Джордж, как хорошо, — сказала она обрадованно. — Мистеру Роуду ужасно приятно будет вас видеть. — И без дальних слов повела его к своему столу. В кресле у окна сидел Стэнли Роуд, карнский педагог, в аккуратном черном пальто. Смайли вошел — он встал, протянул руку.
— Я благодарен зам, что пришли, сэр, — сказал он деревянно. — Весьма. — Та же вялая манера, тот же тщательный выговор.
— Чем могу помочь вам? — сказал Смайли.
Сели. Смайли предложил мисс Бримли сигарету, зажег ей спичку.
— Я по поводу некролога, начал Роуд. — Мне страшно неудобно, вы проявили такую заботу о Стеллиной доброй памяти, так сказать. Я знаю, вы с наилучшими намерениями, но прошу вас не писать некролога.
Смайли ничего на это не ответил; Эльса как женщина умная тоже промолчала. Да и весь последующий разговор вести с Роудом она предоставила Смайли. Того пауза не тревожила, но Роуду было, видимо, не по себе от наступившего молчания.
— Было бы неправильно, нехорошо. Мистер Гластон согласился со мной, я говорил вчера с ним перед его отъездом, и он со мной согласен. Я просто не могу позволить написать такое.
— А почему?
— Слишком многие знают о Стелле правду. Я и с мистером Кардью советовался. Он много знает, и о Стелле знает, и я посоветовался с ним. Бедный мистер Кардью, он понимает и то, почему я ушел из молельни: я не мог смотреть, как она приходит туда каждое воскресенье, на колени встает. — Он покачал головой. — Это было все ложь. Обращало твою веру в насмешку.
— Что же сказал вам мистер Кардью?
— Он сказал, не нам осуждать. Бог ей судья. Но я сказал ему, что это ведь будет дурно — люди ведь знают ее, знают поступки ее, каково же им будет читать эту статью в «Голосе». Им же дико покажется. Но он, видно, иначе смотрит, он просто сказал: «Предоставим вершить суд господу». Но я не могу, мистер Смайли.
Опять молчание. Роуд сидел неподвижно, чуть-чуть только подергивая головой. Затем он снова заговорил:
— Я сперва не верил старому мистеру Гластону. Он говорил мне, она нехорошая, а я не поверил. Они жили тогда на горе, Горс-хилле, рукой подать от молельни. Стелла вдвоем с отцом. Прислуга у них не задерживалась подолгу, и Стелла сама всю почти работу делала по дому. Я по воскресеньям иногда после молельни приходил к ним по утрам, Стелла смотрела за отцом, готовила ему и так далее, и я не представлял, как это решусь когда-нибудь попросить у мистера Гластона ее руки, Гластоны были в Брэнксоме люди именитые. Я тогда преподавал в классической школе. На степень готовился, мне на это время позволили на полставки. И я решил — сдам на бакалавра и тут же делаю предложение.
Когда стали известны результаты сдачи, я в ближайшее воскресенье утром из молельни пошел к ним. Мистер Гластон сам отворил мне. Провел меня прямо в кабинет. Там из окна видна половина всех гончарен Пуля, а за гончарнями — море. Он пригласил меня сесть и сказал: «Я знаю, зачем вы пришли, Стэнли. Но ведь вы ее не знаете, — говорит, — вы се не знаете» — «Як вам хожу уже два года, мистер Гластон, — отвечаю, — и я не с бухты-барахты решаю». Тогда он стал говорить о ней. Я никогда не думал, что человек так может говорить о родной дочери. Он сказал, что она скверная — у нее в сердце скверна. Что она полна злобы. Потому и прислуга у них не уживается. Рассказал, как она умеет, добренькая, ласковая, выведать у людей подноготную, а после ранит их злыми, ехидными словами — полуправдой, полуложью. И многое еще порассказал, но я не поверил ни слову. Мне, видно, гнев ударил в голову — я обозвал его старым эгоистом, не желающим лишиться экономки, лживым и ревнивым стариком, что до самой смерти хочет держать дочь у себя в прислугах. Это у него в сердце скверна, а не у Стеллы. «Лжете, лжете!» — кричал я ему. Он, будто не слыша, качал головой только. Я выбежал в холл, позвал Стеллу. Она была в кухне, что ли, и вышла ко мне, обняла и поцеловала.
Месяц спустя мы поженились, я принял невесту из рук самого старика. На венчании он пожал мне руку и сказал, что я хороший человек, а я подумал — ну и лицемер же старый. Он дал нам деньги — не ей, а мне — две тысячи фунтов. Я подумал, это он, верно, хочет загладить, и потом я написал ему, что не держу на него зла за те слова. Он не ответил, и впоследствии мы виделись нечасто.
