Заметив взгляд Родиона, Боб сделал серьезное, даже несколько скорбное лицо. И тут же снова расхохотался на весь зал. Янки есть янки, ничего не попишешь.
– А при чем тут пресс-обслуживание? – продолжал недоумевать Родион. – Она ведь эксперт при Комиссии по правам человека...
– Так она еще и магистр искусств. Факультет изящных наук в университете Сен-Винсент, специализация: архитектура позднего барокко. И доктор права, защищалась в Национальной Школе Администрации. Я же говорю – грандиозная женщина! О такой начальнице можно только мечтать! Кстати, у нас в правлении «Вашингтон Пост Компани» сидит одна старая тупая мымра – ну, это просто биг-мак с глазами! – она на полном серьезе думает, будто американцы уже слетали на Марс и поставили там звездно-полосатый флаг! Говорит: читала об этом в нашей газете... Застрелиться можно!.. И сидит в правлении, учит нас, журналистов, жить! Представляешь?
Родион вежливо хохотнул и поискал взглядом официанта: пора переходить к основным блюдам. Продолжать этот разговор ему не хотелось. Вдруг дошло, что госпожа Дюпарк – ровесница его матери.
...Ну вот, «Максим», как он и обещал – самый шикарный ресторан Парижа, а может, и мира. Конечно, в классическом понимании шикарности. А в принципе – ничего особенного: прямоугольный зал в красных тонах, позолота, зеркала, бархатные диванчики вдоль стен (чтобы они сели, вышколенные официанты отодвинули столик), на удивление короткое меню в развернутой картонке, зато толстенная винная карта в кожаном переплете. Зал заполнен – пожилые местные рантье и богатые туристы, запись за неделю, цены никого не смущают. Родион съел салат из спаржи за 45 евро, а Боб – карпаччо из моллюска Сен-Жак с артишоками за 57. Вино Родион выбрал самое дешевое из имеющихся – Шардоне 2002 года – 80 евро: он очень обрадовался, когда нашел такую цену среди четырехзначных цифр. В общем, все как полагается.
Правда, Боб никак не показал, что польщен или что хотя бы понимает, почему они именно здесь, а не в другом ресторане, каких на рю Ройяль хоть пруд пруди и где можно прекрасно пообедать с вином всего за 70 евро, а не за 500. Возможно, просто забыл. А вот Родион помнит. 12 мая 2004-го, когда они только познакомились, успешный американский журналист Роберт Вульф приглашает голодного студента из России отобедать в «Кабачке мамаши Катрин» на Монмарте. Тот, как полагается, мнется, отказывается – дорого ведь, неудобно...
– Ничего, разбогатеешь, пригласишь меня в «Максим», – смеется новый знакомый.
– Согласен! – кивает Родион.
Тот обед в «Кабачке» он помнил до мельчайших подробностей: луковый суп, утка, незамысловатое вино последнего урожая, оказавшееся вкусным и неожиданно пьяным. Хотя он, скорее всего, был просто слишком голоден... Потому и запомнил.
– ...Согласен!
Долг не тяготил его, но отдать его он мечтал все эти годы. Ответный обед стал неким символом. Во-первых, того, что он, Родион Мигунов, держит слово. «Пацан сказал – пацан сделал!» – как говорили в России в определенных кругах. Во-вторых, это знак того, что он добился в чужой стране определенных успехов, причем немалых.
Но Боб, похоже, ничего символического в происходящем не видел: обед и обед. К тому же он вовсе не был голоден. Рассеянно поковырял паровую дораду, отпил глоток шардоне. Поставил бокал, попросил у официанта виски.
Родион улыбнулся, поднял свой бокал.
– Ну что, за исполнение желаний? Как говорят в России – за сбычу мечт!
– За твой успех, – сказал Боб. – Верил, верил, но, честно говоря... Не ожидал. Навел кое-какие справки: этих старых пердунов в Ассасе просто пучит от восторга после твоей защиты...
Он рассмеялся.
– А скоро будет защищаться – кто бы ты думал? – племянник министра финансов. Вот кому придется нелегко!
Они выпили. Боб развалился на неудобном диванчике, поставил бокал с виски себе на живот и с чисто американской невозмутимостью разглядывал зал.
Зато Родион с аппетитом ел нежнейшее розовое седло барашка с белыми грибами, с удовольствием пил легкое, с тонким ароматом свежести вино.
– Ну, и Совет Европы, ты знаешь, не раздает персональные стипендии направо и налево, – добавил Боб после долгой паузы. – Просто аномальный какой-то случай. Ты войдешь в историю, Родион.
– Надеюсь, не только потому, что выжал у них семьдесят пять тысяч евро.
Боб посмотрел на него.
– Это твоя стипендия?
– За двадцать восемь месяцев.
– Щедро. Не по-европейски щедро, я бы сказал.
