Она искренне верила в это, пока не умер Модест.
Господи, какой же наивной и счастливой она была тогда! Лариса Валентиновна печально улыбнулась, качая головой, и увидела, как по дорожке к веранде идет Толя.
Она тут же встала, поправила косынку и, включив плитку, вернулась к нарезке овощей.
– Привет, Лариска! – это мерзкое обращение появилось в обиходе у Анатолия недавно, и только когда он бывал пьян.
– Ты опять напился? Не рано? – приподняв точеные брови, брезгливо переспросила Лариса Валентиновна. В свои сорок с хвостиком она все еще была хороша, ее красота обрела зрелость и законченность черт.
– Учитывая перспективу нашей встречи, в самый раз, – похабно улыбаясь, ответил Анатолий. – Что, опять своим оглоедам стряпаешь?
– Не смей так говорить о моих детях! – вспылила она, едва не просыпав мимо кастрюли нарезанный картофель.
– Не нравится… – засовывая в рот веточку укропа, самодовольно протянул Анатолий. – А на моем горбу кататься нравится? – мгновенно меняясь в лице, воскликнул он зло.
– Не смей меня упрекать. Ты все эти годы жил в квартире Модеста Петровича, пользовался его вещами, связями, славой! У нас с детьми были сбережения, я работаю! – едва не срываясь на крик, одернула его Лариса Валентиновна. Подобные разговоры возникали между ними все чаще, и если сначала она тушевалась, не знала, что ответить, чувствовала себя виноватой, то со временем обида и злость помогли ей собраться и найтись с ответом. Оттого и скандалы с каждым разом становились все острее и громче. – Ты всем обязан нашей семье! Это талант и имя Модеста помогли тебе выдвинуться!
– Я обязан?! – вскочил на ноги Анатолий, руки его дрожали. – До сих пор гением считаешь муженька своего бывшего? Талантом небось до сих пор восхищаешься, детишкам про него рассказываешь? Так вот, не было у него никакого выдающегося таланта! Не было! – брызгая слюной, кричал Анатолий, опасно нависая над Ларисой Валентиновной. – Был он обычным записным бездарем и таким бы и остался! Он и сам это знал, так что можешь глаза не пучить! Если бы не камертон, он бы двух нот вместе не сложил! Камертон, вот что сделало его знаменитостью.
Лариса Валентиновна с презрительным высокомерием взглянула на мужа. Его выпады в адрес Модеста были жалки и оскорбительны одновременно.
– Что таращишься, не знала, почему он за него так цепляется? Волшебный камертон этот, волшебный! – нетвердо стоя на ногах, теперь уже опереточно шипел Анатолий. – Он мне сам как-то по пьяни проговорился, давно еще. Сразу после консерватории, мы его первый успех отмечали, он так нажрался, так рад был, что болтал обо всем подряд, а когда понял, что сболтнул, сразу протрезвел. От страха, наверное, а потом в шутку все обратить попытался, натужно так. Вот тогда я и понял – правда все это. И точно, Модеста как на волне вверх вынесло, пикнуть не успел. А я вкалывал, пороги обивал, писал по ночам, по колхозам колесил с концертами, с нотами своими куда только не совался, никому не нужен был Анатолий Гудковский. Никому! А Модька уже весь в регалиях, званиях, квартира у него, машина, концерты в лучших залах, оперы, арии, песенки по радио. А я? С голоду подыхай в безвестности? Кукиш вам! – выкинул резко руку со сжатыми в фигу пальцами Анатолий, и глаза его блестели пьяным, каким-то бешеным блеском.
– Что ты несешь, при чем здесь камертон? – испуганно глядя на мужа, спросила Лариса Валентиновна. Таким страшным она Анатолия еще не видела. – Модест был просто талантлив и трудолюбив.
– Чушь! Не был! Бездарь он был, бездарь!
– Ты пьян, тебе надо пойти прилечь, ты сам не соображаешь, что несешь!
– Да, я пьян, – мрачнея, согласился Анатолий. – Пьян потому, что мне тошно! Тошно, слышишь ты, курица безмозглая! – Лариса Валентиновна вспыхнула. Так гадко Анатолий ее еще не обзывал.
