– Такая же, как вы, красивая?
– Что вы, – с ревнивой злостью возражает Изотова. – Да на неё и взглянуть-то страшно. Тощая – кожа да кости!
– И кто же это вам дорогу перешёл? Откуда такая?
– Вам и это надо знать? Ну, пожалуйста – Нинка Завьялова. Такая пигалица!
– Она учится где, или работает?
– Учится. В театральном… Тоже мне – артистка нашлась… Было бы на что поглядеть!
– И что же – давно она с ним?
– Да с год, наверное.
– А почему с вами он лететь надумал?
Изотова поднимает голову, горько усмехается:
– Надоела она ему. Да и я его от себя никогда не отталкивала. – Изотова нервно дёргает головой. – Вы Эдика видели? Глаза его, брови, ресницы? – неожиданно переходит она в наступление. – Нам, бабам, мужская красота вообще-то необязательна. Но у Эдика она особенная. Взглянешь на него и млеешь, как дурёха… Всё тогда готова простить ему, оправдать… Вы – мужчины. И то порой голову теряете из-за какой-нибудь куколки в юбке. Что же с нас спрашивать?
– А где эта Нина живёт, знаете?
– Да зачем она вам? – теперь уже вяло отзывается Изотова. – Не знаю и знать не хочу. Эдик что натворил?
– Подозревается в разбойном нападении на фирменный магазин «Бирюза». Может, слышали что?
Изотова подавленно кивает.
– Эдик рассказывал?
– Ну что вы!.. Он меня до своих дел и забот не допускает… Откровенно говоря, он лишь о себе высокого мнения, других и в грош не ставит. А что касается «Бирюзы»… Ходят же слухи по городу.
– Билет на самолёт он вам купил?
– Он.
– И эти серёжки?..
– Тоже.
– А вы и не спросили – отчего он вдруг такой щедрый? Где столько денег взял?
– Не спросила. Довольна была, что хоть с собой пригласил.
– Как же так можно, Света?..
Изотова вдруг опускает голову на стол и заливается плачем. Бросаюсь к графину и, пока Изотова пьёт воду, вызываю по телефону Громова, отвожу его к окну и коротко, вполголоса бросаю:
– Я тебя вот о чём попрошу… Позвони-ка в адресное, узнай, где живёт некая Нина Завьялова, студентка нашего театрального, и живо к ней.
– Та самая? Что была с Камиловым?
– Она, больше некому.
– Что искать?
– Перчатку. Чёрную шёлковую перчатку. И туфли. Изъять надо все её туфли. У нас ведь есть один отпечаток. Вот и проверим!
– А постановление на обыск и изъятие?
– Я подготовлю. Ты мне адрес, адрес давай!
– Ясно!
– Ну, действуй. Жду!
Громов исчезает, и я возвращаюсь к успокоившейся Изотовой. Теперь с ней можно вести и официальный разговор, закрепить, так сказать, показания. Ведь всё, что мне нужно было узнать от неё, я узнал, и Изотовой уже нет смысла отмалчиваться. Она это тоже хорошо понимает. Вскоре, внимательно изучив протокол допроса, без единого замечания соглашается с текстом и размашисто подписывает бланк.
– А что делать с серьгами? Наверное, придётся расстаться с ними? – грустно спрашивает она.
– Да, пожалуй…
И вот все формальности закончены. Провожаю Светлану на выход, затем снова встречаюсь с Громовым, пишу постановление на обыск, еду с ним к прокурору, потом опять инструктирую Громова. А время идёт. В желудке посасывает, а ещё предстоит разговор с Завьяловой, а там – и с Камиловым. Надо бы подкрепиться.
11Когда возвращаюсь из столовой, у комнаты дежурного меня встречает Белов:
– Всё в порядке, Демичевский. Доставили тебе твою артистку.
– А перчатку? Перчатку нашли?
– Нашли, не волнуйся. И туфли привезли. Пойдём ко мне, передам.
Поднимаюсь к нему в кабинет, и Белов передаёт мне небольшой целлофановый пакет, перевязанный тесёмкой с сургучными печатями.
– Это – с перчаткой. А туфли – в шкафчике, в коробках.
Что ж, теперь дело за экспертами!
В пять вечера ко мне в кабинет вводят Завьялову.
Вот ведь как необъективны женщины к своим соперницам! Завьялова вовсе не коротышка, а нормального среднего роста. Красивая, стройная, с большими чёрными глазами. Одета, правда, простенько – в джинсовой юбке и белой кофточке. На ногах лёгкие простые босоножки… Ей лет двадцать, не больше. Лицо, хоть и смуглое, но чистое, даже губы не красит. Держится спокойно, уверенно. Или это – игра?.. Я узнаю её. Видел недавно на сцене студенческого театра. В «Живом трупе». Цыганку Машу играла. И здорово играла! Будто и впрямь – цыганка. Будто и не на сцене вовсе, и действительно готова жизнь отдать за Протасова.
