему заменили смертную казнь за помощь следствию, на Урале.
Еще неделю назад, разговаривая с Коста, Шубарин поинтересовался, как обстоят дела у Тилляходжаева, и его заверили, что у того все в порядке. С первого дня заключения Анвара Абидовича в лагерь туда выехали Ашот и Коста, люди "авторитетные" в уголовном мире. Кажется, они захватили с собой еще одного "уважаемого" человека, курирующего Урал. Их задачей было обеспечить бывшему секретарю обкома, личному другу и покровителю Шубарина, нормальную жизнь в заключении. Во-первых: никаких унижений ни со стороны уголовников, ни со стороны администрации, Анвар Абидович к такому обращению не привык. Во-вторых: нормальные условия работы и жизни и регулярные передачи.
Все годы, что находился в заключении Анвар Абидович, а он загремел одним из первых, в начале перестройки, два гонца, сменяя друг друга, постоянно возили передачи "хлопковому Наполеону" из Ташкента на Урал. И вот он сам, собственной персоной, стоял перед Артуром Александровичем. Было отчего остолбенеть... Они, не сговариваясь, кинулись друг другу в объятия, что не осталось незамеченным в чопорном зале.
Но вряд ли в это время их волновало, как они выглядят со стороны, слишком многое их связывало. Анвар Абидович знал, что его семья обязана жизнью Шубарину, трижды пытались подпалить его дом, и трижды поджигателей в ночи ждал бесшумный и точный выстрел снайпера Арифа. Разве такое забывается...
Странно, но тюрьма как бы пошла на пользу Анвару Абидовичу: исчез лишний вес, густые, вьющиеся волосы, тогда лишь тронутые сединой, сегодня были совершенно седые, что придавало ему импозантный вид. Четче, жестче обозначились черты лица, ярче стали глаза, появилась строгая, аскетическая, мужская красота. Экипировали, видимо, Анвара Абидовича поспешно, хотя и основательно, но чувствовалось, что он уже отвык от галстука и цивильного костюма, там быстро врастают в ватник и отучаются от нормального быта. Шубарин знал, что людям, просидевшим в тюрьме несколько лет, нужны годы, чтобы вновь приучиться к стулу, креслу, они автоматически присаживаются на корточки.
- Какими судьбами? - вырвалось у Шубарина, он мог поклясться, что более неожиданного сюрприза для него придумать просто нельзя.
