Ознакомительная версия.
– Неужели все так плохо?
Павел помолчал, а потом упавшим голосом признался:
– Должен сказать, что да. Она должна была лечь в больницу еще до праздников, но уговорила медиков подождать немного. Сказала, что первого числа сама приедет в клинику. Вчера я ее отвез и пробыл с ней до глубокого вечера.
– И что говорят врачи?
Павел опять помолчал.
– К сожалению, операция, на которую мы надеялись, уже не поможет. Так что в пребывании в больнице нет никакой необходимости. Я хотел еще вчера отвезти бабушку домой, но она воспротивилась, сказала, что там за ней будут следить и помогут уйти без боли…
Надя не могла больше слушать, на глаза наворачивались слезы.
– Вот так, – сказал Павел, – все очень печально.
– Вы сможете меня к ней отвезти?
– За тем и прибыл. Я сейчас внизу возле вашего подъезда. Но вы не торопитесь, успокойтесь и соберитесь. Она-то бодрая и веселая – сильный человек, вряд ли ей будет приятно видеть слезы. А я пока посплю в машине, ночью у меня это не получилось.
Надя поднялась и стала метаться по квартире, не зная, за что хвататься. Потом побежала в ванную комнату. Посмотрела в зеркало, увидела себя, молодую и здоровую, вспомнила, как Радецкая показывала ей семейные фотографии и свои собственные портреты в молодости. Она была такой красивой, такой тонкой! Была… Надя представила Елену Юрьевну сейчас, на больничной койке, поняла, что ничем не может ей помочь, опустилась на край ванны и заплакала.
Павел стоял возле белого внедорожника, подняв лицо к светлеющему утреннему небу. Вокруг не посмотрел, поэтому, скорее всего, почувствовал, что Надя подошла, опустил голову и тихо произнес:
– Поехали.
Надя успела заметить, что лицо его влажно от пронизывающей утренний воздух мороси.
Клиника располагалась за городом, но дорога не заняла больше часа. Правда, большую часть пути ехали молча. Павел сообщил, что у бабушки рак, и уже давно, была уже одна операция, которая лишь немного продлила ей жизнь. Однако трудно сказать, продлила или нет, ведь сколько человеку отведено быть на земле, одному богу известно. Елене Юрьевне семьдесят шесть, что, по ее мнению, вполне достаточно.
Они переговаривались, а не разговаривали, как обычно беседуют знакомые и близкие друг другу люди, Надя же хотела разузнать все подробнее, хоть и боялась услышать что-то очень страшное. Но что может быть страшнее того, когда врачи говорят: осталось совсем немного – неделя, две, в лучшем случае месяц? Периодически она бросала взгляды на Павла и вдруг поймала себя на мысли, что разглядывает спутника. Словно пытается узнать его получше. Художник красив не слащавой киношной красотой, а настоящей мужской: очень похож на своего деда – великого актера. Пожалуй, Николай Георгиевич был крупнее и массивнее, а Павел тонкий в талии, более резкий и стремительный в движениях. Дед, если судить по его ролям в кино, был нетороплив и обстоятелен в каждом своем действии, будто показывал всем: вот так надо поворачивать голову, так грустить, так есть и сидеть за столом, а так пить шампанское, принимая бокал со счастьем в глазах.
– Вы действительно художник? – спросила Надя.
– Недоучка, – усмехнулся Павел, – с третьего курса ушел. Неинтересно стало учиться. Больше пользы приносит, как оказалось, посещение музеев и копирование великих полотен. Если бы меня обучали живописи Леонардо, Караваджо или Репин, согласился бы всю жизнь быть их студентом. А так…
Вдруг Надя поняла: не о том они говорят. И вообще ее интерес выглядит не просто как проявление учтивости и правил обычного знакомства. А что тогда? Но она не хотела об этом думать и стала смотреть в окно на пролетающие мимо заснеженные ели.
В отделении было пусто. Только дежурная медсестра скучала за своей стойкой. «Неужели врачи могут сейчас спокойно отдыхать? – подумала Надя. – Как все люди, отмечать праздник и спокойно пить чай с пирожными в ординаторской, когда в палатах ждут их помощи обреченные на страдания?» Однако и в палатах оказалось немного больных – очевидно, большинство были отпущены на эти дни домой.
Радецкая лежала в двухместной палате одна. Правда, в данный момент не лежала, а сидела у подоконника на больничном стуле и читала книгу. Именно это немного смутило Надю. Разве когда знаешь, что обречен, что осталось совсем немного, хочется читать, узнавать новое о мире, с которым, быть может, завтра расстанешься?