– Я всю жизнь мечтал о славе, деньгах, почете. Смотрел на Модьку и завидовал, страшно завидовал, до слез. Иногда смотрел на его сытую счастливую морду где-нибудь в газете или на афише и думал: а где бы ты без камертона своего был, сволочь? А потом стал иначе думать, а отобрать бы его у тебя, сукина сына, вот было бы весело. Щеголев выдохся, исписался, новая опера композитора Щеголева провалилась!
– Что ты несешь? Толя, у тебя белая горячка, ты же не соображаешь ничего! – с тоскливым ужасом проговорила Лариса Валентиновна. Ей страшно хотелось, чтобы он замолчал, сейчас же, немедленно. Она не хотела его слушать и попыталась выскочить с веранды, но он преградил ей дорогу.
– Куда собралась? Нет уж, ты послушай, – в глазах Анатолия плескалась какая-то отчаянная решимость.
– Нет, нет. Хватит! – вырывалась Лариса Валентиновна.
– Слушай! – рявкнул Анатолий, прижав ее к стене. – Я решил отобрать у него камертон, и я отобрал! Ясно? И камертон, и всю жизнь! И квартиру, и славу, и даже тебя, курицу! – выкрикивал в лицо жене Анатолий.
– Я сама отдала тебе камертон после смерти Модеста, ты ничего не отбирал, – бормотала Лариса Валентиновна, пытаясь вывернуться из крепкой хватки мужа. – Ты просто подобрал его. У тебя бы не хватило ни сил, ни смелости отобрать что-то у Модеста! Он был сильнее тебя, выше, отважнее, он был Человеком, а ты и мизинца его не стоишь!
– Врешь! Дура! Ты все врешь! Ты ничего не знаешь! Это я отобрал камертон, я убил Модеста и отобрал камертон! Я его у-бил! – глядя в глаза жены, отчеканил Анатолий и пьяно, самодовольно хохотнул, но тут же спохватился и резко, без шуток схватил Ларису за горло. – Что, собралась в милицию бежать?
– Господи, нет! Ты правда бредишь… У тебя белая горячка! Модеста убил Исаак Минкин. – В голосе Ларисы Валентиновны против воли прозвучала жалость.
– Исаак Минкин сел за убийство, которого не совершал, – почти нормальным голосом проговорил Анатолий. – Я вообще не думал, что милиция докопается, что Модеста отравили. Не зря же я яд в институте спер, кстати, в том самом, в котором пассия дурака Минкина работала. Смешно. Никто даже не вспомнил, что мы вместе с Минкиным были на том шефском концерте, что нас с экскурсией по НИИ водили, рассказывали о развитии советской химической промышленности и ее вкладе в народное хозяйство, а я в это время одной лаборанточке глазки строил и про разные колбы и пробирочки расспрашивал. Вот так этот яд и стащил, а они и не хватились. Заверяли следствие, что у них ни грамма вещества не пропало.
– Боже мой! Что же ты наделал? Да нет. Ты врешь! Ты просто позлить меня хочешь!
– Хочу. Все эти годы смотрю на тебя и представляю твою физиономию, как бы тебя перекосило, узнай ты, что я, а не Минкин, Модеста прикончил. Все эти годы меня распирало от желания все тебе вывалить, чтобы тебя кошмары по ночам мучили, чтобы ты минуты покоя не знала.
– Так это правда ты, – в ужасе прошептала Лариса Валентиновна. – Ты убил Модеста! А свалил все на бедного Минкина! Нет. Ты бы не смог, нет. Как же так, ты же… мы же с тобой… ты жил с нами в его доме…
– Да, но в милицию идти не советую. Во-первых, не поверят, во-вторых, подумай, как у тебя за спиной шептаться начнут: она жила с убийцей, а дети так и вовсе проклянут! Они у тебя правильные. А если все же вякнешь, жалеть будешь долго, и тебя, и гаденышей раздавлю. Запомни, – Анатолий склонился к самому лицу Ларисы Валентиновны, уставившись
