Выстрелы Баладжанова оказались точнее: он зацепил плечо сержанта, продырявил в двух местах грудь; третья пуля попала в живот, а четвертый выстрел оказался смертельным.
Сержант выронил пистолет и повалился спиной на дорогу, закатив глаза к дымному небу.
Валиев поднялся на ноги, когда все было кончено. Он подошел к убитому лейтенанту, ногой перевернул тело на спину и, подняв отстрелянную руку, бросил ее в дорожную канаву. Затем оглянулся назад и чертыхнулся. Сперва он увидел пробитое пулями лобовое стекло автомобиля. На такой приметной тачке далеко не уедешь. Но это ладно… На асфальте перед капотом сидел Баладжанов. Вся рубашка спереди была залита кровью, а он зажимал большим пальцем дырку в груди.
– Я ранен, – сказал Баладжанов и закашлялся.
– Вижу, – ответил бригадир. – Потерпи. – Наклонившись к нему и внимательно разглядев рану, добавил: – Ничего, скоро заживет.
Судьба Тимонина, вопрос жизни и смерти, в который уже раз за последние дни была решена посторонними людьми без его участия.
Дядя Коля с утра делал вид, что занят неотложными хозяйственными делами, копается на дворе. На самом деле он волновался совсем не о хозяйстве. Задами, огородами Попов пробрался к дому глуховатого Семена. Нужно было узнать, готова ли могила для дорогого московского гостя, глубока ли вышла яма, и еще раз согласовать план совместных действий на вечер.
Семен маялся неизвестностью. Не зная, чем себя занять до назначенного часа, принялся колоть дрова, но бросил это бесполезное занятие. Зайдя в дом, высыпал на газету части сломанного будильника, взял отвертку. Но дым с улицы сегодня был таким едким, что слезились глаза.
Когда появился Попов, он испытал облегчение, теперь есть с кем словом переброситься. Поставив на стол блюдце с кислой капустой и бутылку самогонки, наполнил рюмки. Выпили за успех задуманного предприятия.
– Хорошая могила получилась, – похвастался Семен. – Сам бы в такую лег.
– Еще ляжешь, – ободрил молодого помощника дядя Коля. – У тебя все впереди.
Он еще раз повторил сказанные вчера слова, опасаясь, что Семен забыл, упустил какие-нибудь важные детали, затем, отказавшись от второй рюмки, чего с ним сроду не бывало, поднялся и заспешил к своему дому.
Тимонин, оставленный без присмотра всего на полчаса, все так же сидел у телевизора, склонив тяжелую похмельную голову набок. Однако что-то неуловимое изменилось в обстановке. Дядя Коля, делая вид, что поглощен важными домашними хлопотами, сделал пару кругов по комнате и наконец догадался о перемене. Неизвестно куда подевался портфель с деньгами, стоявший под стулом.
Ни слова не говоря, он вышел в соседнюю горницу, заглянул под стол, лавку, слазил под железную кровать. Портфеля не было. Спросить у гостя, куда тот запрятал портфель, дядя Коля не решился: чего доброго, Тимонин заподозрит неладное, всполошится. Где же все-таки портфель?
Попов тихо вскарабкался по лестнице на чердак, на карачках прополз все углы, помял ладонью сухую и жесткую солому. Пусто. Спустился вниз, вышел на улицу, заглянул под крыльцо, два раза обошел кругом сколоченную из горбыля будку сортира. Портфеля не было нигде.
Тогда дядя Коля опрометью бросился к Семену. Ворвался в избу, упал на стул и проорал:
– Портфель с деньгами пропал! От тебя вернулся, а портфель сгинул. Спрятал, гад, язви его душу!
– Это как, спрятал? – выпучил водянистые глаза Семен.
– А вот так, спрятал.
– Почему?
– Черт знает, в рот ему аршин.
– Вчера надо было кончать с ним, – пролаял Семен. – Уже при деньгах были бы…
– Больно ты умный, – огрызнулся дядя Коля, – только задним умом.
Семен не обиделся, потому что не умел обижаться. Да и не до этого сейчас. Пришлось вновь обдумывать и до хрипоты в горле втолковывать глуховатому мужику новый план действий, созревающий в бедовой голове дядя Коли.
Азербайджанцы тронулись в путь не сразу. Потребовалось более получаса, чтобы кое-как, на скорую руку, замести следы. Оставить на пустынной дороге два ментовских трупа – это верное самоубийство. Убитых полицейских обязательно найдут. Возможно, это произойдет совсем скоро, и тогда перекроют район, все пути, все дороги, и выбраться отсюда будет непросто.