Увидев посетителей, Елена Юрьевна обрадовалась. Поцеловала Надю, погладила ее по плечу. Коснулась губами щеки внука и приказала ему:
– Сходи погуляй, нам поговорить надо, посекретничать. Кстати, сегодня дежурит Юлечка. Очень хорошая, скромная девочка. Девятнадцать лет ей всего, недавно с мужем развелась. Развлеки ее как-нибудь, телефончик возьми.
Послушный внук отправился исполнять приказ бабушки. Радецкая опустилась на кровать и усадила рядом Надю.
– Ну, как ты?
– У меня все хорошо, вы знаете. Только за ваше здоровье волнуюсь. Как вы?
Елена Юрьевна пожала плечами:
– Хочу надеяться, что все пройдет без страданий. Люди же не смерти страшатся. Что такое смерть? Переход из одного состояния в другое. И боятся не его, а боли и неизвестности. Вполне вероятно, что гусеница боится стать коконом, но если бы догадывалась, что станет впоследствии прекрасной бабочкой, ждала бы своего преображения как счастья. И если бы люди знали, что их ждет там…
– Никому не дано знать.
– Знание не есть сила. Сила – в надежде на лучшее и в вере, что добрые станут бабочками, а злые – червями. Одним – бесконечный простор, а другим целую вечность придется копошиться в смраде и захлебываться им.
– Я по поводу вашего подарка, – начала Надя.
– Хорошо, что напомнила, – обрадовалась Радецкая, – я как раз хотела о картине поговорить. Она твоя без всяких разговоров.
– Но…
– Никаких «но»! Если хочешь, чтобы я ушла без мук, не возражай мне. Картина твоя, я оформила все бумаги на сей счет.
– Какие бумаги? – не поняла Надя.
Елена Юрьевна посмотрела на нее с удивлением.
– А ты разве не поняла, что это подлинник Ван Гога?
Надя оторопела и не смогла ничего ответить. И Радецкая осталась, как видно, довольна произведенным впечатлением.
– Тогда слушай историю полотна, откуда оно взялось и как мне досталось.
Надя все не могла успокоиться:
– То есть вы хотите сказать, что у меня дома стоит картина, которую написал гений, а я так запросто прикасаюсь к полотну? Вы ничего не путаете?
Радецкая кивнула с весьма удовлетворенным видом.
– Как ты уже знаешь, мой второй муж укатил в свое время во Францию. Я отказалась с ним ехать, и не жалею. А четверть века назад появилась возможность с ним повидаться. Вернее, это у него появилась такая возможность. Его наконец-то признали и у нас, потому что на Западе он не только стал необычайно популярным, но и во всех своих интервью ни разу не высказался против родины и нашего общественного строя. В Москве с большим успехом прошла выставка его работ, несколько картин он подарил советским музеям. А потому, когда попросил, чтобы меня выпустили погостить к нему, отказа не получил. Я, конечно, тоже не возражала побывать во Франции. Мы с бывшим мужем побродили по Парижу, посетили музеи, как водится. А потом Михаил повез меня в свое поместье на севере Франции – там у него что-то вроде крошечного замка с прудом и виноградниками. Рядом Бельгия, и до Голландии рукой подать. Вот мы и решили смотаться туда, посмотреть места, где творили Питер Брейгель, Рембрандт, Вермейер, Ван Гог, наконец… Путешествовали мы на машине и как-то заночевали в гостинице маленького городка. Утром я встала пораньше, подошла к двери номера, в котором остановился мой бывший муж, думала его разбудить, но пожалела Мишу: тот всю жизнь не любил рано вставать. Тогда я отправилась гулять одна. Ходила по старым улочкам без всякой цели и, когда увидела какой-то открытый магазинчик, завернула в него. Это была лавка древностей, которая больше напоминала сувенирный киоск. Старых вещей там имелось не очень много, да и то в основном предметы домашней утвари: жаровня, мельничка для кофе, браслетики, веера – ничего интересного. А кроме того на стенах висели старые офорты, любительские акварельные пейзажи и несколько картин, написанных маслом. Я бросила на них взгляд, прошла мимо, уже вышла на улицу, но отчего-то вдруг остановилась и вернулась. Меня привлекло одно полотно – темное от пыли, весьма неприглядное. Сначала подумала, что это копия «Едоков картофеля», но потом вспомнила, что на известной картине изображены пять человек, а на этой… Ну, ты сама знаешь. Первая мысль была: кто-то, видать, пытался писать под Ван Гога. Особого интереса эта картина тогда не возбудила, и я ушла бы, но меня задержал хозяин лавки, заметивший мое внимание. У нас состоялся такой разговор…
– Старая картина, – сказал он. – И цена хорошая для нее.
– Сколько просите? – спросила я машинально.
Ознакомительная версия.
