Дверь Нининой квартиры была приоткрыта. Мне это показалось подозрительным. Я вошел и увидел труп. Тогда я стал стирать свои отпечатки пальцев со всех предметов, которых касался в предыдущие дни. Заодно стер и отпечатки Вивьена.
— Почему же вы не сообщили о нем?
— Потому что решил сам покарать его.
Бедный Торранс не успевал за стремительным темпом и монолога Мегрэ, и внезапно завязавшегося диалога.
Мегрэ почувствовал, что наступил перелом: Маосье вдруг как-то обмяк.
— Вы так ее любили?
— Это была единственная женщина, которую я по-настоящему любил.
— А жена?
— Я ее люблю. Думаю, она меня тоже. Но наши чувства не назовешь большой любовью.
— Но ведь прошло уже двадцать лет, Маосье.
— Да. И все эти двадцать лет я не мог ее забыть.
— А вы не думаете, что Вивьен тоже?.. Он страстно любил ее, ничуть не меньше, чем вы. От любви он ее и убил. Он не пытался начать жизнь заново. Он предпочел опуститься на самое дно. Ведь спустя двадцать лет вы встретили клошара.
Маосье молчал, пристально разглядывая собственные ботинки. Выражение его лица изменилось. Маска высокомерия исчезла, проглянули обычные человеческие черты.
— Двадцать лет вы вели примерную жизнь.
Маосье покосился на комиссара, и губы его тронула неприметная ироническая усмешка.
— Я не убивал ее, это правда. Я даже косвенно не виноват в ее смерти.
— Вы много трудились, делали сбережения. Вам удалось основать собственное дело, вы добились успеха. У вас красивая, обаятельная жена. Прекрасная квартира, вилла в Ла-Боль. И вы поставили все это на карту, чтобы убить человека, которого не видели двадцать лет, который за эти годы скатился на самое дно.
— Я поклялся его покарать.
— Почему вы не предоставили это правосудию?
— Его судили бы как убийцу из ревности, и он отделался бы недолгой отсидкой. Теперь он давно уже гулял бы на свободе.
— Ваш адвокат тоже представит ваше преступление как убийство из ревности.
— Теперь мне все равно. Еще вчера я решил все отрицать, защищаться…
— Как бы то ни было, против вас выдвинуты достаточно тяжкие обвинения.
Зазвонил телефон.
— Говорит Аскан, Первый округ. Все в порядке?
— В полном. Маосье третий час сидит у меня в кабинете.
— Сознался?
— Да.
— Деваться ему некуда, даже если бы и хотел. Дети, игравшие на пустыре возле трущобы, в которой ютился Вивьен, только что притащили мне пистолет тридцать второго калибра. В магазине не хватает трех патронов. Один из моих людей уже выехал в уголовную полицию: она отдаст вам оружие в собственные руки.
— Это послужит дополнительной уликой.
— Нину Лассав убил тоже он?
— Нет.
— А кто? Вивьен?
— Да.
— Выходит, двадцать лет спустя Маосье еще настолько любил Нину Лассав, что отомстил за нее?
— Да. Благодарю вас, Аскан. Ваша помощь была для меня бесценна. Собственно, основную часть следствия провели вы и ваши люди.
— Вы преувеличиваете. Что же, предоставлю вас вашему собеседнику.
Маосье пытался понять, о чем речь, но Мегрэ за весь разговор не произнес ни слова, которое можно было бы истолковать, не слыша реплик на другом конце провода.
— Эти двадцать лет вы искали его по Парижу?
— Не то чтобы по-настоящему искал. Так, смотрел на прохожих на улицах. Не знаю почему, но я был убежден, что рано или поздно его встречу. Я действительно пошел обедать к «Фарамону». До Центрального рынка добрался пешком. При виде ресторана я словно вернулся во времена моей молодости, когда обед у «Фарамона» представлялся мне верхом роскоши и был отнюдь не по карману. Я вошел, пообедал. За столиком оказался один. Моя теща не переваривает меня и изводит бесконечными шпильками. Никак не простит мне, что я начинал простым маляром. Вдобавок она выведала, что я родился в Бельвиле[14] и отца у меня никогда не было.
Через несколько минут в дверь постучал старик Жозеф, рассыльный.
— Один инспектор из Первого округа желает передать вам в собственные руки какой-то сверток.
— Впустите.
Молоденький инспектор трепетал от волнения.
— Я мчался во весь дух, господин комиссар. Мне поручено вам передать…
И он протянул пакет в мятой, явно уже бывшей в употреблении оберточной бумаге. Потом метнул любопытный взгляд на Маосье.
— Я вам больше не нужен?
— Сейчас нет. Благодарю вас.
