– Перестаньте ломать комедию,– зло бросил Дунайский.– Вы не заманите меня в свои сети.
– Значит, не желаете?
– Не желаю!
– Хорошо. Прошу ознакомиться с заключением судебно-медицинской экспертизы…
Видимо, в Дунайском происходила борьба. Наконец любопытство или какие другие соображения взяли верх. Он стал читать акт судебно-медицинской экспертизы.
– Запомните,– сказал он с иезуитской усмешкой,– я читаю этот документ не в качестве обвиняемого, как вы выразились, а просто… Из чисто профессионального интереса…
Гольст включил свет, потому что в комнату вползли сумерки.
– Благодарю,– сухо произнес Дунайский и углубился в чтение.
Он изредка качал головой похмыкивал и, кончив читать, изрек:
– Очень сомнительные выводы. Очень. Поражаюсь Петру Сергеевичу… Ну да,– отдал он документ следователю,– представляю, как вы на него надавили…
– С чем вы не согласны в заключении? – спросил Гольст.
– У меня нет никакого желания обсуждать это с вами,– отрезал Дунайский.
«Понятно,– подумал следователь,– выигрывает время. Хочет все обдумать и приготовиться к обороне. А может быть, и к активному нападению».
На дальнейшие вопросы Обвиняемый отвечать отказался. Когда его выводил конвой, он снова стал кричать, протестовать и грозиться.
Его отвезли в Таганскую тюрьму.
Оставшись один, Георгий Робертович вдруг почувствовал невероятную усталость. Трудный был день, потребовавший от него сильного нервного напряжения.
Гольст долго сидел, не притрагиваясь ни к одной бумажке на столе. Но в голове билась мысль: надо что-то делать. Теперь он уже мог действовать в открытую. Первое, что считал необходимым следователь,– обыск на квартире Дунайского.
Георгий Робертович глянул в темное окно, за которым на Москву опустилась ранняя февральская ночь. И с сожалением подумал о том, что мероприятие это придется отложить на завтра: при электрическом освещении легче упустить какую-нибудь важную деталь.
На следующий день с утра Гольст оформил ордер на обыск. Но прежде чем отправиться на квартиру Дунайского, он зашел в артель Мосшвейсоюза, где шила свое последнее платье Амирова, которое она так никогда и не надела.
По регистрационной книге приема и выдачи заказов Георгин Робертович установил, что Нина Амирова действительно 19 июня 1936 года отдала шить платье из своего материала – маркизета. Срок изготовления указан 9 июля.
И тут Гольст выяснил одно важное обстоятельство: готовое платье было взято по письменному заявлению самим Дунайским… 15 июля. Пятнадцатого! То есть спустя всего три дня после «побега» жены!
Почему он решил забрать его, да еще так быстро?
«Интересно,– думал следователь,– что скажет на это Дунайский?»
Во всяком случае, это был еще один козырь для следствия.
Там же, в артели Мосшвейсоюза, Георгий Робертович нашел интересные сведения – размеры фигуры Нины Амировой, снятые закройщиком. Объем груди, талии, бедер, ширина плеч и так далее, что могло послужить дополнительным доказательством при идентификации частей трупа.
От артели до углового дома на Кропоткинской, где жил Дунайский, было недалеко, и Гольст дошел до него за несколько минут. Около подъезда стояла «эмка». Георгий Робертович узнал машину прокурора города. Не успел следователь с ней поравняться,– как из дверцы выскочила секретарь прокурора города.
– Георгий Робертович,– взволнованно произнесла она,– а я вас жду, жду!…
– А что случилось?-встревожился Гольст.
– Срочно! Понимаете, срочно требуют вас в Прокуратуру Союза!
Выяснилось, что как только Георгий Робертович вышел из прокуратуры города, позвонил начальник следственного отдела Прокуратуры Союза ССР Лев Романович Шейнин и велел Гольсту немедленно явиться к нему.
– Почему такая спешка?– недоумевал Гольст, стараясь разгадать, за какие такие грехи начальство срочно требует его пред свои очи.
С Шейниным Георгия Робертовича связывала давнишняя дружба. Они одно время вместе работали следователями прокуратуры Краснопресненского района, которая находилась в Столешниковом переулке. Для Гольста Шейнин был просто Лева, а тот называл Георгия Робертовича Жоржем. Впрочем, и сейчас в неслужебной обстановке они так и обращались друг к другу – по имени, без отчества.
Неподалеку стояла будка телефона-автомата.
– Я сейчас,– бросил секретарю прокурора следователь и зашел в будку.
– Лев Романович, Гольст звонит…
– Давай ко мне, Жорж,– сказал Шейнин.– И побыстрее.
– В чем дело?
