Сергей Высоцкий - Смерть транзитного пассажира

Желтая от старой хвои, оплетенная узловатыми корнями сосны тропка была у него под ногами. Вот он остановился и поднял голову. Освещенная ласковым солнцем, лежала перед Буровым большая деревня и потемневший от старости и дождей, упрятанный в липах и цветущей черемухе дом.

Буров снова шаг за шагом повторял недавно пройденный путь…

Несколько раз он брался было за перо, но вывел только одну фразу в верхнем правом углу листа: «Послу Союза Советских Социалистических Республик», — и снова откладывал его. Сидел, ссутулившись, не мигая глядя в окно, где сквозь пелену дождя начинал продираться рассвет.

Презрительные, непрощающие глаза отца смотрели на Бурова. Непрощающие. И все остальное теряло смысл. И рука не в силах была водить пером по бумаге. И ничего нельзя было вернуть. Ничего.

Буров достал из стола маленький пистолет, похожий скорее на зажигалку, чем на оружие. Встал. Огляделся, словно что-то искал. Ему вдруг невыносимо противно стало в этой комнате. Он открыл дверь в сад. Уже совсем рассвело. Буров быстро вышел из дому, вздохнул полной грудью. Раздался негромкий, сухой выстрел.

Буров упал лицом в траву. Трава была мокрая от дождя. Она пахла чем-то невыносимо знакомым, какими- то цветами, название которых уже не смогла подсказать Бурову его слабеющая память.

В первый момент ему было даже не больно — только слабость. «Всю жизнь я делал только ошибки, — мелькнула у Бурова мысль, — всю жизнь, но только не сейчас…» И он увидел вдруг родной дом и белую лошадь у крыльца… «Мама», — хотел он позвать, но уже не смог.

Нестерпимая боль ожгла ему грудь. Буров застонал, пальцы его вцепились в траву, словно хотели захватить горсть этой, так знакомо пахнущей, но чужой земли и уже не смогли…

«Вот и еще одно утро пропало, — с легкой досадой подумал комиссар. — Теперь весь день голова будет болеть». Он всегда сердился, если его будили слишком рано по пустякам. Клод был молодым полицейским и, видно, еще не привык к порядкам в комиссариате…

Комиссар вошел в дом. Здесь было холодно и неуютно. И как-то уж слишком чистенько, слишком прилизано. Судя по неразобранной постели, этот Буроф и не ложился спать.

На письменном столе, едва различимая в утреннем свете, горела настольная лампа, лишь подчеркивая неуютность навсегда покинутого хозяином жилища. Комиссар дернул за кисточку выключателя. Потом, пройдясь по комнате, остановился у дорогого громоздкого «Грюндига». Большая пластинка лежала на диске проигрывателя. Комиссар нажал клавиш. Песню эту комиссару уже приходилось где-то слышать. Пела женщина. Тоскливо, протяжно. Слов он не понимал, но ему очень нравилась мелодия — широкая, раздольная. «Ладно, пора ехать делом заниматься», — чуть теплея подумал он и выключил проигрыватель.

На улицах уже было полно народу и машин, когда он ехал в комиссариат. Полицейский «ситроен» с трудом расчищал себе дорогу, беспрестанно включая сирену. Но в этот утренний час никто не обратил внимания ни на полицейскую машину, ни на ехавшую позади санитарную. У каждого хватало своих забот.