Тамара кивнула, прикусив губу.
Любил ли он ее хоть когда-нибудь? Наверное, любил. Ложь недолговечна. А с Васькой они уже год вместе. И весь этот год было ли ей плохо? Не было.
– Значит, все поделено. А теперь мамина доля отойдет тебе. Как единственной наследнице. Понимаешь?
– А тебя только деньги интересуют, да? – Злость прорвалась, выплеснулась пузырем ядовитого болотного газа. Она преображалась в слова, а слова летели и ранили. – С самого начала, да? И теперь… тебе же хорошо. Мамы нет. Никто нервы не треплет. Никто не стоит между тобой и…
Васька обнял, прижал к себе и держал крепко, не позволяя вырваться.
– Глупенькая моя, – прошептал он. – Ну что ты такое говоришь?
Правду! Иначе зачем он продолжает мучить Тамару?
– Ты просто расстроена. Я понимаю. Все понимаю, поверь. Но… пройдет год или два. И ты сама начнешь жалеть, что упустила этот шанс. И кого ты обвинишь?
– Разве я тебя обвиняла?
– Нет, конечно. Но… – Палец прочертил дорожку на Тамариной шее, тронул волосы, коснулся уха. – Но мой долг – заботится о тебе. И о ребенке. Посмотри…
Тамара смотрела. Она целую чертову вечность смотрела на этот сад. Но не увидела, когда в нем появилась Саломея. Рыжие волосы ее – маяк, зовущий солнце. И то откликнулось, плеснуло светом.
– Это – не дом. Это деньги. Дело для меня. Спокойная жизнь – для тебя. Наше будущее. И будущее ребенка. Хороший сад. Приличная школа. Университет, возможно, что иностранный. И всего-то надо – потерпеть…
Но Тамара не в состоянии терпеть! Ей противно и страшно, и еще ее тошнит.
– С тобой ничего не случится. Я обещаю. Ты же мне веришь?
– Конечно, – дрогнувшим голосом ответила Тамара.
Вдруг вспомнилось, что ночью она проснулась и лежала в кровати одна. Она отвыкла быть одна, но совершенно не испугалась, просто удивилась: куда бы Ваське уйти? Он ведь всегда рядом или почти всегда. Она лежала, глядела в потолок и ждала. Очень долго ждала, пребывая в сладкой спокойной полудреме. И когда входная дверь заскрипела, Тамара провалилась в сон.
– Вась, а куда ты выходил ночью? – Она не стала поворачиваться, потому что боялась увидеть его лицо.
– Я? Я не выходил, маленькая. Я все время был рядом.
– Но…
– Но тебе что-то приснилось. Ты очень беспокойно спишь. Может, стоит купить снотворного?
– Не надо… это гормоны. Пройдет.
Тамара улыбнулась. У нее хорошо получалось улыбаться, без фальши.
В распахнутое окно влетела паутинка, закружилась и села на картину с подсолнухами. Лучше бы на картине были ромашки. На ромашках Тамара гадала бы: врет или нет.
– Ты… ты иди, ладно? А я полежу немного. Голова кружится.
– Конечно. Хочешь, я тебе своего чая принесу?
Он сам собирал травки, сушил и смешивал. А смеси заваривал каким-то особым образом. В результате чай пах летом.
– Принеси. Пожалуйста.
Васька выходил из комнаты на цыпочках и дверь закрывал осторожно, придерживая за край. Знал, что петли скрипят? Или просто заботу выказывал?
Олега не забрали. Он все время ждал, что вот сейчас женщина с бульдожьим взглядом обернется и скажет:
– Руки!
Ему не останется ничего, кроме как эти руки протянуть под стальные браслеты. Невиновен? Кто в это поверит? Кто вообще ему верит? Саломея? Кира? О, Кира – отдельная песня. Сахарная блондинка с упрямым подбородком, актриса магазинных подмостков.
Ловко ухватила ситуацию. И не боится. Вправду видела что-то? Или соврала, как врала всегда? Взять бы ее за горлышко да встряхнуть хорошенько. Но нельзя… Кира – алиби. Глупое, но какое уж есть.
Жених и невеста… тили-тили тесто. Тесто замешано, крутое, вопрос – какие пироги получатся. Но не о них думать надо.
– То есть вы всю ночь провели с гражданкой… – Иван Петрович поднял блокнот и сощурился, словно пытаясь прочесть написанное им же.
– С Кирочкой, – подсказал Олег, подавляя смешок.
Кира-Кирочка. Дурочка, которая полезла в озеро луну ловить. Близко луна, сама в руки просится. Вот только как знать, что за твари под золотым пятном сидят?
– С Кирочкой… – задумчиво протянул Иван Петрович и лист поскреб.
– Мы разговаривали. Сначала. А потом – сами понимаете.
Олег откинулся на стуле. Его душил смех, неуместный, но навязчивый, истерический.
– Ну а дальше она ушла. Ну я так думаю. Я заснул почти сразу. А проснулся уже с топором.
