– Какой чудесный цвет у лимона! – произнес он. – Вот что мне не нравится в герцогском парике: его цвет.
– Не понимаю вас, – признался я.
– Пожалуй, у него есть веская причина для того, чтобы прикрывать свои уши, как и у царя Мидаса, – продолжал священник с добродушной простотой, выглядевшей довольно легкомысленно в подобных обстоятельствах. – И я вполне понимаю, что изящнее прятать уши за волосами, чем прикрывать их бронзовыми пластинками или кожаными клапанами. Но если он выбрал волосы, то почему не сделал их похожими на волосы? В мире никогда не было волос такого цвета. Он похож на грозовую тучу в лучах заката. Почему он не позаботился о том, чтобы получше скрыть свое семейное проклятие, если так стыдится его? Хотите, я вам отвечу? Дело в том, что он не стыдится проклятия, а гордится им.
– Парик безобразный, а история отвратительная – чем же тут гордиться?
– Подумайте, как вы на самом деле относитесь к подобным вещам, – сказал этот любопытный маленький человек. – Я не предполагаю, что вы более впечатлительны или склонны к снобизму, чем все остальные, но разве у вас не возникает смутного ощущения, что настоящее родовое проклятие – совсем неплохая вещь? Не будет ли вам скорее приятно, чем стыдно, если наследник ужасного Глэмиса назовет вас своим другом? Или кто-нибудь из Байронов поведает вам и только вам историю злоключений своего рода? Не будьте слишком строги к аристократам, если их слабости оказываются не лучше наших и они находят удовольствие в том, чтобы гордиться собственными горестями.
– Клянусь Юпитером, вы правы! – вскричал я. – В роду моей матери была баньши [2], и мысль об этом часто утешала меня холодными вечерами.
– Вспомните, какой поток крови и яда излился из его уст с того самого момента, как вы упомянули о его предках, – продолжал он. – Зачем демонстрировать незнакомому человеку свою семейную кунсткамеру, если сам не гордишься ею? Он не скрывает свой парик, не скрывает родового проклятия и семейных преступлений, но…
Голос маленького священника внезапно изменился, он резко хлопнул ладонью по столу, а его глаза округлились и заблестели, как у совы. Все это произошло так быстро, как будто на столе разорвалась маленькая осветительная бомба.
– Но он скрывает тайну своего гардероба! – закончил он.
В тот момент мое напряжение достигло предела, потому что герцог снова бесшумно появился среди тускло освещенных деревьев, выйдя из-за угла дома в обществе библиотекаря. Прежде чем он приблизился на расстояние слышимости, отец Браун невозмутимо добавил:
– Почему он скрывает, что делает со своим лиловым париком? Потому что этот секрет не того рода, какой мы предполагаем.
Герцог подошел к нам и с прирожденным достоинством опять занял место во главе стола. Смущенный библиотекарь переминался с ноги на ногу за его спиной, похожий на неуклюжего медведя.
– Отец Браун, – со всей серьезностью произнес герцог, – доктор Малл сообщил мне, что вы собирались обратиться ко мне с просьбой. Я более не исповедую религию своих предков, но ради них и ради наших предыдущих встреч готов выслушать вас. Однако, полагаю, вы предпочтете разговор наедине.
То, что осталось во мне от джентльмена, побуждало меня встать и откланяться. В то же время благоприобретенные журналистские навыки заставляли меня оставаться на месте. Но прежде чем я смог преодолеть этот паралич воли, священник быстрым жестом попросил меня остаться.
– Если ваша светлость разрешит удовлетворить мою настоящую просьбу или если я сохранил хотя бы какое-то право советовать вам, то мне бы хотелось, чтобы при этом присутствовало как можно больше людей. Повсюду вокруг я встречал сотни людей, даже моих единоверцев, чье воображение отравлено заклятием, которое я умоляю вас снять. Мне хотелось бы, чтобы весь Девоншир собрался здесь и увидел, как вы это сделаете.
– Что я сделаю? – спросил герцог, приподняв брови.
– Снимете свой парик, – сказал отец Браун.