Трупы затолкали в багажник, «Форд» откатили в придорожные кусты, ножами срезали с елей ветки, лапником кое-как замаскировали машину. Раненого Баладжанова наскоро перевязали бинтами из аптечки и положили на заднее сиденье полицейского «Москвича». Пока грузили в багажник «Форда» трупы ментов, возились с раненым, Валиев и Хусейнов перепачкались в крови чуть не по уши. Хорошо, взяли с собой пару пузырей минеральной воды. Поочередно поливали друг другу на руки, смыли кровь. Однако бурые пятна остались на светлых сорочках и брюках. Но не до трусов же раздеваться…
Валиев сел за руль «Москвича», сверился с картой и погнал машину по дороге. На заднем сиденье стонал и ворочался Баладжанов. Сперва он просил пить. Влив в себя остатки минеральной воды, успокоился, но только на минуту. Потом захотел курить. Хусейнов протянул ему горящую сигарету. Баладжанов затянулся, но тут же закашлялся, выплюнул окурок изо рта и сказал:
– У меня повязка сползла с груди.
Пришлось остановиться. Хусейнов перебрался на заднее сиденье, положил голову раненого себе на колени и стал копаться с повязкой, поправляя съехавшие на сторону бинты, но они размокли и перекрутились.
– Господи, скорее бы я сдох, – пробормотал Баладжанов. – Этот мент убил меня. Скорее бы уж я откинулся…
– Да это пустяковая рана, – сказал Валиев, но голос звучал фальшиво. – Потерпи немного. Кровь свернется, успокоится…
Надо было ехать, но Валиев не тронул машину с места. Он передал свежий валик бинтов Хусейнову и ждал, когда тот наложит новую повязку. Баладжанов кашлял взахлеб. На губах выступила розовая пена.
– Надо что-то подложить ему под спину, иначе он захлебнется. Черт, ничего нет под рукой, – тяжело вздохнув, Хусейнов полез в карман, раскрыл нож-бабочку и начал срезать мокрые бинты, но одному ему было не справиться с раненым.
Валиев скрутил из ваты длинный плотный жгутик и, низко наклонившись, засунул вату в пулевое отверстие. Затем приподнял Баладжанова за плечи, а Хусейнов, просовывая руки под его спину, наложил повязку, завязав на груди аккуратный бантик.
Баладжанов стонал от боли, но сознание не терял.
– Скоро я отмучаюсь, – повторял он. – И вас перестану мучить.
– Ничего, – ответил Валиев. – Мы уж как-нибудь потерпим. И найдем врача. Может, в той деревне, куда едем, есть врач.
«Москвич» несся по дороге, оставляя за собой высокий шлейф серой пыли. Машину трясло, бросало из стороны в сторону. Подвеска, кажется, готовая развалиться, тонко скрипела. Коробка передач издавала ни на что не похожее металлическое мычание.
Баладжанов стонал в голос, что-то шептал, поминал мать и никак не хотел успокоиться.
– Потерпи, – шептал Хусейнов. – Немного потерпи.
Он лег на раненого животом, не давая тому вертеться. Но Баладжанов уже так ослаб, что вскоре и сам оставил попытки перевернуться на бок, только кашлял и хрипел не переставая, выпускал изо рта струйки розовой слюны.
Как и было договорено, Семен появился на пороге дома дяди Коли ровно в шесть вечера. Орудия будущего убийства – наточенный топор, штык и финский нож – он положил в ведро, поклажу оставил в сенях, бросив поверх ведра джутовый мешок из-под картошки. Войдя в комнату, где за столом уже сидели хозяин и пьяненький московский гость, Семен изобразил нечто вроде полупоклона, протянул и с чувством пожал руку Тимонина.
– Присаживайся, раз пришел, – обратился к нему дядя Коля. – Я как раз картошечки сварил. Вон, с постным маслицем, с огурчиком.
– Спасибо, – отозвался Семен. – Если только вам не помешал…
– Садитесь, какие уж там церемонии. – Тимонин показал Семену на свободный стул. – Располагайтесь поудобнее.
– А я вижу, чья-то машина стоит, – начал оправдываться Семен. – Думаю, к дяде Коле гости приехали. Надо зайти, по-соседски. У нас в деревне так положено. Сюда гости не часто приезжают.
Перейдя от слов к делу, он распахнул пиджак, выудил из внутреннего кармана поллитровку и поставил на стол. Тимонин радостно воспринял появление новой бутылки, потер ладони одна о другую и рассмеялся. Вместо бутылки мутного паршивого самогона ему виделся штоф виски «Белая лошадь».
– Хороший напиток, – довольно проговорил он. – Люблю виски. Особенно «Белую лошадь».
– А, не слышу? – крикнул Семен.
– Говори громче, – пояснил дядя Коля. – Кричать надо, человек на ухо немного тугой.
Он разлил по рюмкам самогон, – нужно пить ударными темпами, чтобы Тимонин, уже хмельной, совсем окосел и окончательно потерял способность к сопротивлению, – и прогудел:
