— Рот закрой, иначе больше будешь должен! — вёл своё я.
— Вот… берите, — официантка протянула несколько смятых купюр.
— Ну вот, другое дело! — возвестил я и с грохотом поставил бутылку на полированную поверхность стойки, — да оставь ты его в покое! Все, идем из этого гадюшника… больше мы сюда ни ногой, мошенники чертовы!
Мы еще слонялись по барам, расположенным подальше от заведения, в котором накуралесили. Серега, казалось, пребывал уже в состоянии, в котором равнодушие и презрение ко всем возможным неприятностям и опасностям этого мира овладевают натурой человеческой полностью и бесповоротно. Поначалу он не желал уходить далеко от места побоища, и мне стоило труда уговорить его. «Они вызовут ментов», — твердил я, и уже про себя добавлял: «И вести себя они уже будут не так, как тогда, в кабинете». «Ментов! — иронично вспыхивал Сергей. — Нашел кого бояться! Ты видишь, что делают наглость и решительность? Это тебе урок, а ты ментов испугался».
Мы снова пили водку, уже купленную в баре, после чего, согласно традиции, полировали пивом. Ободренный успехом спонтанно учиненного вымогательства и подогреваемый новыми порциями алкоголя, я подумывал, не повторить ли подобный фокус и здесь, но остатки чувства самосохранения удерживали меня. Я лишь твердил, иногда во весь голос, стараясь перекричать угрожавшую барабанным перепонкам музыку и грозно поглядывая по сторонам, что «все эти падлы» должны мне денег, и что дарить их я не намерен. «Рвать и метать надо» — развязно выдавал Серега, упершись локтями в крышку стола и сжимая в руке бокал с пивом. «Надо», — соглашался я. «Еще как надо», — продолжал мой товарищ, но тут же пренебрежительно взмахивал рукой, давая понять, что «эта шушера» ему совсем неинтересна, а прилагать усилия стоит в иных сферах. В конце концов он твердо заявил, что поможет мне во всех делах, а на работу больше не пойдет. Стройку, на которой он гнул спину последние полгода, он обрисовал далеко не лестными словами, используя все богатство познаний в области ненормативной лексики.
Я неожиданно успокоился и молчал, словно вдруг протрезвел, и вся тяжесть свалившихся на меня проблем вернулась сразу. Я то глядел в свой бокал с недопитым пивом, то переводил взгляд в никуда, мимо шального своего товарища, и грозно играл желваками на скулах. «Завтра, — думал я, — начнется настоящая работа. Я стал наконец-то другим человеком. А если не стал, то стану. По крайней мере, я уже на этом пути, и с него не сойду».
После подобных мыслей в голове моей проносились отголоски прочитанных в детстве и юности романтических книг, в которых возвеличивались благородство и честность, душевное горение и жажда справедливости. Я горько посмеивался над собой из-за того, что долгое время был одурачен всем этим. Все не так, все по-другому! Вот она, суровая действительность, математика выживания, где нет места наивным детским мечтам! Но где-то в глубинах естества все же возникало непонятное щемление, желание того, чтобы сказка имела право на жизнь, добро побеждало зло, и жизнь человеческая не ограничивалась добычей средств к существованию и звериной грызней, эту добычу сопровождающей, а содержала в себе что-то светлое и доброе. Натура моя раздваивалась, словно расходились две скалы в пенящемся бурном море, разверзая между собой бездонную пропасть, и я чувствовал, что падаю в эту пропасть безоглядно.
Наутро я проснулся рано с ужасной головной болью и ощущением безысходности. Летнее, безобидное пока еще солнце едва оторвалось от горизонта. Моего сына похитили, поставив какие-то идиотские условия, а я вчера напился, «как свинья», устроил вымогательство и драку, и впустую потратил день. Что могло из этого выйти, появись поблизости наряд полиции? А ведь мне надо добывать деньги, и время для этого весьма ограничено.
Я подумал, что уже заработал несколько сотен, и для этого мне пришлось потрудиться совсем немного. Всего лишь пару минут, повинуясь демоническому вдохновению, усиленному алкогольными парами, орал я на персонал бара и швырялся бутылками, и вот результат: кое-какие деньги. Если бы каждые пару минут, да по несколько сотен… И никакой полиции рядом не было и быть не могло, потому что за моей спиной стоял тот, звонивший, именовавший себя «великим демократом» в сфере добывания денег. Способ, избранный вчера мною, он наверняка бы одобрил.
«Есть начало, — подумал я зло, с трудом подымаясь с кровати, — пошли деньги». И хотя денег этих был с гулькин нос, и все они тут же, без задержки, были пропиты, для меня, я чувствовал, был важен сам факт начала деятельности иного рода, чем обычно.