– С топором… и топора прежде не видели?
– Не видел. И понятия не имел. Даже порезался. Вот! – Олег продемонстрировал рану, уже спрятанную под слоем бинтов. – Конечно, вы думаете, что я ее убил. Мы не ладили – это правда. Она считала меня самозванцем.
– А вы?
– А я ее – хищницей. Ну не только ее.
Вспоминать больно, и смех уходит сам.
– Мне не нравилась Татьяна. Она была… ну классическая охотница, если понимаете, о чем я. Она не любила Сергея. Наверное, это уже неважно.
Татьяна мертва, и Сергей мертв. И Мария Петровна. Как будто кто-то спешит стереть семью, дерзнувшую оживить старый дом. Дома тоже хотят покоя.
– Вы говорите, говорите, я уже решу, чего важно.
– Да нечего говорить.
– Разве? – Ноготь продолжал драть блокнот, Иван Петрович всецело сосредоточился на этом занятии и, казалось, не замечал ничего вокруг. – Так уж и нечего? Я вот слышал, что братец ваш преставился намедни. Соболезную.
Сказано равнодушно, и тон этот – что игла под ногти.
– И знаете, что странно? А то, что умер он аккурат в ваш визит. Совпадение?
– Хотите сказать, что я его убил?! – Олег сжал кулаки, сдерживаясь, чтобы не ударить.
– Помилуйте? Разве я говорил такое? Нет, что вы… обращаю внимание на этакую странность. Брат ваш помер. И жена его. И теща… следующий-то кто? Из кровных родственничков вы да Тамара.
И Леха, тихий беловолосый мальчонка, который не расстается с книгой.
– Уехали бы вы отсюдова, а? – предложил Иван Петрович тоном доброго дядюшки. – Только недалече. Чтоб найти мог. А то же дело неясное… вот вы, говорите, что Татьяна Булгина брата вашего не любила. На чем, позвольте узнать, вывод сделан?
– На наблюдениях.
Случайно пойманные взгляды. Отражения лица на зеркальных плоскостях. Слова. Фразы. Жесты. Притворная любезность, которой хватало ненадолго. Стоило Сергею отвернуться, как взгляд Татьяны леденел.
– Зачем ты здесь торчишь все время? – как-то, разморенная жарой и виски, спросила она. – Ты что, не понимаешь? Ты мешаешь нам!
Она ведь и красавицей не была. Шея коротковата, а руки длинны, ленивы. Каждое их движение – почти подвиг. Иногда Олегу чудилось, что эти руки слишком много весят, потому Татьяна и не справляется с ними. Тогда же он ответил вопросом:
– Кому «нам»?
– Мне. Мне ты мешаешь! Трешься тут! Вынюхиваешь что-то.
– А тебе есть что прятать?
Она зевнула и потянулась, нарочито медленно, картинно:
– Скажи, Олежка, за что ты меня не любишь?
– А за что ты не любишь меня?
– Не знаю. Наверное… наверное, вот такая взаимность. Слу-ушай, Олежка, а давай мы тебя с Тамаркой оженим? Вы – хорошая пара. Честное слово – хорошая! Оба тихушники, себе на уме. Сойдетесь. И мы одной семьей станем? Или Томка не так хороша, как я? А, Олежка? Я тебя нравлюсь?
– Нет.
Татьяна лишь рассмеялась. С ее самомнением не уживалась мысль, что она нравится далеко не всем. Только в пересказе это выглядит обвинением того, кто не в состоянии на обвинение ответить. И Олег сминает рассказ.
– В тот день мы с Сергеем поругались. Я был не прав. Он любил Таньку. И уже устал ей доказывать, что любит. А мне и вовсе доказывать не собирался. Я ему сказал, что он слепой. И если хочет от правды отворачиваться – дело его. Он обозвал меня самоуверенным идиотом… последний разговор, понимаете? А спустя неделю мне звонят и говорят, что Серега убил жену.
– Препечальное известие, – соглашается Иван Петрович, убирая треклятый блокнот под стол. – А скажите-ка мне, любезный друг мой Олег, с чего вдруг вы именно сейчас здесь объявились? Еще одно совпаденьице?
– Скорее дело.
Первый звонок раздался в шесть утра. Олег не спал. После того, что случилось с Серегой, он вообще засыпал плохо, а просыпался рано. И лежал, гадая, когда же его черед. Иными днями случалось, что никогда. Аргументы генетических линий действовали лучше успокоительного. Но случалось логике отказывать, и тогда Олег принимался выискивать в себе то самое, что толкнуло брата к убийству.
И отца…
И деда, хотя про деда Олег ничего не знал. Тот день был как раз из таких, нестабильных.
– Алло, – сказали Олегу скрипучим голосом. – Алло…
– Слушаю.
– Ты слушаешь. А я жду.
– Кого? – Он еще подумал: а не послать бы звонившего куда подальше.
