— Давайте-ка сразу примемся за уху, — предложил Олег. — Пока она горячая. Ершиков мы с Алешкой сами наловили. По стопке?
— Я же за рулем, — сказал Тероян.
— Ничего, больше трех я тебе не налью. А попадешь в ГАИ — отмажу, так и быть.
Глория внимательно всматривалась в Олега и Машу, словно желая вспомнить — не встречались ли ей раньше их лица?
— Хашиги сейчас в Москве, — сказал, между тем, Олег, обращаясь к Тиму. — А вообще-то он снует по всему миру, как сумасшедший.
— Знаю, — произнес Тероян. — Днем мы с Жорой пытались навестить его в Медвежьих Озерах.
Карпатов не сдержался, чертыхнулся.
— Ну кто вас туда толкал, идиоты? — прорычал он, на которого даже присутствие женщин не оказывало благотворного влияния. — Вы уже „сфотографированы“, оба. Номера ваших машин записаны, а сами вы на крючке. Я же тебя предупреждал! Зачем я только связался с вами?
— Можешь развязаться.
— Мужчины, может быть, вы поговорите о своих делах после ужина? попросила Маша. Она и в пятьдесят лет сохраняла свою неброскую красоту, свойственную безгрешным и чистым русским женщинам. Олег и Тим чокнулись, выпили по стопке, молча принялись за янтарную уху.
— Я уже второй раз за сегодняшний день слышу это имя — Хашиги, произнесла Глория. — Кто он?
— Один мультяшка из Ирана, — промычал Олег, поглощенный небесной пищей.
— Он как-то связан с моим… делом? — продолжила она. Карпатов вопросительно взглянул на Тима.
— Ну да, — пожал тот плечами. — Я рассказал. Не могу же я полностью исключить Глорию из своих поисков.
Карпатов бросил ложку на стол и потянулся за водкой.
— Пусть Юнгов даст объявление в газету. А еще лучше по телевидению. На всю страну, — со злостью сказал он. — Чего уж мелочиться, пусть все знают!
— Что ж вы так волнуетесь? — произнесла Глория, не спуская с него глаз. Терояну даже показалось, что она узнала его.
— И верно — чего? — как-то быстро успокоился он. — Хашиги — это поле деятельности контрразведки, не мое. Вот только как у вас в кармане, милая, оказалась его визитная карточка, непонятно. А так все в порядке.
— Это правда? — Глория посмотрела на Терояна. Он кивнул головой.
— Ну ладно, — сказала Маша, прерывая напряженную паузу. — Самое время подавать второе. Вы любите котлеты по-киевски?
— Стараюсь вспомнить их вкус, — Глория говорила и вела себя непринужденно, стараясь, чтобы ее состояние не стало преградой в общении между ними, чтобы не чувствовалась ее полная зависимость от человека, сидящего напротив, Тима Терояна. Она хотела выглядеть нормальной девушкой или, по крайней мере, играть эту роль достойно, и ей это удавалось. Тероян приятно поразился ее самообладанию. Он подумал, что перед ним действительно сильный человек, с характером, не привыкший покоряться судьбе, а вчерашний срыв, возможно, явился пиком слабости, свойственной всем людям, поскольку не так уж много времени прошло между ним и предыдущим шоком. В ее нынешнем положении мало кто смог бы вести себя так: не замыкаясь в скорлупе наедине со своими болями, а открыто идя навстречу неизвестности. Глория взглянула на него, словно спрашивая: все ли правильно? — и он чуть заметно наклонил голову. Уже и непонятно было — кто от кого заряжается жизненной энергией она ли от него или он от нее? Но ее поведение пришлось по душе и Карпатовым. Окончание ужина прошло на другой ноте, более ровной, без касания опасных тем в поисках выхода из лабиринта. Олега даже понесло на какие-то еврейские анекдоты, не совсем приличные, отчего Маша постоянно делала ему укоризненные замечания — но все без толку: Абрам и Сара уже прочно воцарились за столом. А Глория вежливо смеялась, хотя мысли ее, как виделось Терояну, текут все же в другом направлении. Потом Маша увела ее на кухню, где готовился пирог, а Тим и Олег пошли в кабинет, тотчас же принявшись за сигареты.
— Пусть они поболтают. Маша ее враз расколет, — пошутил Карпатов, выпуская серию колец. — В моей супруге пропадает замечательный следователь.
— Лишь бы она не переусердствовала, — заметил Тероян, чувствуя какое-то свое вероломство по отношению к девушке. Нахмурившись, он раздумывал, не вернуть ли Глорию обратно, чтобы она находилась под его присмотром?
— Да не бойся ты, — угадал его мысли Олег. — Маша работает на женской интуиции, без спецсредств. Так что твоя девушка не пострадает.
„Моя девушка, — подумал Тим. — Сказано неплохо“.
