- Конечно!
- И вы готовы повторить всё, что рассказали мне? В общих чертах?
- Никаких проблем! В общих чертах!
- Прекрасно, – кивнула Чистова. – Артём – он вам приносил кофе – он покажет вам наше кафе, там можно позавтракать. Потом он вас проводит в студию, – она встала. – Да, и ещё. Вы не могли бы, пока вы здесь, отдать мне ваш мобильный телефон? Я страшно извиняюсь. Это правила информационной безопасности.
Гена запустил руки в карманы.
- Чего-то… Эээ… А я его, кажется, дома забыл…
- Прекрасно, – сказала Чистова.
За двадцать минут до эфира Гене зафиксировали причёску. Затем добрили подбородок, вытерли нос, припудрили щёки, нацепили на воротник микрофон, запустили в студию и посадили на край чёрного дивана.
Другой край и середина пустовали.
И вообще, всё в этой студии было не так, как ещё минуту назад рисовало Генино воображение. Маленькая. Квадратная. Никакого подиума. Никакой массовки, готовой встречать его реплики умелыми аплодисментами. Только разнокалиберные экраны по всему периметру. Не было даже суровых операторов за огромными камерами. Камеры свисали с потолка, торчали из стен и имели самые банальные размеры.
Модный Артём присел на столик перед диваном. Он держал палец на чёрной таблетке в своём левом ухе.
- Ага. Ага. Ага, – повторял он, глядя на Гену и не видя его. – Ага. Ага. Ага.
На экранах металось беззвучное «Евровидение». Обновлялись осенённые ёжиком страницы Фейсбука, Твиттера и сайтов, о которых Гена никогда не слышал. Шевелила губами Светлана Бухгальтер. Устало жестикулировал смуглый хирург в голубой шапочке.
Интереснее всего, впрочем, было на самом большом экране. Там чередовали Митю и женщину лет пятидесяти в строгом сером костюме. Женщина говорила – много и без единой улыбки. Митя, приплюснутый атмосферным давлением, прятался за частоколом микрофонов и смотрел в стол.
- Так, Геннадий, – Артём убрал палец от уха. – Слушаете меня?
- … Да-да-да! – Гена оторвался от самого большого экрана. – Слушаю.
- Эфир через четыре минуты. Придёт ведущая. Она сядет в это кресло. Когда будете говорить, не ищите глазами камеры. Смотрите на ведущую. Перебивайте, когда хотите. Не стесняйтесь. Вот вода, – Артём постучал пальцем по дорогой минералке, окружённой тремя стаканами. – Пейте, сколько хотите и когда хотите. Продлится всё двадцать пять минут. На тринадцатой минуте передышка на рекламу. Семьдесят пять секунд. Что ещё... Да. Потом, возможно, придёт ещё один гость. Гостья. Или не придёт, – Артём встал. – Приятного эфира.
Он вышел, оставив Гену наедине с немыми экранами.
Четыре минуты Гена слушал удары своего сердца, четыре минуты медленно вытирал об штаны мокрые ладони, четыре минуты почти не моргал – пока, наконец, экраны не подёрнулись компютерной рябью, и не застучала горячечная музыка. Рябь завертелась, заклубилась, свилась в два десятка воронок, пожирающих пёстрые телекартинки, камеры ожили, дверь за Гениной спиной агрессивно распахнулась, и ведущая влетела в студию, на ходу пересказывая Генину биографию в таком ключе, что хотелось встать в угол, а ещё лучше рухнуть на колени и перед кем-нибудь покаяться.
На последнем предложении ведущая опустилась в кресло.
- Прееее-дугадайка! – крикнул звонкий мальчишеский голос.
- Наши московские журналисты круче, чем их московские журналисты! – заверил упитанный бас.
Гена доверчиво оскалил зубы. Он не подозревал, что доказывать этот тезис будут прямо на его шкуре и до самой рекламной паузы.
И началось:
- Уважаемый Гена, вы не расскажете нам, что привело вас и вашего друга Митю в Кёнигсберг? – спрашивала ведущая.
Гена смущённо мычал про «Евровидение» и неповторимую атмосферу.
Мальчишеский голос объявлял: «Наш прогноз!»
На экранах появлялась шатенка в офисном скафандре на фоне кремлёвской стены. Она с отчаянным пафосом тараторила про двух кандидатов экологических наук, молодых людей с бескрайним будущим, которые приехали в Калининградскую область по заданию Министерства природных ресурсов и экологии РФ, чтобы взять пробы воды, ударить в набат и рассказать миру правду об экологической катастрофе в Вислинском заливе.
Голос колхозника-долгожителя фыркал: «Их дяйствительность».