Как же так? Как могла Завьялова опуститься до такой степени, что стала преступницей?
– Это ещё доказать надо! – с усмешкой отвечает она на мой вопрос.
– Конечно, – отвечаю спокойно, хотя в душе растёт злость на её залихватское упрямство. – Но доказательств вашего участия в разбойном нападении на «Бирюзу» у нас более чем достаточно. Взять хотя бы то, что вы наследили в магазине. Можете, если желаете, ознакомиться с заключением эксперта на этот счёт.
Я протягиваю ей бланк заключения, но она пренебрежительно отмахивается:
– Не надо. Чем вы ещё располагаете?
– Вашей перчаткой, отпечатками пальцев. Вы оставили всё это в машине – такси, на которой приезжали к «Бирюзе». Разве недостаточно?
– Тогда что же вы от меня хотите? Ведите в тюрьму, если вам всё известно.
– В том-то и дело, что пока ещё не всё, – говорю опять как можно спокойнее. – Вот, скажем, почему вы надумали с Камиловым напасть на «Бирюзу»? Как всё происходило? Это была его идея?
Красивые глаза Завьяловой еще больше темнеют:
– Причём тут Эдик? Он – хороший парень! – запальчиво взрывается она и тут же умолкает, сообразив, что допустила промашку, признав знакомство с ним.
Удивительно! И она ещё покрывает Камилова. Хотя, как говорила Изотова: «Видели бы вы его!». Красив, что верно, то верно. Однако неужели Завьялова ничего не знает об Изотовой?.. Вот ненормальная! Ей бы, действительно, в театре играть, а не в тюрьму лезть.
– Хороший парень? – спрашиваю сердито, – А, не задумываясь, стреляет в неповинных людей.
Завьялова в замешательстве замирает на стуле.
– Это уж у него так получилось в магазине. Он не хотел… – говорит она враз осевшим голосом. – Он, что, кого-нибудь там…
Выдержка окончательно изменяет ей, и крупные слёзы катятся по лицу…
– Это я! Я во всём виновата!
– Расскажите, как было дело.
Завьялова отирает ладонью слёзы, отрешённо смотрит в сторону.
– Расскажите, расскажите. Где и как вы познакомились с Камиловым?
– Три года назад, в Сухуми.
– Что вы там делали?
– В отпуске была. Приехала без путёвки, а Эдик… Он тоже там отдыхал. Заметил меня ещё в поезде, предложил свои услуги с устройством: «Будет тебе месяц райской жизни!». И устроил. В Сухуми у него повсюду знакомые. У ресторана иные часами в очереди стоят. А перед ним, лишь подойдёт, швейцар чуть не расшаркивается. И потом… Вы видели Эдика?
Знакомый вопрос! Вспоминаю облик Камилова: прямой тонкий нос, тёмные, словно маслины, глаза, красивое смуглое лицо, чёрные густые волосы и длинные пушистые ресницы… Да, такие нравятся женщинам.
– Правда ведь, красивый? Все девчонки без ума от него. А он лишь со мной и со мной. Нравилось в нём всё: и негромкий смех, и уверенность в себе, и невероятная щедрость… Чем только он не одаривал меня!..
Завьялова вздыхает:
– И вот, чем ближе наступал день отъезда, тем больше страх: как буду без него? А он с собой позвал. Узнал о моей мечте стать артисткой, и позвал. «У нас, – говорил, – в городе свой театральный вуз есть». Рассчиталась я на службе, машинисткой тогда работала, распростилась с родными и… Устроилась здесь на квартире. Продолжала встречаться с ним.
– У него, что же, другой девушки до вас не было?
– Была. Какая-то парикмахерша. Но Эдик сказал, что расстался с ней навсегда.
– Ну-ну, продолжайте.
– А мне с ним было так хорошо! Когда он исчезал, дни тянулись бесконечно, казались серыми, пустыми. Думалось, на всё бы пошла, лишь бы он не покидал меня… Да вам этого не понять, наверное.
– Почему, понимаю, – отвечаю не сразу. Потому что вдруг тоже стало тяжело на душе: отчего Лена не вышла сегодня проводить меня?
Завьялова недоверчиво усмехается на мои слова и негромко продолжает:
– И вот, когда Эдик признался, что сидит на мели, то есть без денег, сама напросилась чем-нибудь помочь ему. Он долго колебался, прежде чем доверился мне. Сказал, что давно приглядывается к «Бирюзе». Изучил маршрут, время прибытия инкассаторов. Но нужна машина. Можно бы угнать, да не умеет водить. Вот если бы я посодействовала, ведь у нас дома была машина, знаю, как с ней обращаться.
– И вы согласились.
– Ну, коль уж напросилась… Решили ещё раз всё проверить. С неделю поочередно приходили к «Бирюзе» перед закрытием и наблюдали, что там происходит. Обычно в семь вечера во двор въезжал «газик», из него выбирались инкассаторы, заходили в магазин и через минуту возвращались с сумками… Нам оставалось найти машину.
