– Ну, вот еще, будет еще чужая баба мне белье стирать.
– Давай я постираю!
На следующий день он привез ее домой, и они засели за учебники.
– А где твои предки? Вечно их не видно!
– Мама у меня прима-балерина, раньше двенадцати ее не жди. А папа по шестнадцать часов в сутки вкалывает. Их сейчас, ни того, ни другого нет. Оба за границей, папа контракт подписывает и знакомится с технологией, а мама на гастролях.
Скударь подковырнул:
– А ты в это время по полной программе отрываешься!
– С тобой оторвешься. Цербер.
Рассмеялись. Дарья взяла на себя роль радушной хозяйки. Она приготовила вкусный ужин, а потом заявила, что нечего ехать ему в общежитие. Пусть остается у нее ночевать. Позавтракают и поедут в институт.
Скударь согласился, решив сэкономить на времени. С крестьянской основательностью он обложился карандашами, учебниками и бумагой. Дарья ему сказала:
– Если тебе что не понятно, ты спрашивай, не стесняйся.
Больно она ударила по его самолюбию. Но дивчина действительно много знала. Даже слишком. Читали историю партии. Это ему учебник казался откровением, она же знала детей и внуков многих исторических личностей ближайшей эпохи. И те события, что в книге были изложены сухим, канцелярским языком слышала в живом пересказе в гостях у знакомых.
– Не пойму я, правые, левые! Что они не поделили, Троцкий и Сталин?
– Папа считает так, – стала она рассказывать. – После революции, образовалось два политических клана. Один «сталинский» во главе со Сталиным, а второй «ленинский» во главе с Троцким. Ленинская гвардия сделала революцию и решила почить на лаврах, ездить в царских, пульмановских вагонах, есть рябчиков, лечить своих жен на курортах в Баден Бадене и ждать мировой революции. А для этого создала кулак интернационалистов революционеров. Для Европы создала.
А вторые, вроде моего папы, решили ничего не ждать, и начали строить социализм в одной стране. Теперь представь, ты ешь рябчиков, и говоришь, что в одной стране без Европы ничего не получится, а я должен вместо тебя строить завод и рыть котлован. Что ты сделаешь?
– Я тебе тоже лопату дам. – сказал Рюрик. Дарья согласно кивнула головой.
– Правильно! Папа тоже так считает, что Сталин заставил всю «ленинскую» гвардию, которая только и умела, что статейки пописывать, вкалывать по полной программе, а кто был не согласен, тот попал в мясорубку. Так был построен сталинский социализм.
Скударь обвел глазами стены, сплошь увешанные живописью.
– Неплохой социализм в одной стране был построен для отдельных лиц. Теперь выходит, что вы превратились в «ленинскую» гвардию, а я, приехавший из деревни, в сталинскую.
– Пожалуй! – согласилась Дарья. – И так без конца, рубится одна голова, за ней другая. В любой революции так. Пирог один, а желающих откусить много. Ты не бери особенно в голову. Эти учебники такая муть.
– А кто же прав был?
– А никто! Ни Сталин, ни Троцкий. Есть экономические законы, которые никому отменить нельзя. Ты с моим дедом поговори. Погоди, познакомлю. Он у меня в блоке состоял. Ну, вот, он утверждает, что до тех пор пока будет существовать труд и производство материальных ценностей, а заодно и прибавочной стоимости, будет существовать классовое общество. Бесклассовое – это утопия. И равенство – это утопия. Просто это будет общество эксплуатации более высокого порядка, основанное на общей собственности, и на другом экономическом законе – экономии рабочего времени. Будет новый класс наверху, изобретателей. Сто лет назад новый класс нельзя было рассмотреть. Он только рождается, только начинает проклевывать скорлупу. А рабочие так и останутся у станка, а крестьяне у борозды. Это не я придумала. А еще дед говорит…
– А как бы с ним, с твоим дедом, поговорить?
– Успеешь! Он на даче живет. Ты вина хочешь выпить?
Какой же дурак от вина откажется. Скударь согласно кивнул головой. Она запудрила ему мозги и еще спрашивает. Появилось вино. Скударь забыл про учебники и стал спорить с нею по частным вопросам. Она умело сажала его в лужу. Затем пошла стелить постели в разных комнатах. Выпили еще вина, легли, и продолжили спор на расстоянии, лениво перебрасываясь словами. У Скударя на все было свое собственное мнение. Раскипятились, сели как Будды на кроватях и издалека махали друг другу руками.
– Если ты ко мне приставать не будешь, – заявила Дарья. – Я приду и все тебе на пальцах разложу.
Сердце у Скударя гулко заколотилось. Все последние дни, что он возил Дарью, она стояла перед его задумчивым взором, словно бы в первый, тот незабываемый день; обнаженная, белая, пухлая, и нестерпимо желанная. Он, как вор, еще только примеривающийся к намеченной добыче, встречая ее у подъезда института, незаметно для нее скользил взглядом по спине, опускался ниже, разглядывал чуть полноватые ноги, а в машине, за волнующим пушком и завитушками белокурых волос старался рассмотреть белую, лебединую шею. Она заметила его откровенный, нездоровый интерес и насмешливо спросила:
– Нравлюсь?
– Нет! – соврал Скударь.
– А чего ж тогда рассматриваешь?
– Ухи разглядывал, маленькие они у тебя.
– Не ухи, а уши! Ну и что, что маленькие?
