— Твоя бабушка больше не хочет видеть его в своем доме. Сейчас он в доме престарелых «Дун Эйсдин». Мне надо подумать, что с ним делать дальше.
— А почему ты не привезла его сюда?
Маршели бросила быстрый взгляд на Фина, отвернулась. «Она винит себя», — понял мужчина и ответил за нее:
— Он нуждается в профессиональном уходе, Фионлах. И физически, и морально.
Но юноша по-прежнему смотрел на Маршели:
— Ты долго ухаживала за матерью Артэра. А она даже не была твоей родственницей!
И двадцать лет недовольства выплеснулись на него:
— А, может, ты готов менять ему постель, когда он в нее наделает? И искать его, когда он потеряется? Уговаривать его поесть? И напоминать ему все, что он забудет?
Юноша ничего не ответил. Он едва заметно дернул плечами и продолжал есть.
— Тут есть одна сложность, Фионлах, — вмешался Фин. И удостоился в ответ короткого взгляда:
— Да?
— Несколько дней назад в торфяном болоте у Сиадера нашли тело. Это молодой мужчина, примерно твоего возраста. Тело пролежало в болоте с конца пятидесятых годов.
Вилка Фионлаха замерла на полпути между тарелкой и ртом.
— И что?
— Его убили.
Вилка вернулась в тарелку.
— А мы тут при чем?
— Погибший приходился родственником твоему деду. А значит, и тебе, и Маршели.
— Как можно было это выяснить? — нахмурился Фионлах.
— По ДНК.
Юноша удивленно посмотрел на мать. Потом на него снизошло понимание:
— Мы же сдавали пробы в прошлом году!
Женщина кивнула.
— Я так и знал! Их должны были уничтожить. Я подписывал бумагу о том, что не согласен на их хранение в базе данных.
— Все подписали такие бумаги. Как выяснилось, этого не сделал только твой дед. Возможно, он просто не понял.
— И его внесли в базу данных, как преступника?
— Если тебе нечего скрывать, чего бояться? — возразила Маршели.
— Мам, это вторжение в частную жизнь. Откуда мы знаем, кто получит доступ к этим данным? И что он с ними сделает?
— Это вполне весомый аргумент, — признал Фин. — Но сейчас проблема не в этом.
— А в чем?
— Кто был убитый и кем он приходится твоему деду.
Фионлах посмотрел на мать:
— Наверно, это какой-нибудь кузен.
Маршели покачала головой:
— Мы знаем, что у него нет родственников.
— Значит, есть кто-то, о ком ты не знаешь.
Она пожала плечами:
— Видимо, да.
— Ну ладно, этот парень — родственник дедушки. И что?
— С точки зрения полиции Тормод будет главным подозреваемым в убийстве, — объяснил Фин.
Над столом повисла напряженная тишина. Даже Маршели еще не слышала об этом.
— Это правда?
— Да, — кивнул Фин. — Когда с материка прибудет старший следователь и откроет дело, твой отец будет главным подозреваемым в списке из одного человека, — он глотнул еще пива. — Пора начать думать о том, кто же этот погибший.
Фионлах доел и отставил тарелку.
— Вот и займитесь этим. А мне надо думать о другом, — он взял с вешалки куртку и начал надевать ботинки, от которых по плитке пола разлетались куски подсохшей грязи.
— Ты куда? — Маршели беспокойно наморщила лоб.
— Мы с Донной встречаемся в клубе Кробоста.
— О! Отец решил отпустить ее на этот вечер? — голос женщины сочился сарказмом.
— Не начинай, мам.
— Если бы у нее была хоть капля инициативности, она сказала бы отцу, куда он может пойти. Я сто раз тебе говорила: вы можете жить здесь. И ты, и Донна, и малышка.
— Ты не знаешь, на что он способен! — Фионлах почти выплевывал слова.
— А я думаю, что знаю. Мы вместе росли, ты забыл?
Маршели снова исподтишка взглянула на Фина, отвела взгляд.
— Да, но тогда он еще не пришел к Богу! Мам, ты же знаешь, что происходит, когда к человеку приходит курам. С ним невозможно спорить. Зачем ему слушать тебя или меня, если с ним уже говорит Бог?
У Фина мороз пошел по коже. Ему показалось, что он слушает сам себя. С тех пор, как погибли его родители, жизнь Фина была постоянной борьбой между верой и гневом. Поверив в Бога, он мог только гневаться на Того, кто допустил ту давнюю аварию. Проще было не верить. И к верующим он относился без большой любви.
— Пора тебе уже поговорить с ним, — в голосе Маршели звучала усталость. Фин понял: она не верит, что Фионлах когда-нибудь решится выступить против Дональда Мюррэя.