Я побрел в ванную и подставил голову под струю холодной воды, затем с силой растёр виски полотенцем. Со злостью водрузив полотенце на хромированную, жалобно пискнувшую в креплении дугу вешалки, я отправился на кухню и поставил на огонь чайник.
Выпив крепкого чая с остатками присохшего хлеба и последней, чудом завалявшейся в холодильнике конфетой, я почувствовал некоторое облегчение. «Похмелиться бы сейчас», — с тоской подумал я, но мне надо было садиться за руль. Без машины сегодня было не обойтись, да и следующих четыре дня не обойтись тоже. «От меня еще со вчерашнего наверняка несет, первый же мент — твой», — пронеслась у меня мысль. Но вслед за нею волна злобы в очередной раз накрыла меня — злобы на себя, «ментов», вообще на весь мир. «Плевать на них, плевать на все — ты со своей порядочностью потеряешь сына! Делай что-нибудь!»
Тут же снова появилась мысль поехать в прокуратуру, еще куда-нибудь, рассказать им все, заклинать держать все в строжайшей тайне, действовать осторожно и с оглядкой! Но окровавленный кусок плоти, до сих пор лежавший в холодильнике, тотчас останавливал меня. Я сжимал кулаки, скрипел зубами, рычал, как голодный динозавр, но не видел другого выхода, как покоряться обстоятельствам. Кроме покорности надо было вести свою игру — вынюхивать, выслеживать. Это было что-то новое в жизни, и это новое и будоражило своими возможностями, и пугало.
Когда я подъехал к двухэтажному зданию старой постройки в центре города, где снимал офис, то у входа увидел довольно приличный белый «Ауди». «Кого это черти принесли?» — подумалось мне, хотя прошел уже час после начала рабочего дня, и ничего необычного, а тем более плохого в появлении посетителей не было. Я припарковался возле «Ауди», вышел и наотмашь хлопнул дверцей. После чего обошел «Ауди» сзади, с претензией разглядывая его дутые формы, словно было занято мое место, скорчил брезгливую гримасу и сплюнул.
В офисе меня уже ждали. Я вспомнил одного из прошлогодних заказчиков — плотный, невысокий, с твердым хищным взглядом и широкими скулами, в костюме без галстука. Он сидел в кресле у моего стола. Барсетка из черной тисненой кожи, как символ профессионального достоинства, вызывающе возвышалась над столешницей.
— А вот и наш директор, — пропел Валера со слащавой улыбкой, и, угодливо покривлявшись, юркнул в свою комнатенку. Наташа сидела за компьютером и делала вид, что занята чрезвычайно важной работой.
Я поздоровался и неуклюже уселся в кресло, сложив руки на столе.
— Я уже как-то заходил к вам, — пробасил посетитель, глядя мне в глаза.
— Да, я помню, — ответил я.
— Мне нужны листовки, три тысячи штук. И раздать их. Половину в центре, половину — около нашего магазина. Мы переехали в более просторное помещение, расширяемся, — в интонациях его голоса послышались нотки тщеславия.
— Три тысячи штук, — как эхо повторил я, — это хорошо. Что будет на листовках и их размер?
— Вот образец, — посетитель вальяжно раскрыл барсетку и выудил из нее листок бумаги, испещренный карандашными надписями и рисунками.
— Хорошо, — произнес я, едва взглянув на образец и с легкой небрежностью бросив его на стол. — Только цены с прошлого года, сами понимаете…
— Я понимаю. Сколько?
— Три тысячи штук, да еще цветных. Цветных же?
— Да, цветных, — посетитель сделал ударение на последнем слове, точно опасаясь, что даже после всего сказанного его неправильно поймут и сварганят черно-белые листовки.
— Будет стоить… — я извлек из ящика стола ручку, листок бумаги и принялся что-то черкать.
— Будет стоить двадцать четыре девятьсот.
— Как — двадцать четыре девятьсот? Откуда двадцать четыре девятьсот? — не понял заказчик.
— Ну, во-первых, улучшилось качество бумаги, а это, я вам скажу, многое значит.
— Меня устраивало качество бумаги и в прошлый раз.
— Эта будет лучше, уверяю вас! То была просто… бумага, а теперь — глянцевая. Вы же расширяетесь, у вас солидная фирма. Не стоит экономить на рекламе, потому что покупатель спиной чует дешевку. Спиной, понимаете? А иногда и некоторыми другими частями тела…
— Пускай себе чует! — слегка повысил голос посетитель. — Меня устраивает качество бумаги, какое было в прошлый раз, а двадцать четыре девятьсот — это, извините, какая-то чушь. Мы, наверное, неправильно поняли друг друга. Три тысячи штук, формат — вот такой точно, — растопыренной пятерней он указал на образец. — В прошлый раз это стоило четыре девятьсот пятьдесят, теперь, я понимаю, немного подорожало — ну, на пятьсот, на тысячу, но — двадцать четыре девятьсот! Откуда такие цифры?
