Воодушевившись идеей возвращения супруга к семейному очагу, Наташа не без удовольствия съела пирожок, запила глоточком чая, промокнула губы прохладной льняной салфеткой и сказала:
– Вы зря так расстраиваетесь, Александра Леонидовна.
– То есть? – насторожилась Александра.
– А то, что я знаю, где Кира. Ваша доченька сбежала с моим мужем. Нечего сказать, хороша подруга… Да вы не плачьте, Александра Леонидовна. Я вам дам адрес. Главное, увезите от него ваше сокровище, а там я уж как-нибудь разберусь…
Александра плакала и не чувствовала, что плачет.
«Переживает, что дочурка ее так кинула», – подумала Наташа. Тут можно было бы со вкусом поделиться друг с другом соображениями о том, как Кира могла так поступить с матерью и единственной подругой, какая именно она зараза и как двум умным и опытным женщинам разрешить эту ситуацию без дополнительных потерь. Но Александра Леонидовна продолжала тихо плакать и к дальнейшей беседе оказалась явно непригодна. Поэтому Наташа наскоро начертила адрес на поданной Галиной бумажке и поспешила проститься, пообещав звонить.
Но Наташа просчиталась. Александра никуда не поехала, просто физически не смогла. Сжав в кулак заветную бумажку с адресом, она заснула крепким сном смертельно уставшего человека.
Ошиблась Наташа и в том, что касалось отношения Александры к беглянке-дочери. Не испытывала та ни горечи, ни обиды, ни материнской ревности. Только величайшее, ни с чем не сравнимое облегчение. Кира нашлась. Она не попала под машину, не стала жертвой похищения, не была увезена в питерские страшные болота маньяком. Она жива, ее можно увидеть в любой момент.
Дальше мысли Александры не шли. Сам факт присутствия Киры в мире живых наполнял ее огромной неудержимой радостью, изливающейся слезами. Она некоторое время плакала даже после того, как заснула…
Мы шли по черной пустыне. Под ногами пересыпался, скрипел черно-серый песок. Песок или пепел? Не знаю. Но во сне Кира была со мной. В этой жуткой пустыне среди черных барханов, под беззвездным небом, она шла рядом и страдала от жажды и голода. И хотя я не могла ей помочь – я все равно была счастлива, что моя дочь вернулась и мы снова вместе, пусть даже в этом ужасном сне.
В пустыне бывают оазисы. Мы набрели на один такой – в бархатной зеленой траве пел ручеек, цвели цветы и порхали в кронах деревьев птицы. В кронах деревьев, сказала я? Нет, дерево было только одно. Невысокое дерево с могучим стволом, с гладкими, словно лакированными листочками, было увешано темно-багровыми плодами.
– Гранаты, мамочка!
Кира кинулась к дереву – я не успела ее удержать. Но эти плоды нельзя есть! Они растут слишком низко, слишком заманчиво, и в траве под деревом много паданцев, источающих тяжелый, приторный аромат. Они пахнут странно, и в разлом лопнувшей кожицы видны не рубиновые зерна, а мертвая человеческая плоть.
– Не трогай их, Кора!
Я снова называю дочь чужим именем, но сейчас мне некогда над этим задуматься. Я кидаюсь к ней, но она уже сорвала с дерева один из плодов, и он лопается в ее руках. Из плода хлещет не сок, а кровь. Ярко-алая, живая, дымящаяся, она заливает руки Киры и ее платье. Но моя дочь словно не замечает этого и подносит гранат к губам.
– Не ешь его, Кора!
Она поворачивается ко мне, и я вижу, что это уже не моя дочь. Ее платье сплошь красное, ее нежное лицо стало отвратительным, как и эти плоды. Гранат вызвал это страшное преображение. Передо мной не Кира – жаждущая крови вампирша, волчица за секунду перед броском, демон.
– Кора!
Сновидение тает. Распадаются черные пески, раздвигается небесная тьма, образуя бешено крутящуюся воронку.
Почему все же во сне я зову ее Корой?
В тот самый час, когда Александра смотрела свой кошмарный сон, в клубе «Монако» вечеринка была в самом разгаре. Клуб – один из многочисленных питерских заведений, где группы средней руки исполняют регги и рок-н-ролл, где выпивка – хорошая и дорогая, а еда – еще дороже, но плохая. В «Монако» приводили своих подруг менеджеры среднего звена и расслаблялись, уж как могли – с помощью танцев, пива, а порой и кое-чего позабористей.