Лицо герцога не дрогнуло, но он уперся в просителя стеклянным взором, более ужасным, чем мне когда-либо приходилось видеть на человеческом лице. Я видел, как мощные ноги библиотекаря заколыхались под ним, словно стебли подводных растений в пруду, и не мог отделаться от навязчивой мысли, что тихий щебет, заполнявший тишину среди деревьев, издавали стайки демонов, а не певчие птицы.
– Я пощажу вас, – сказал герцог голосом, в котором звучала нечеловеческая жалость. – Я откажусь. Если я дам вам хотя бы легчайший намек на то ужасное бремя, которое я должен нести один, вы будете пресмыкаться у моих ног и умолять меня о молчании. Я избавлю вас от такого намека. Вы не произнесете первую букву того, что начертано на алтаре Неведомого Бога.
– Я знаю Неведомого Бога, – произнес маленький священник с простодушной, но величавой уверенностью, твердой, как гранитная скала. – Я знаю, как его зовут: Сатана. Истинный Бог облекся плотью и жил среди нас. И я говорю вам, где бы вы ни нашли людей, которыми правит лишь тайна, в этой тайне заключено зло. Если дьявол внушает вам, что нечто слишком ужасно для ваших глаз, посмотрите на это. Если он говорит, что нечто слишком страшно для вашего слуха, выслушайте это. Я умоляю вашу светлость покончить с этим кошмаром здесь и сейчас, прямо за столом.
– Если вы сделаете это, – тихо сказал герцог, – то содрогнетесь и сгинете вместе со всем, во что вы верите и чем живете. У вас будет лишь мгновение, чтобы познать великое Ничто перед смертью.
– Крест Господа нашего будет между мною и злом, – сказал отец Браун. – Снимите парик!
Я наклонился над столом в порыве неуправляемого возбуждения. Пока я слушал эту необыкновенную словесную дуэль, в моей голове забрезжило осознание неизбежного.
– Ваша светлость, вы блефуете! – воскликнул я. – Снимите этот парик, иначе я стащу его с вашей головы.
Полагаю, мне можно предъявить обвинение за угрозу насилием, но я очень рад, что сделал это. Когда герцог повторил «Я отказываюсь» все тем же каменным голосом, я рванулся к нему. Три долгих минуты он боролся со мной, словно все силы ада пришли ему на помощь, но потом я запрокинул его голову назад до тех пор, пока шапка волос не сползла с нее, а потом упала на пол. Признаюсь, что в это мгновение я зажмурил глаза.
Меня привел в чувство оклик Малла, который тем временем приблизился к нам с другой стороны. Мы оба склонили головы над лысиной герцога. Потом тишину нарушило восклицание библиотекаря:
– Что это значит? Смотрите, ему же нечего было скрывать! У него точно такие же уши, как у всех остальных.
– Да, – сказал отец Браун. – Вот что ему приходилось скрывать.
Священник подошел к герцогу, но, как ни странно, не обратил внимания на его уши. Он с почти комичной серьезностью посмотрел на лысую голову и указал на треугольный шрам, давно заживший, но все еще различимый.
– Полагаю, это мистер Грин, – любезным тоном произнес он. – В конце концов он получил все герцогские владения.
Теперь позвольте рассказать читателям «Дейли реформер» о том, что я считаю самым замечательным обстоятельством в этой истории. Сцена чудесного преображения, которая может показаться фантастическим вымыслом, словно персидская сказка, с самого начала (если не считать моего формального нападения) была совершенно законной и юридически обоснованной. Человек с необычным шрамом и обыкновенными ушами – вовсе не самозванец. Хотя он, в некотором смысле, носит парик другого человека и претендует на фамильное ухо, он не присваивал чужой титул. Он на самом деле единственный оставшийся герцог Эксмур. Вот как обстояли дела: у старого герцога действительно было слегка деформированное ухо, более или менее наследственная черта в его семействе. Он действительно очень переживал по этому поводу и, вполне вероятно, сослался на родовое проклятие во время той бурной сцены (несомненно, имевшей место), когда он ударил Грина графином в голову. Но схватка имела совсем другое продолжение. Грин настоял на своем требовании и получил герцогское поместье; обездоленный аристократ застрелился и не оставил потомков. По прошествии некоторого подобающего времени замечательное английское правительство возродило «угасшее» герцогство Эксмурское и, как обычно, наделило титулом самого достойного, то есть того, кто получил собственность.