Ее сын тоже услышал это — и принялся защищаться.
— И что я ему скажу? Какие у меня перспективы? Какое будущее я могу предложить его дочери и внучке? — Он пошел к двери, и его последние слова были едва слышны за шумом ветра:
— Отстань, наконец, от меня!
Маршели покраснела от смущения.
— Прости.
— Не извиняйся. Он просто мальчик, на которого слишком рано свалилась большая ответственность. Ему надо закончить школу, пойти в университет. Тогда у него будет будущее, которое он сможет предложить им.
Женщина покачала головой:
— Он этого не сделает. Слишком боится их потерять. Он хочет уйти из школы в конце года, найти работу. Хочет показать Дональду Мюррэю, что серьезно относится к своей семье.
— И потерять свой единственный шанс? Он же не хочет закончить жизнь, как Артэр.
В газах Маршели полыхнул гнев, но она промолчала.
— И еще одно, — быстро добавил Фин. — Дональд Мюррэй точно не будет уважать его за это.
Женщина начала убирать со стола.
— Как мило с твоей стороны приехать после стольких лет и рассказать, как нам надо жить.
Грязные тарелки опустились на стол возле мойки. Маршели оперлась на него руками, опустила голову.
— Я устала, Фин. Устала от всего. От Дональда Мюррэя и его святошества. От бесхребетности сына. Устала от самообмана: я решила учиться в расчете на будущее, а его может у меня и не быть, — она сделала глубокий вдох, снова выпрямилась. — А теперь еще и это!
Она повернулась к Фину, и он увидел: женщина держится из последних сил.
— Что мне делать с отцом?
Было бы так легко встать, обнять ее и сказать, что все будет хорошо. Но это был бы обман, бесполезное притворство. Поэтому Фин сказал:
— Садись и расскажи мне, что ты знаешь об отце.
Маршели тяжело оттолкнулась от стола, так же тяжело опустилась на стул. Ее лицо было усталым и напряженным, бледным в электрическом свете. Но в ней до сих пор видна была та девочка, которая понравилась Фину столько лет назад. Девочка со светлыми хвостиками, которая с первого дня школьных занятий сидела рядом с ним. Она предложила переводить для него, потому что по какой-то необъяснимой для него причине Фин пришел в школу, говоря только на гэльском языке. Он потянулся через стол и убрал волосы с ее синих глаз. Она подняла руку и прикоснулась к его руке — только на миг. Это было просто воспоминание о том, что когда-то было между ними. Она сразу вернула руку на стол.
— Отец приехал с острова Харрис, когда ему еще не было двадцати. Лет в восемнадцать или девятнадцать. Он получил место работника на ферме Мелнес, — Маршели встала, взяла полупустую бутылку красного вина и налила себе. Фин от выпивки отказался. — Уже после этого он встретил мою мать. Ее отец был смотрителем маяка на мысе Батт — там они и жили. Каждый вечер после работы отец приходил к маяку, чтобы ее увидеть. Хоть на несколько минут, в любую погоду! Он каждый день проходил четыре с половиной мили. Наверное, это была любовь.
— Наверное, — улыбнулся Фин.
— Они ходили на все танцы в клубе, на все фермерские праздники. И вот они встречались уже четыре года, когда в Мелнес умер фермер, и ферму решили сдать в аренду. Отец подал заявление, и его согласились одобрить — при условии, что он женится.
— Какое романтичное предложение!
Маршели улыбнулась, несмотря на усталость.
— Я думаю, мама обрадовалась, что отец наконец-то попросил ее выйти за него. Отец Дональда Мюррэя поженил их в Церкви Кробоста. А дальше они бог знает сколько лет прожили, работая на ферме и воспитывая нас с сестрой. За всю мою жизнь я не помню случая, чтобы отец покинул остров. Вот и все, что я знаю.
Фин наконец прикончил свое пиво.
— Завтра мы поедем поговорим с твоей матерью. Она наверняка знает гораздо больше, чем ты.
Маршели тоже допила вино.
— Я не хочу отвлекать тебя от работы.
— Какой работы?
— Ты же восстанавливаешь родительский дом.
Фин грустно улыбнулся.
— Он простоял в руинах тридцать лет, Маршели. Может и еще постоять.
Из-под двери видна тонкая полоска желтого света. Время от времени кто-то проходит по коридору, и его тень движется от одного конца полоски до другого. Я понимаю, что шагов не слышно. Может, тут все носят туфли на резиновой подошве? Чтобы мы не слышали, как они подходят. А вот мистер Андерсон носил туфли, которые громко скрипели. Он хотел, чтобы мы его слышали, как слышно было тиканье крокодила в «Питере Пэне». Он хотел, чтобы мы боялись. И мы боялись.