Скударь взволнованно посмеиваясь и стараясь скрыть неловкость, подковырнул ее:
– С такими ушами арбуз хорошо есть, не пачкает он ухи.
Дарья изумленно вскинула брови, и сердито спросила:
– А еще что ты разглядел?
И вдруг зарделась, рассердилась и надолго отвернулась, рассматривая спешащих по зимним тротуарам людей. Впервые она увидела в нем не водителя, а мужчину. И вот теперь вылезла с этим предложением. У Скударя сел голос, он хрипло ответил:
– Не буду приставать!
– Тогда двигайся.
В теплой пижаме, она забралась на другой конец постели. Выпили, покурили, забыли про спор и тесно прижались друг к другу.
– Ты же обещал не трогать!
– А я и не трогаю.
– Нахал! Отодвинься.
Скударь только к утру поладил с Дарьей. Сволочь Пижон клепал на девчонку. Ничьей до него она не была.
– Ты зачем это сделала? – спросил он ее. – У меня есть своя девушка.
Дарья огорошила его своим ответом.
– А меня и так замуж возьмут. У меня папа подпольный миллионер. А это не так и сладко, как пишут в книгах.
Пришлось Скударю доказывать, как это сладко. Все эти дни Арина подыскивала оправдание своему поступку.
– Ты чистый. Пусть тот, кому я достанусь, ест надкусанное яблоко.
Никуда они не выходили, а провели всю неделю за учебниками, перемежая впитываемые знания, с поцелуями и беготней по огромной квартире. Дарье понравилась роль домашней хозяйки.
В один из их последний дней перед приездом родителей, она спросила, а не мог бы он ей посвятить стихи?
– Я их никогда не писал.
– Попробуй.
И вот вместо того, чтобы слушать лекции, он, как каменщик, который подбирает нужные по размеру камни, прежде чем уложить их в стену, весь день тасовал созвучья и слова, пока не написал небольшое стихотвореньице.
– Написал? – спросила она его вечером, когда они приехали к ней домой.
– Аж два. Частушки и лирику.
Дарья захлопала от радости в ладоши.
– А петь ты умеешь? – спросила она.
– Мне бы гармошку.
– Хм… – воскликнула она. – Что ж ты раньше молчал. У папы есть гармошка и баян. Тебе что принести?
– Гармошку!
Она попросила его отдать исписанные листки. Он уперся.
– Но они же мне написаны. – надула губки Дарья.
– Ладно! – расщедрился Скударь. – Стихотворение отдаю, а частушки нет.
– Тогда пой!
Скударь с ногами забрался на кровать и растянул меха. Голос у него был звонкий, про такой еще говорят, расщепленный, за живое забирает.
– Держи листок перед глазами! – приказал он. Дарья послушно стала перед кроватью, держа его наискосок, так чтобы и ей было видно. И вот в два голоса они запели.
Выпил я немного бражки.
Гоп, ударил, гопака!
У меня подружка Дашка,
И пуглива и дика.
Я люблю подружку Дашку,
Но другая, мне милей.
Эта рваная тельняшка?
Ну, покеда, дуралей!
У меня подружка Дашка
Королевна и княжна.
От кутюр у ней замашки,
Поглядите, как важна.
Записал он три частушки, но когда начал петь, вспомнил и остальные, те, что пришли в течение дня на ум. Они как пойманная рыба на хворостинку, низались друг на друга. Эх, черт его тогда попутал. Да еще Дарья хлопала в ладоши, просила: еще, еще! И Скударь отпустил тормоза.
У моей подружки Дашки
Что нога, что бела грудь!
За ее прелестны ляжки,
Подержаться б, как-нибудь!
Ой, моя подружка, Дашка,
Забралася мне в постель.
То ли глупой дать матлашку,
Толь затеять карусель.
Две рыбины, белы ляжки,
Я поймал в рыбачью сеть.
Глядь, спросонья – это ж Дашка,
Что б мне братцы околеть.
Целовал подружку Дашку,
Говорил любви слова.
Закружилась у бедняжки
Завитая голова.
Ох, и зверь подружка, Дашка
На горячую любовь,
Хоть дала бы мне поблажку,
Рази ж даст, играет кровь.
У моей подружки, Дашки,
Все на месте, там и тут,
За таки прелестны ляжки
Под венец тя поведут.
Ох, моя подружка, Дашка
Коль попалась мне ты в сеть.
Для такой красивой пташки
Я куплю, не клетку, клеть.
Не вздыхай подружка, тяжко,
Чем тебе я не жених?
Ох, любовь, моя ты Дашка
Запрягу я вороных.
Ох, ты Дашка, моя Дашка,
Синь в глазах, в крови огонь,
Что нам скажет твой папашка,
Сивый мерин – старый конь.
Сбросил на пол конь фуражку,
Вытирает пот со лба,
А евойно, дочка, Дашка —
Это, папенька, судьба!
Дарья укоризненно на него посмотрела, и вдруг лицо у нее начало непроизвольно вытягиваеться. Скударь обернулся и обомлел. Отец Дарья, как и в прошлый раз, стоял в дверях, держа в руках фуражку и вытирал пот с тщательно выбритой, сверкающей в свете хрустальных люстр, потной лысины. На этот раз не с женой, он был, а один. Гнев и ярость перекосили его лицо. Как же так, должен только завтра прилететь, только и успел подумать Скударь.
