— Последний вопрос. Ты ведь понимал, что при всей твоей осторожности вероятность попасть в наши руки все равно не исключена. Не ошибусь, если скажу, что на этот счет тобой кое-что предпринято. Не так ли?
— Почему бы и нет? Береженого бог бережет.
— Тебя, допустим, не сберег, — иронически заметил капитан.
— Почему? Разве господь не послал мне вас?
Настроение Фишера заметно изменилось к лучшему, глаза заблестели, в них исчезла волчья настороженность, похоже, и боль поутихла. Неужели поверил в искренность капитана? Или считает, что получил от него больше ценных сведений, нежели дал ему сам? Святая наивность! Каждая деталь преступления, любой факт, выуженный сейчас капитаном, облегчат ему ведение дальнейшего расследования и, рано или поздно, безотказно сработают против Фишера. Как же легко он попался на удочку! А может, сержант вовсе не глуп и ведет собственную игру? Или логика капитана столь убедительна, а выводы так неотразимы, что для Фишера уже нет другого выхода? Как бы там ни было, шеф свое дело знал туго, и преступление раскрыто. Но почему капитан продолжал возиться с сержантом и задавать ему все новые и новые вопросы?
— Послать послал, только ты не желаешь этим шансом воспользоваться. А зря.
— Думаете, я намерен что-то от вас утаить?
— Не думаю, а убежден. С момента твоего обнаружения и до ареста мы все время держали тебя под наблюдением, а потому твои секреты стали нашими общими. Каждое утро в шесть часов ты звонил по междугородному телефону в столицу штата в адвокатскую контору доктора Голдкремера. Напрашивается определенный вывод. Какой? Нетрудно догадаться и младенцу.
— Я на самом деле поддерживал связь с названной вами конторой. Разве я не имею права пригласить адвоката?
— Имеешь. Ты поступил правильно, пригласив адвоката. Лично меня интересуют две вещи: кто тебя будет защищать и что ему известно?
— Защищать взялся сам доктор Голдкремер, — с гордостью произнес Фишер.
— Сам Голдкремер? — недоверчиво переспросил капитан. — Ты уверен?
— Абсолютно. Завтра вы убедитесь в этом.
— Голдкремер — хороший адвокат. Однако уважаемый доктор любит сенсации, дела обыкновенных смертных, тем более без цента в кармане, его не интересуют. Чем тебе удалось его заинтересовать?
— Пять убийств — разве мелочовка?
— Солидно, особенно с талантами Голдкремера. Кроме своих проделок в Штатах ты не посвящал его ни во что другое?
— Я не враг себе.
— Пойми, лучший защитник — ты сам, а злейший враг — твой язык. Не забывай об этом даже с Голдкремером. Поверь, я не желаю тебе зла.
— Капитан, я был откровенен с вами во всем.
— Тогда для первого раза достаточно. Пора и отдохнуть.
Шеф зябко передернул плечами, туже затянул узел галстука, поправил портупею.
— Ну, Ларри, поправляйся. Помни мой совет — никому ни слова. Слышишь — никому…
В кабинете капитан подошел к раскрытому настежь окну, присел на подоконник.
— Что скажешь, лейтенант? — обратился он к Крису.
— Фишер не поверил ни единому твоему слову.
— Естественно. Разве ты на его месте поступил бы по-другому? Но все это чепуха. Неплохо уже то, что я подбросил ему мысль с кольтом и шантажом со стороны убитых. А то, что ему следует больше молчать и открещиваться от эпизода в Азии — он должен отлично понимать и сам. Теперь вопрос по существу. Что ты думаешь о появлении на нашем горизонте Голдкремера?
— Как защитник, он должен подыграть нам. С какой стати ему помогать следствию и утяжелять вину своего подзащитного?
— Не забудь, что Голдкремер не просто адвокат, он — король сенсаций. Там, где другой заканчивает дело, он только начинает разбег. Если он возьмется защищать Фишера, то пойдет до конца и вряд ли захочет притормозить там, где ему укажем мы.
— Мы оба забываем о Фишере. Сержант не болван, отлично понимает, что шумиха не в его интересах.
— У Фишера психологический шок, нервы как струны. Ему позарез необходима разрядка, и Голдкремер может разговорить сержанта.
— Мы еще не видели Голдкремера, а уже портим из-за него кровь. Возможно, он того не стоит.
— Может быть, — согласился капитан. — Потом, Крис, нам ли дрожать? Давай-ка расходиться по домам. Если верить Фишеру, нам нужно ждать дорогого гостя.