Другая шатенка читала угловатый текст про двух аспирантов Псковского политеха, которые приехали в Калининградскую область на международный симпозиум по приливной энергетике. Над ухом шатенки парила единица Первого канала.
- Бууууууу! – кричала невидимая публика.
«Незачот!» – мигали экраны.
- Если не секрет, Гена, – ворковала ведущая, – как вы провели минувшую ночь?
Гена неистово тёр ладонями джинсы и мямлил про испанских друзей и чешское пиво.
- Наш прогноз!
Первая шатенка рассказывала, как молодые кандидаты наук, получив отказ от властей Калининграда, решили взять пробы под покровом ночи.
- Их дяйствительность…
Вторая шатенка бубнила, что гостиничный номер аспирантов, забронированный ещё три месяца назад, отдали танцору из свиты польской певицы, и псковичам пришлось скитаться по городу в поисках ночлега.
- Гена, в вашей первой беседе с каналом КТВ вы сказали о вашем друге Мите – я цитирую: «водила он тот ещё». Вы также упомянули, что с тех пор, как Митя получил права, он –
На экранах появлялся Гена, снятый из-за обнажённого плеча Чистовой, и говорил: «… три раза столбы считал».
- Что конкретно вы имели в виду?
Гена краснел и мешал слова-паразиты с междометиями.
Первая шатенка живописала вой сирен на берегу залива. Спецназ в чёрных масках. Лакеев в милицейских погонах. Сфабрикованное обвинение. Ангажированные СМИ. Раздувание антимосковских настроений.
Вторая казённо намекала, что калининградская Пэрис Хилтон была под шафе. Неслась на красный свет. Жизнь аспирантов спасло только чудо. А тут коррумпированная милиция. Сфабрикованное обвинение. Ангажированные СМИ. Раздувание антимосковских настроений.
Молодые псковичи, слышал Гена от обеих шатенок, стали заложниками грязной политической игры.
Он ёрзал по дивану, он облизывал губы, он засовывал ладони под себя, его уши горели от жалких попыток отшутиться, а вопросы всё сыпались, и шатенки как заведённые вещали из своих параллельных вселенных. Когда наступила рекламная пауза и ведущая протянула ему руку, запоздало представляясь, он пять секунд не мог сообразить, что делать с этой рукой.
Во второй половине Гена вошёл в историю. И чем больше я эту историю пересматриваю в ютюбе, тем сильнее мне кажется, что я погорячился с определениями. Что главный герой у нас всё-таки не Митя.
Но судите сами.
Познакомившись с ведущей (её, как обычно, звали Ульяна), Гена жадно осушил бутылку минералки. Семьдесят пять секунд рекламы на этом истекли. Свет в студии посинел и задёргался. Экраны погасли. Совсех сторон опять посыпалась телемузыка. Диван дрожал. Упитанный бас бубнил по-английски, с карикатурной американской гнусавостью.
Когда весь этот балаган достиг желаемого эффекта, т. е. привёл Гену в благоговейный ступор, ведущая огласила имя второго гостя:
- Княжна Мери!
Балаган оборвался.
Гена покосился вправо и не поверил своим выпученным глазам.
На другом краю дивана сидела Княжна Мери. В перчатках до локтя. Бледные плечи с родинками били по глазам ещё сильней, чем загорелая плоть редактора Чистовой. Декольте открывало допустимый максимум. Красный сатин полыхал меж матовой чернотой дивана и мерцающей чернотой волос. Но ничто не могло сравниться с перчатками. Гена обмяк. Он столько раз мастурбировал на мысленный образ этих перчаток, надетых на (гораздо менее отчётливый) мысленный образ мысленно раздетого тела Княжны Мери, что теперь, увидев перчатки воочию, рефлекторно засунул правую руку в карман штанов.
Ведущая представила его Княжне.
Чёрные глаза боязливо посмотрели на Гену. Губы сжались в подобие улыбки. Перчатка оторвалась от сатинового колена и протянулась в его сторону.
С запястья свисал сложенный красный веер.
- Здра… здравствуйте, – Гена вынул руку из кармана и бережно пожал кончики пальцев Княжны.
Это было единственное слово, сказанное им за первые семь минут. Ведущая как будто забыла о его существовании. Гена, впрочем, не обиделся. Сидя на одном диване с Княжной Мери, он сам с трудом помнил о своём существовании.
На Княжну, тем временем, обрушилась кёнигсбергская журналистика.
- Стало быть, пожаловали к нам? – начала ведущая после многозначительной паузы.
- Да.
- Какая приятная неожиданность, – оскалились ведущая. – Мы здесь, грешным делом, опасались, что никогда боле не увидим вас.
- Почему же… – прошептала Княжна.
