Ознакомительная версия.
— Но чтобы искать убийцу, надо бы установить личность, — тихо заметила сидящая в кресле возле окна Глафира. — Подождем результаты теста ДНК.
— Конечно, подождем, — согласилась я, тоже разделяя предположение Сережи, что эта смерть имеет отношение ко мне. Вот только причин так думать у меня было больше, чем он мог себе представить.
На самом деле. Мои деньги, огромные деньги, оставшиеся мне после моего мужа. Вполне возможно, что кому-то они не давали спать и что дружки моего покойного мужа меня искали, несмотря на кровавую бойню, устроенную Еремой в Лисьем Носу. Ведь ясно же, что он положил там наших с Н. врагов. Вероятно, оставшиеся в живых никак не могли угомониться и искали меня, чтобы отобрать эти деньги. Нашли женщину, похожую на меня, решив, что это и есть я, установили за ней слежку. Да, такое возможно. Да только как могло такое случиться, что эта женщина, мой двойник, оказалась в ресторане в тот же вечер, что и я?
Кто, к примеру, знал, что я окажусь там в это время? Да никто, кроме нас с Сережей. Хотя…
В кабинете Травиной стало как-то очень тихо. Слышно было только наше дыхание. И никому бы и в голову тогда не пришло, что, разговаривая об убитой женщине, я на самом деле думаю вовсе не о ней, поскольку я ее не знаю (несмотря на мои фантазии, связанные с существованием моего двойника), а о том, что в моей жизни произошло нечто такое, чего я так долго ждала, что-то такое хрупкое, драгоценное, волшебное, что наполняет меня силами и придает всему смысл.
Тепло перетекало из моей руки в Сережину руку, и наоборот, и я чувствовала, как сердце мое начинает стучать быстрее. Любовь переполняла меня.
Сережа… Неужели мне понадобилось умереть, чтобы он понял, что я для него не чужая, что я определенно что-то значу для него?
Его пальцы крепко держали мои пальцы, я даже ощущала легкие и нежные поглаживания. Должно быть, такой чести не удостаивались даже клавиши самых дорогих роялей, на которых ему приходилось играть.
Но каким же нелепым, вспомнила я как-то уж совсем некстати, оказалось наше с ним знакомство, и какие глупости я ему наговорила и сотворила, прежде чем вынудила его жениться на себе. Удивительно, что он вообще не сбежал от меня тогда, когда вынужден был жить с нами в лесу, в полной изоляции, страдая от полного неведения и одиночества и наверняка испытывая страх. И неизвестно, что с нами со всеми случилось бы (возможно, Сережа нашел бы способ связаться с полицией, и нас бы арестовали за похищение человека!), если бы Ерема, так до конца и не принявший мой план и, возможно даже, презиравший нас обоих — меня и Сережу, переборов себя, не сказал мне как-то: «Купи ему рояль».
Раздался звонок. Мы с Сережей, как единое существо, вздрогнули от неожиданности.
Лиза же спокойно и молча слушала говорившего, кивала, глядя в одну точку на стене где-то повыше головы Глафиры.
— Потрясающе, — произнесла она наконец, слегка покачивая головой. — Ты не представляешь себе, как ты нам помог. Ну просто невероятно!
Она положила телефон на стол. Посмотрела на нас сияющими глазами.
— Мирошкин? — догадалась Глафира.
— Да, он сообщил мне, что ее зовут мадам Коблер!
— Кого? — спросила Глафира. — Неужели…
— Да-да, вашу женщину-двойника опознали… Ее зовут мадам Коблер. Она подданная Франции, приехала в наш город неделю назад, одна, без мужа. Остановилась в гостинице «Европа», в двадцать шестом номере. Муж прилетел следом, искал ее все эти дни, после чего обратился в полицию, где показал ее фото… Вот так ее и нашли, в морге, опознали.
— Вот и славно! Теперь хотя бы мы знаем имя жертвы, — заметно оживилась Лиза и как-то даже повеселела. — Так что будем делать?
— Работать, — сказал Сережа.
— Да, будем искать ее убийцу, — кивнула я, заинтригованная тем, что женщина, «присвоившая» себе мои родинки и практически мое лицо, прилетела сюда, в этот хоть и большой, но провинциальный город, аж из Франции! Вот что она здесь забыла? — А вдруг она действительно моя родственница…
Я разговаривал по телефону с моей исчезнувшей (погибшей!) Валентиной, находясь в нашей с ней московской квартире.
Моя концертная деятельность и мой образ жизни просто требовали моего присутствия именно в Москве, а не в Пчелке, хотя я очень любил бывать за городом, любил наш дом в лесу, мой первый рояль. Раз надо, значит надо, сказала моя «фиктивная» жена и купила квартиру на Чистых прудах.