– Это благодаря твоим публикациям, – сказал Родион. – После них все изменилось буквально за полгода, Боб. Даже меньше. Когда вышел первый очерк, я выслал заявки на поступление в докторантуру в шесть университетов. Пришли четыре положительных отзыва. Я даже смог выбирать...
– Погоди, погоди. Ты имеешь в виду мою серию «Сын за отца»?
– Конечно. С тех пор у меня началась совсем другая жизнь.
– Ну... Я не знаю. – Боб несколько озадаченно посмотрел в стакан с виски, пожал плечами. – Все-таки тираж приличный, под миллион...
Он вскинул голову.
– Но без ложной скромности: очерки очень даже неплохие. Я сам не ожидал. У нас в редакции ведется что-то вроде «гамбургского счета»: каждый сотрудник при желании может выставить оценку любому материалу – от ноля до двадцати. Собственные публикации не в счет, конечно. Заполняет такую специальную бумажку и бросает в ящик. Ящик раз в месяц открывает редактор, объявляет результаты. Обычно на этом поле сводят всякие счеты: обиды, подсиживание и все такое. Но чаще всего просто игнорируют... А тут мне полдюжины «двадцаток» вкинули. Неожиданно. Это хорошо.
– Вот видишь!..
– Да перестань, – Боб поморщился, махнул стаканом. Льдинки глухо застучали. – Давай начистоту, Роди. Ты ведь тоже мне помог. Ну, о ком бы я писал свои сенсации? Опять о каком-нибудь жирном прыщавом дебиле, который мечтал воткнуть соседке по парте, кончил на ботинки и в результате расстрелял половину своего класса? Да ну их к черту, этих извращенцев! А тут нормальная жизненная история, живые люди, политика, ничего не высосано из пальца. Ты извини, что я о тебе вот так, в третьем лице. Кстати, те материалы, что ты передал мне из Цюриха – помнишь? Я такую аналитику из них заделал – пальчики оближешь!
– Цюрих?..
– Конечно! Дом на набережной в Рисбахе, парень по имени Борис – ну?
– А-а-а... Ну, это было нетрудно...
Прошлой осенью он ездил на северо-восток Швейцарии, где в небольшом поселке компактно проживают семьи российских эмигрантов – интервьюировал их для своей диссертации. Боб тогда попросил навестить еще одного человека в Цюрихе, некоего Бориса, тоже русского. Сказал, что расследует дело о крупной финансовой махинации, а этот Борис знает выходы на нужных людей и, возможно, передаст некоторые ценные материалы. Родион хотел спросить, почему Бобу не воспользоваться в таком случае электронной почтой, но не спросил. Мало ли что – может, нету у человека электронной почты, даже в Европе такое случается. В общем, проинтервьюировал он своих людей, заехал в Цюрих, нашел этого Бориса – веселого мужика с южнорусским говорком. На террасе с видом на Цюрихское озеро выпил с ним чаю, получил флешку, передал ее потом Бобу... Всё.
– Ты мне много раз помогал. А поездки в Сербию? А Польша? – не успокаивался Боб. – Или это ничего, по-твоему, не значит?
Да, были еще Нови-Сад и Краков, и два больших научных архива в этих городах, где Родион заканчивал первую часть своего исследования и попутно выполнил некоторые поручения друга-журналиста. Но, во-первых, протекция Боба помогла Родиону получить беспрепятственный допуск к необходимым материалам – уйма сэкономленного времени и нервов. А во-вторых... ну подумаешь, встретился с парой человек, задал им пару вопросов, ответы записал на диктофон. За полдня управился. Люди обычные... не цыгане, не уголовники. Даже было интересно – включенный диктофон по просьбе Боба он спрятал в кейсе, его собеседники не знали о том, что ведется запись. Обычное дело в журналистской практике? Наверное, да. Если, конечно, речь идет о серьезном расследовании, а не заметке в многотиражной газете. Хотя что это было за расследование, Родион так и не понял.
– А Борис этот – как он тебе? Блинами угощал?
– Угощал. С ежевикой, – кивнул Родион. – И самовар у него на террасе стоит. Я к нему на минуту заскочил, а он потчевать меня... Хлебосольный мужик.
– Ага! Вот! – обрадовался Боб. – За это я люблю русских. И кухню русскую люблю. Если холестерин – так до плешки, если алкоголь – так не меньше сорока градусов. Понимаю и преклоняюсь. А вот это, честно говоря, до меня как-то не совсем доходит...
Он кивнул на красноватые бараньи ребрышки.
– Извини, конечно... Может, у меня в роду русские мужики были?.. Вот отца моего когда-то вашим салом угощали – помнит до сих пор. Сырое подмороженное сало, с крупной солью, которая на зубах хрустит. И черный хлеб. Говорит, ничего вкуснее в жизни не ел. Пробовал когда-нибудь?