Менделей был завсегдатаем «Монако». Нет, он не являлся менеджером среднего звена, приходил всегда один и ненадолго. Порой пил виски, но не танцевал. У него и так забот хватало. Менделей приторговывал дурью, и администрация клуба отлично это знала, как знали и постоянные клиенты. Пару лет назад он вдруг пропал – и пропадал полтора года, но потом объявился снова. Очевидно, нанес дружеский визит в места, которые в народе принято называть не столь отдаленными.
И в этот раз он пришел примерно часов в десять. Как обычно, встал у входа, и тут же к нему подошел один из постоянных посетителей клуба. Сережа Гильянов, тридцатипятилетний редактор захудалой газетенки, посвященной новинкам в области компьютерных игр, был не прочь изредка побаловаться чем-нибудь эдаким. Полчаса назад его девушка Оксана отказала ему в руке и сердце, мотивировав отказ недостаточно прочным материальным положением своего бойфренда. И вообще дала понять, что развлекаться с Сережей она готова, а связать свою жизнь собирается с человеком серьезным и положительным. Например, с Пашей Волковым, Сережиным приятелем, присутствующим на этой же вечеринке. У Паши был маленький, но перспективный заводик где-то в Тверской губернии. Заводик производил краски, лаки и прочую химическую отраву, на которую и запала расчетливая Оксаночка.
Неприятно пораженный корыстью, неожиданной в восемнадцатилетней особе, которая по возрасту своему должна думать только о конфетах, цветочках и плюшевых медвежатах, Сережа решительно направился к Менделею и, очевидно, отоварился у него, потому что вслед за этим отчалил в «дабл» и отсутствовал довольно долго. Вернулся Гильянов преображенным.
За время его отсутствия Оксаночка принялась за дело со всем энтузиазмом молодости и сейчас уже танцевала с Пашей Волковым медленный танец. При этом она что-то нашептывала ему в толстое и мохнатое ухо, так что Паша улыбался и выглядел вполне довольным. Но недолго. У Гильянова, как рассказывали потом очевидцы, в руке оказалось простейшее оружие уличных боев, именуемое «розочкой». Именно этой розочкой, образовавшейся из пивной бутылки, добрейший человек Сережа, за всю свою жизнь обижавший только инопланетных монстров из компьютерных игр, перерезал горло своему приятелю Паше Волкову. От уха до уха, так, что у Паши появилась как бы еще одна улыбка. Тихо булькнув, здоровяк Волков свалился на пол. Оксаночка оценивала событие в течение пары секунд, потом набрала побольше воздуха в субтильную грудную клетку и громко, с переливами завизжала. До коронной рулады она добраться не успела – Гильянов свернул ей шею с быстротой и силой, которые вполне можно было бы счесть профессиональными, если не знать совершенно точно, что самое опасное, на что был способен Сережа в прошлой жизни – это выругать нерадивого автора, который не сдал в положенный срок статью, да еще и пришел просить «аванс на пивко».
Оксана упала на пол, публика очнулась. Несколько нетрезвых храбрецов кинулись к Сереже, администратор зала вызвал охрану, девушки голосили с видимым наслаждением. Гильянов побежал, но не к выходу, а к кухне. Вообще он производил впечатление человека, потерявшегося в мире своих безумных галлюцинаций. С грохотом и звоном миновав кухню, Гильянов кинулся по подсобной лестнице на второй этаж и, оказавшись в тупике (как пыхтела и покрикивала погоня, грохочущая на лестнице!), выбил своим телом небольшое окошко и рухнул на тротуар. Падения со второго этажа, очевидно, хватило ему для летального исхода, потому что с асфальта Сережа больше не поднялся. Приехавшая бригада упаковала Гильянова в черный пластиковый мешок и увезла в морг, туда же попали корыстная девушка Оксана и владелец лакокрасочного заводика Волков.
Утречком эта малоприятная и кровавая история легла на стол Кленову. Собственно, разбираться особенно не пришлось: двойное убийство совершено на глазах у трех десятков свидетелей, имеется и мотив, вечный, как мир – ревность. Бармен слышал судьбоносный разговор, состоявшийся между покойным Гильяновым и упокоенной им Оксаночкой. Видел бармен и то, как Сережа удалился общаться с Менделеем, как вернулся после долгого отсутствия и как выразил новообразовавшейся парочке свое недовольство.
И все было бы совсем понятно, если бы не характеристика господина Гильянова, данная ему знакомыми, присутствовавшими на той же кровавой вечеринке. По их словам, господин Гильянов нравом был сущий цветочек, а уж чтобы голову голыми руками свернуть… В нетрезвом виде – а потреблял он исключительно пиво, – также был кроток и тих.