Надо сказать, что появление в моей жизни рояля было для меня потрясением. Никогда не предполагал, что счастье может быть таким странным, когда чувствуешь некую раздвоенность реальности, когда с одной стороны, понимаешь, что тобой манипулируют и от тебя чего-то хотят, с другой — тебе становится все безразличным, тебе уже не страшно, и тобой овладевает лишь одно, сильнейшее чувство — желание сесть за рояль и заниматься.
Смутная догадка, что я нужен Валентине для того, чтобы она, отравившись одним из смертных грехов, решила искупить какую-то свою вину перед Богом ли, людьми ли, занявшись тупо благотворительностью, появлялась у меня всякий раз, когда рояль звучал особенно грустно и одухотворенно. Музыка, особенно классическая, вообще обладает способностью пробуждать в человеке чувства и чаще всего пробивает душу на грусть, на философские размышления, когда все вокруг кажется каким-то несерьезным, когда воспринимаешь мир как суету. И что только музыка, чистейшая, кристальная, возвышенная, способна облагородить происходящее вокруг тебя, внести какую-то ясность и помочь преодолеть собственные противоречия и трудности.
Быть может, мне казалось тогда, но и Валентина тоже была неравнодушна к музыке. Она могла часами сидеть в соседней комнате и слушать, как я занимаюсь за роялем. Стоило мне прекратить играть, как она тотчас возникала в прямоугольнике дверного проема и, глядя на меня с восхищением, как служанка, спрашивала меня, не желаю ли я чего-нибудь: чая, лимонада, яблоко?
Однако ее восхищение и следовавшая за ним какая-то размягченность души невероятным образом соседствовали с ее деловитостью. Так, она, упорно следовавшая к своей цели — к браку, настояла на том, чтобы мы (это произошло почти сразу же после покупки рояля) подали заявление в ЗАГС. Причем в Москве, а не в С., как планировалось прежде.
Я не сопротивлялся. Признаюсь, к своему стыду, я в какой-то момент, почувствовав ее слабинку, касающуюся музыки, решил, что нашел в лице Валентины если не жену в полном смысле этого слова, то уж точно друга, помощницу, служанку. Ну и мецената, безусловно. Она тратила на меня деньги с такой невероятной щедростью, как если бы она была моей матерью, которая нашла меня, обрела и теперь, раскаиваясь, опять же, в своих грехах, пытается восполнить все то, чего лишила меня, бросив на произвол судьбы в младенчестве.
Но она не была мне матерью, и вообще мы с ней не были родственниками. Однако что-то связывало нас, это безусловно.
И тогда я решил не сопротивляться вообще всему, что мне будет предлагаться. Уж слишком бережно ко мне относились, даже вернули мне все мои ноты! Это был поступок в высшей степени благородный, свидетельствующий о невероятной душевной щедрости, о внимании этой девушки к моей скромной персоне.
Ерема, ее тень, телохранитель, садовник, верный слуга (но не любовник, в чем я много раз убеж-дался, пытаясь застать их вдвоем в разное время суток, везде, где, по моему мнению, они бы могли находиться, занимаясь любовью), презирал меня, я это чувствовал. Однако я ни разу не слышал, чтобы они скандалили на тему моего присутствия в ее жизни и даже брака. Ерема выполнял все прихоти, желания, приказания Валентины, и это его обращение к ней «Соль», «Да, Соль», «Хорошо, Соль», «Я готов, Соль» наводило меня на мысль, что эту пару связывает что-то гораздо большее, чем, скажем, любовные или родственные отношения. Что у них одно прошлое на двоих — вот что я почувствовал. И что они, возможно даже, зависят друг от друга. Не то, что они связаны тайной, там другое. Как если бы они оба, прожив целый год на оторвавшейся льдине, пустили друг в друга корни, сблизились настолько, насколько могут сблизиться люди, вместе избежавшие страшной участи, смерти. Или же Ерема спас ее от гибели. А может, и она его. Ну и это ее прозвище — Соль. Возможно, оно досталось ей еще в детстве, и Ерема просто не мог называть ее как-то иначе. Надо признать, что отношения их, таких разных людей, несмотря на то что Ерема был не очень воспитанным и грубоватым парнем в отличие от хрупкой, изящной, увлекающейся искусством и очень нежной Валентины, были все же высокими. Не раз возникало предположение, что Ерема — близкий родственник ее бандита-мужа (покойного, как я понял из оброненных случайно фраз), возможно, его брат, и они вместе теперь тратят его криминальное наследство. И все же Валентина и Ерема…
Конечно, я надеялся рано или поздно понять, что их связывает, как и разобраться в том, какой жизнью они жили до того момента, как Валентина вошла в мою палату и предложила руку и сердце, ну и, конечно, узнать, чем таким занималась моя невеста (а потом и жена), что ей удалось сколотить такой капитал.
Ознакомительная версия.