— Ты занимаешься маньяком-Квазимодо? — спросил он. Теперь пришла очередь нахмуриться Олегу. Он не любил, когда кто-либо вмешивался в его служебные дела.
— Расследование ведется в моем отделе, — неохотно ответил он. — Ты все-таки думаешь, что здесь есть какая-то связь?
— Да. У меня не выходит из головы тот снимок, так напугавший девушку. Расскажи поподробнее.
— Не имею права. А вдруг Квазимодо — это ты и есть?
— Тогда обещаю, что признаюсь тебе первому. И тебе дадут генерала.
— Ну, если только так… Ладно. Вот тебе чисто газетная информация. Тринадцать изрезанных детей за последние пять месяцев. И мальчики, и девочки в возрасте от шести до двенадцати лет. Всех находили в массиве Лосиного Острова, а это огромная территория, тянется от Мытищ до Щелковской. Туда, кстати, входит и твой район, где ты встретил девушку.
— И где живет на Медвежьих Озерах доктор Саддак Хашиги.
— Верно. Детей находили либо на дорогах, либо возле населенных пунктов. Блуждающих, бредущих неведомо куда, в полном беспамятстве. Я бы даже сказал — без тени разума в глазах. Словно этот разум был просто-напросто изъят. Но — никаких следов сексуального насилия. Маньяка нельзя назвать половым извращенцем. Его это не интересует. Он делает длинные надрезы на лице ребенка, от губ — к ушным раковинам, через всю щеку.
— Раны линейные?
— Да. Рваных не было ни одной. То есть он орудует не каким-нибудь ржавым кухонным ножом, а бритвой или скальпелем.
— Скобки?
— Нет, ни скобок, ни швов не накладывает. Но раны не инфицированные, заражения нет. Заживают сами.
— Одна-две недели.
— В течение этого времени он, очевидно, где-то держит ребенка. Прежде чем выпустить. А пока приводит жертву в невменяемое состояние. Впрочем, сама такая операция уже способна лишить разума. А потом лицо превращается в смеющуюся маску, сам знаешь.
— Действительно, Квазимодо, — в раздумье произнес Тероян. — Гюго. А где сейчас жертвы?
— Кто в клинике, а кто уже у родителей. Не откажешься же ты от своего чада, каким бы он ни стал по вине мерзавца?
— Реакция детей — истеричный смех, плачь?
— Ну да, другой нет! — Карпатов раздавил окурок, как гусеницу. — Я же говорю: разума нет. Они превращены в зверюшек, прости за сравнение.
— Может быть, он мстит за что-то их родителям?
— Мы проверяли эту версию. Но тогда и родители, хотя бы кто-то из них, должны знать друг друга. Нет. Во всех тринадцати случаях — последний, правда, только принят к производству, — никто никого не знает. Все совершенно случайные люди. Никакой связи. Профессии — самые различные: от кладовщика до бизнесмена. Никаких требований выкупа или угроз. Исчезновение ребенка — гробовое молчание — затем появление уродца. Что это, тяжелая форма шизофрении?
— А почему ты думаешь, что маньяк — один-единственный?
— А мы так и не думаем, — сощурился Карпатов. — Это все газетчики. Им нужно персонифицировать зло в одном человеке. Может быть, там двое-трое… Пока мы только топчемся на месте. Честно говоря, не за что ухватить. Какой-то призрак. Тень отца Гамлета. Улики — хрен с ними, кое-какие есть, не в них дело. Главное, понять, для чего он все это вытворяет? Ведь есть же у него какая-то цель? Какая-то своя, пусть сумасшедшая, идея? Какой-то гиперсдвиг?
— А прежде, в других городах ничего схожего не было?
— Нет. Это наш, московский маньяк. Гастролер исключается. Где-то здесь у него должно быть убежище, где он мог бы держать детей, пока не заживут раны. И в это время доводить их до состояния полного помешательства.
— Удалять разум.
— Именно. Поэтому я сомневаюсь, что твоя девушка, Глория, побывала у него в руках. Она лишилась памяти лишь частично, разум ее сохранен. Следов насилия нет, тем более этих чудовищных надрезов. И кроме того, он занимается детьми, а не взрослыми девушками. А если бы она случайно стала свидетельницей его преступлений, то вряд ли бы он оставил ее в живых. Маньяк слишком осторожен.
— Но, послушай, Олег, а если он не в силах убить человека? Если он способен только на то, чтобы причинить ему физические и моральные страдания, раздавить психику? Мог он отпустить девушку после того, как убедился, что она уже не представляет для него опасности, что память ее безвозвратно утеряна? Он мог знать, что в таких случаях ее восстановление крайне сложно, почти исключено. Судя по его „операциям“, человек этот имеет медицинские навыки и, я уверен, наверняка изучал психологию. Разбирается в процессах, связанных с человеческим мозгом.