– Не телефонный разговор…
То, что Шейнин назвал его Жоржем, успокаивало, а вот срочность все еще настораживала.
Шофер «эмки» жал вовсю, и минут через пятнадцать они были на Пушкинской улице (Прокуратура Союза ССР и поныне находится в том же здании).
В коридоре прокуратуры Гольст встретил заместителя Шейнина Георгия Николаевича Александрова.
– С тобой не соскучишься,– усмехнулся тот, пожимая руку следователю.
– А что такое? – спросил Гольст; его снова охватила тревога.
– Лев Романович объяснит,– ответил Александров.
В приемной Шейнина Гольсту сказали, что его уже ждут.
– Садись, рассказывай,– предложил Шейнин после приветствия, заряжая мундштук сигаретой и затягиваясь.
– О чем именно?
– Об этом судебном враче, Дунайском… Он проходит у тебя по делу. Так?
– Да. Вчера взят под стражу.
– Давай подробнее.
Гольст, стараясь не пропустить ни одной детали, доложил ему все обстоятельства, касающиеся дела Амировой. Как оно возникло, почему и какие следственные действия он, следователь, успел произвести. Лев Романович слушал внимательно, не перебивая. Лишь в одном месте, когда Георгий Робертович рассказывал о беседе с прокурором города, Шейнин коротко рассмеялся:
– Осторожно, значит, и решительно? Узнаю Филиппова…
Закончив доклад, Георгий Робертович спросил:
– А почему вы заинтересовались этим делом?
Лев Романович встал.
– Бузит Дунайский. Такой переполох поднял,– сказал Шейнин, расхаживая по кабинету.– Жахнул жалобу на тебя на имя самого прокурора Союза. Обвиняет во всех смертных грехах. Что подтасовываешь факты – раз! Заставляешь его подписывать протокол допроса, в котором грубые измышления – два! Что вынудил Семеновского составить заключение так, как это нужно тебе… А уж от выводов Петра Сергеевича он вообще камня на камне не оставил.
– Но, Лев Романович,– не выдержал Гольст.
– Погоди,– жестом остановил его Шейнин.– Погоди, это не все. Дунайский в знак протеста объявил голодовку. Вчера отказался от ужина, сегодня – от завтрака…
– Психологическая атака,– спокойно сказал Георгий Робертович, вспомнив поведение Дунайского при аресте и на допросе.
– Ты уверен, что убийца он?– остановился возле Гольста Шейнин.
– Почти на сто процентов.
– Почти,– усмехнулся Лев Романович.
– Но ведь я только начал дело! – воскликнул Гольст.– Даже обыск еще не успел…
– Это верно,– согласился Шейнин.– Послушай, Жорж, дело не из легких, смотри в оба. Или…
Но вот что такое «или», Лев Романович объяснять не стал. Гольсту и так было ясно: к жалобе Дунайского отнеслись очень серьезно. Как бы в подтверждение этого Шейнин сказал:
– Это дело взято нами на контроль… Тебе мой совет: срочно проведи новую судебно-медицинскую экспертизу. Привлеки светил…
– Срочно…– вздохнул Георгий Робертович.– Все надо срочно! Неужели я сам не понимаю? Но если человека дергать…
Шейнин улыбнулся.
– Лично я тебя «дернул» только раз.– Он посерьезнел.– Пока… Приготовься к бою – это мой второй совет Чую, что Дунайский – крепкий орешек. Хлебнешь ты с ним… Спрос будет самый строгий… Тебя, кажется, сорвали с обыска? – вдруг без перехода спросил Шейнин.
– Говорю, не успел даже начать.
– Ладно. Езжай на обыск. Возьми мою машину Как закончишь сразу позвони…
Квартира, в которой жил Дунайский, была из «старорежимных»: просторный коридор, большая кухня с выходом на черную лестницу, высокие потолки, паркет Но на ней уже лежал твердый отпечаток коммунального быта. У входной двери – три кнопки звонков с указанием, кому сколько раз звонить. В коридоре на стене – цинковое корыто и велосипед, в углу стоял чей-то деревянный сундук с висячим замком.
В квартире была только Жарикова. Она встретила следователя, как старого знакомого.
В понятые Гольст пригласил управдома и жену дворника.
Открыли комнату Дунайского. Просторная, с высоким окном, заклеенным на зиму белыми полосками бумаги, она была довольно уютно обставлена. Буфет светлого дерева с зеркалами и резьбой, трехстворчатый шифоньер, овальный стол с четырьмя стульями. Но он почему-то стоял у стены, а не посередине, как это принято. Широкая двухспальная кровать с никелированными шишечками на спинках располагалась за ширмой в дальнем углу. С потолка низко свисал сиреневый абажур с кисточками. Два кресла и небольшой диван довершали обстановку.