Когда инспектор вышел, Мегрэ развернул пакет.
— Ваш пистолет?
— Похоже, мой.
— Вот видите, мы добрались бы до истины и без ваших признаний. Из этого пистолета выстрелят оставшимися пулями и сравнят их с теми, что извлекли из груди Вивьена. Вы так боялись попасться с этим пистолетом в кармане, что поспешили от него избавиться и бросили его на пустыре.
Маосье пожал плечами.
— Я действительно дал одному клошару монету в пять франков. Видел я и какую-то толстуху, на вид мертвецки пьяную. Когда я узнал Вивьена, разгружавшего овощи, во мне вспыхнула давняя ярость, и я бросился домой за пистолетом. Потом ждал в темноте. Ждать пришлось очень долго: подъехал второй грузовик, и Вивьен вместе со всеми принялся его разгружать.
— И ваша ненависть не поостыла?
Нет. У меня было такое чувство, словно мне нужно исполнить долг.
Долг перед Ниной?
— Да. К тому же этот человек казался вполне в ладу с самим собой. Разве он не сам решил стать бродягой? Совершенно очевидно, что жизнь клошара вернула ему покой, и мысль об этом подхлестывала мое бешенство.
— Так вы прождали до трех ночи?
— Нет, меньше. До половины третьего. Он направился к тупику Вье-Фур, я пошел за ним по пятам. Толстуха, которую я раньше «приметил на рынке, растянулась на пороге какого-то дома и, казалось, спала, одурманенная вином. Мне не пришло в голову, что она может оказаться опасна. Мэтр Луазо будет в ярости от моих признаний, но мне все равно. Я увидел, как Вивьен вошел в дом. Вслед за ним я поднялся по лестнице, услышал, как закрывается дверь. Около получаса просидел на ступеньке.
— Хотели застать его спящим?
— Нет. Все не мог решиться.
— И что в конце концов вас подтолкнуло?
— Воспоминание о Нине, главное — о родинке у нее на щеке: эта родинка делала ее такой трогательной…
— Он проснулся?
— После первой пули открыл глаза, глянул изумленно. Не знаю, узнал ли он меня.
— Вы ничего ему не сказали?
— Нет. Может быть, я раскаивался, что пошел на такое, но было уже слишком поздно. Я выстрелил еще дважды просто затем, чтобы избавить его от мучений, можете мне поверить.
— Но вы попытались уйти от ответственности.
— Правда. По-моему, я действовал в этом случае чисто машинально. Но и Вивьен тоже не пошел в полицию сообщать, что убил любовницу.
При последних словах лицо его исказилось. Потом он снова пожал плечами.
— Кстати, что сталось с госпожой Вивьен?
— Она живет все в том же доме на улице Коленкура, квартирку снимает поменьше, чем тогда, и занимается шитьем. Похоже, заказчиц у нее хватает.
— У него как будто была дочь?
— Она замужем, мать двоих детей.
— Как вам показалось, они не слишком настрадались?
Мегрэ предпочел промолчать.
— Что со мной будет дальше?
— Вас проводят в камеру. Завтра допросит судебный следователь, вероятно, напишет постановление об аресте. До конца следствия вас, разумеется, поместят в тюрьму Сайте, а потом, до суда, по всей видимости, во Френ.
— Жену я больше не увижу?
— Некоторое время не увидите.
— Когда газеты сообщат о моем аресте?
— Завтра. Кстати, думаю, что репортер и фотограф уже поджидают в коридоре.
Мегрэ все же устал. Он тоже как-то обмяк и чувствовал себя опустошенным. Голос у него осел. Ощущения торжества не было, но все же он испытывал облегчение.
Вместо одного убийцы обнаружилось двое. Разве не было у него смутного предчувствия, что так и будет?
— У меня к вам просьба, в которой вам, несомненно, придется мне отказать. Мне бы хотелось, чтобы жена узнала о случившемся не из газет и тем более не по телефону, от матери или подруги. Сейчас она, наверное, обедает. Я убежден, что мы бы застали ее на вилле.
— Номер вашего телефона?
— Сто двадцать четыре.
— Алло, мадемуазель, соедините меня с Ла-Боль, номер сто двадцать четыре… Да, срочно.
Мегрэ и сам спешил освободиться от всего этого. Три минуты спустя их соединили.
— Вилла «Зонтичные сосны»?
— Да.
— Госпожа Маосье? Говорит Мегрэ. Ваш муж находится у меня в кабинете, он хочет сказать вам несколько слов.
Мегрэ отошел и остановился у окна, попыхивая трубкой.
— Да. Я в уголовной полиции. Ты одна?
— С прислугой.
— Слушай внимательно… Тебя ждет страшный удар.