Год или больше мы прожили в Брэнксоме счастливо. Она была такой, как я и думал, — простой, опрятной. Прогулки любила, поцелуи у перелазов. Любила иногда щегольнуть — пойти в «Дельфин» обедать, нарядившись. Отрицать не буду, тогда для меня это много значило — бывать в надлежащих местах дочерью мистера Гластона. Он был членом муниципалитета и ротарианского клуба — важная фигура в Брэнксоме. Стелла подсмеивалась над этой моей гордостью и на людях дразнила тоже, что меня задевало. Помню, пошли раз в «Дельфин». Там в официантах служил малый по имени Джонни Рэглан, я вместе с ним учился. Шалопай порядочный и лоботряс, с окончания школы только и знал, что за девушками бегать и в беду попадать. Стелла где-то с ним познакомилась и, только мы сели, тут же помахала ему. Он подошел, и она пригласила его взять стул, подсесть к нам. Хозяин ресторана глядел на это волком, но не посмел перечить дочери Сэмюеля Гластона. Джонни весь обед просидел с нами, Стелла его расспрашивала о школе, обо мне. А Джонни рад и доволен — обнаглел и давай плести на тему, какой я в школе был свойский парень и тому подобное и как он, Джонни, мне прикурить давал. Вранье почти сплошь, а она знай его поощряет. Я после сделал ей внушение, сказал, что не для того плачу в «Дельфине» хорошие деньги, чтобы слушать россказни Джонни Рэглана. А она на меня как окрысится. Это ее деньги, говорит, и Джонни в любую погоду нисколько не хуже меня. Потом она сказала: «Не сердись», поцеловала, и я сделал вид, что прощаю.
Пот проступил у Роуда на лице. Он говорил спеша, слова, казалось, сбивали друг друга с ног. Он словно рассказывал страшный сон, что жив еще в памяти, и ужас еще жив наполовину. Сделав паузу, он прищурился на Смайли, точно ожидая его рештаки, но Смайли глядел куда-то мимо, лицо Смайли было бесстрастно, мягкие контуры его жестко застыли.
— Потом мы переехали в Карн. Я как раз начал выписывать «Таймс», увидел там объявление. Им требовался преподаватель, я съездил туда. Мистер Д'Арси имел со мной беседу, и меня приняли. И только после переезда в Карн я понял, что отец ее говорил правду. Раньше она не слишком увлекалась религией, но в Карне сразу же зачастила в молельню. Она знала, что здесь на это посмотрят косо, что мне это будет в ущерб. В Брэнксоме храм наш большой и красивый, там посещать молельню — ничего зазорного. Иное дело в Карне, здесь молельня небольшая, захудалая, под жестяной крышей. Но Стелла прикинулась смиренной богомолкой — в отличку от всех, назло Карну и мне. Не обидно бы, если б она это искренне. Но она притворялась, и мистер Кардью понял. Он Стеллу понял. Ему отец ее рассказал, по-моему. Мистер Кардью жил раньше на Севере и хорошо знал Гластонов. Он написал мистеру Гластону, что ли, или же съездил к нему.
Начало-то у нее было неплохое. Горожанам она всем понравилась — такого еще не случалось, чтобы жена карнского преподавателя ходила к ним в молельню. Потом она занялась благотворительностью — сбором вещей и так для ее. Мисс Д'Арси, сестра мистера Д'Арси, уже вела сбор от школы, но Стелла решила ее перещеголять — больше собрать по молельне, чем та по школе. Но я знал подоплеку, и мистер Кардью знал, и горожане в конце концов тоже Стеллу распознали. Она прислушивалась, жадно подбирала каждый грязный обрывок сплетни, накапливала. По средам и пятницам она занята была своими религиозными делами, а вернувшись вечером, бывало, сбросит пальто и расхохочется как сумасшедшая.
«Все они у меня в кулаке — до одного человека! — говорит. — Вызнала все их секретики. Все теперь у меня в кулаке, Стэн». Вот ее слова, бывало. И те, кто распознал се, стали ее бояться. Они все сплетничают, спору нет, но не с корыстной целью, не как Стелла. Она коварная была — все хорошее, бывало, все порядочное запачкает и опоганит. Сумела подобрать ключи к десяти, если не больше, здешним жителям. Скажем, мебельщик Маллиган — у него дочь живет близ Лемингтона, с ребенком. Стелла дозналась откуда-то, что эта дочь не замужем — Маллиганы ее отправили к тетке в Лемингтон, чтобы родила там и начала жизнь заново. Как-то Стелла позвонила Маллигану — по поводу уплаты, что ли, за перевозку мебели Саймона Сноу, — позвонила и говорит: «Кланялись вам, мистер Маллиган, из Лемингтона, с курорта. Нам требуется немножко вашего содействия». Она мне сама рассказала — пришла домой и чуть не падает от смеха. Но в конце концов с ней рассчитались. Полностью расквитались!
Смайли медленно кивнул, глядя теперь в упор на Роуда.
— Да, — помолчав, сказал он. — Расквитались полностью.
— Обвиняли тут юродивую Джейни, но я не верил. Джейни скорей родную мать убила бы, чем Стеллу. Их, Стелла хвасталась, водой было не разлить. Задержусь иногда на дополнительных занятиях или на заседаниях обществ, а они весь вечер проговорят вдвоем. Стелла ей варила, давала одежду, деньги. Джейни перед ней раболепствовала, и это Стелле давало ощущение власти. Оттого она и прикармливала нищенку — не по доброте, а от жестокости своей.