Я не мог понять, почему участие в деле адвоката, будь им даже доктор Голдкремер, должно волновать шефа и лейтенанта. Разве не толково распутали они преступление? Какую угрозу адвокат представляет для них лично или для расследования? Ведь любая сенсация вокруг дела лишь привлекла бы к их именам внимание, способствовала их популярности. А может, дело совершенно в другом, чего я не понимаю? Но в чем?
Фишер не ошибся: Голдкремер явился ровно в десять утра, к началу рабочего дня отдела. Отлично сшитая тройка дорогого английского сукна, ослепительно белая сорочка, черная в крапинку бабочка. Портфель из крокодиловой кожи, легкую японскую трость с серебряным набалдашником он аккуратно ставит в угол у вешалки. От полной фигуры несет важностью и довольством, на холеном, тщательно выбритом лице сияет обворожительная улыбка, вид его являет образец постоянной заботы о себе, олицетворение сытого семейного благополучия.
— Добрый день, капитан. Разрешите отнять у вас несколько минут драгоценного времени.
Голос адвоката приторный, вкрадчивый, раз и навсегда поставленный на одну и ту же ноту. Таким голосом дешевые совратители из сентиментальных кинофильмов обычно соблазняют неискушенных провинциальных барышень.
— Для меня такая честь беседовать с вами, доктор. Присаживайтесь и располагайтесь как дома.
Адвокат грузно опускается в кресло напротив, причесывает остатки былой шевелюры, прячет расческу. Движения продуманы, отшлифованы, ни одного лишнего.
— Капитан, вы, наверное, догадываетесь, каков повод моего появления у вас?
— Не имею представления. По-моему, между нашими конторами нет ничего общего.
— Начальник вашего отдела сообщил мне, что у вас находится дело по обвинению сержанта Ларри Фишера. Это так?
— Полковник никогда не ошибается. Поэтому он и является начальником отдела.
— Обвиняемый Фишер просил меня быть его адвокатом.
— Сержант еще не обвиняемый. Он лишь задержан минувшей ночью — подозрение в убийстве.
— Я представляю законные интересы Фишера, требую встречи с ним. Желал бы получить эту возможность как можно скорее.
Итак, он требует. Впрочем, имеет на это полное право, а моя антипатия к нему — уже совершенно другое дело. И причина здесь вовсе не в его внешности или манерах, не в велеречивости и поведении, а гораздо глубже. Мы совершенно разные, и каждый носитель своей, непонятной и чуждой другому жизненной философии.
У таких, как Голдкремер, все ясно с первого дня рождения: когда и кем он станет, кто и что для этого сделает, во сколько кому это обойдется. Такие не знают трудностей и преград с детства, по жизни скользят как по накатанной дорожке, путь к успехам и житейским благам у них устлан лепестками роз. Ну а шипы, естественно, остаются на долю таких, как я. Тех, кто дорогу к успеху пробивает собственным лбом, платит за каждую удачу потом и трудом, кровью и бессонными ночами и всегда не успевает за такими баловнями судьбы, как Голдкремер.
Разница в пустячке: его отец владел юридической конторой, мой — обыкновенный пастор; ему с пеленок внушали, что он унаследует дело отца, а кем стану я, зависело лишь от меня. Правда, сейчас мы оба достигли определенного положения, чувствуем себя почти на равных, однако заплатили за это разную цену. И пропасть между нами нисколько не уменьшилась. Если я в любой момент могу потерять все, чего достиг трудом, и остаться без гроша, то ему, обладателю фамильных банковских вкладов, всегда гарантировано безбедное существование. Поэтому, Голдкремер, мы никогда не откроем друг другу сердца, не протянем для дружбы руки, такие, как я, всегда будут вас ненавидеть, а вы нас бояться. В повседневной жизни мы стараемся друг другу гадить — как только можно. Лично мы с тобой, Голдкремер, этим уже занялись, и первым делом я постараюсь сбить с тебя спесь.
— Доктор, на двери нашего заведения нет вывески, поэтому вы, по всей видимости, забыли, где находитесь. Вынужден напомнить. Вы пребываете в стенах военной контрразведки, где адвокаты бывают крайне редко, а на их просьбы — обратите внимание, просьбы, а не требования — смотрят скорее с улыбкой, нежели с пониманием. Советую вам это хорошо запомнить.
Лицо адвоката покрывается пятнами, шея багровеет, я вижу, как вздуваются на ней вены, и у меня мелькает мысль, что воротник рубашки сейчас не выдержит и по всей комнате разлетятся пуговицы. Передо мной сидит уже не добропорядочный семьянин, а человек с жестким лицом и злобными, сверлящими меня глазами. Вот таким, Голдкремер, ты мне нравишься куда больше!
